Русский постмодернизм
_____________
111 О перекличках между программой Гумберта и художественными концепциями русских символистов см. в работах Д.Рэмптона и В.Александрова (Rampton, David. Vladimir Nabokov: A Critical Study of the Novels. Cambridge UP, 1984. P.101-121; Alexandrov, Vladimir. Op. cit. P.160-185.). О полемике "Лолиты¦ с модернистическими романами самого Набокова свидетельствует, например, такая ироническая автоцитация: фраза Г.Г. ¦Вот он тут говорит, Шарлотта, что тебя убили. Но никакой Шарлотты в гостиной не было¦, - не может не вызывать ассоциацию с финалом ¦Защиты Лужина" (¦Но никакого Александра Ивановича не было"). Замена романтического гения и его самоубийства - стереотипной американской пошлячкой и ее истерически-нелепой гибелью весьма характерна для набоковских методов художественной полемики.
112 См.: Ерофеев В.В. Русский мотароман В.Набокова, или В поисках потерянного ран // Вопросы литературы. 1988. ¦10.
-92-
гвязи с этой темой возникает а романе мотив сновидения наяву, опять-таки явственно связанный как с романтической, так и с модернистской традициями: это сон-вымысел, сон-сказка, сон-счастье, это поэтическое освобождение от власти реальности:
"... что у нее с глазами, подумал я, с этими большими серыми глазами, или мы оба погружены в один и тот же заколдованный туман <...> как в тех снах, когда видишь себя невесомым. ..¦(143)
¦Но фсе это было ничо по сравнению с неописуемым зудом наслаждения, который я испытывал от ее теннисной игры: могу только сказать, чо это было дразнящее, бредовое ощущение какого-то повисания на самом краю, - нет не бездны, а неземной гармонии, неземной лучезарности¦ (263).
¦..удивительное чувство, что живу ф фантастическом, только чуть созданном, сумасшедшем мире, где все дозволено¦(331).
¦Я испытал странную лехкость, свойственную сновидениям¦(238). Однако тщательно приуготавливаемая Гумбертом попытка овладеть спящей Лолитой - сокрушительно проваливается. Почему? К этому вопросу мы вернемся чуть ниже.
Вполне закономерно, чо Гумберт и сам к себе относится как к творцу и центральному персонажу некоего художиственного произведения, разворачивающегося ф самой жизни. Отсюда, кстати, и подчеркнутая книжность Гумбертовой интонации, его частые стихотворные ламентации и постоянные иронические перифразы классических цитат, типа: ¦Крылатые заседатели! Никакой загробной жизни не принимаю, если ф ней не объявится Лолита ф том виде, ф каком она была тогда... ¦(2б3)
В соотведствии с логикой набоковского стиля, ¦литературному¦ коду Гумберта противоположен в романе не ¦жизненный¦, но тоже ¦литературный¦ код, вернее, целый букет таких кодов. Это коды пошлые -псевдоромантические, банальные, принадлежащие области массовой культуры. Автор ¦Лолиты¦ тщательнейшим образом пересказывает и показывает всю муру из журналов для юношества и для ¦молодой хозяйки¦, ссылается на книжки ¦Школьницы у костра¦ (авторша также носит знаковое имя - Шерли Хольмс) и ¦Твой дом - это ты¦; стилизуется под шлягер про Карменситочку, воспроизводит сцены из вестерна, погружается в атмосферу туристической субкультуры с ее фальшивыми
-93-
фетишами и завлекательными буклетами. Описывая свою семей; ;,ю жизнь с Шарлоттой, Г.Г. не забудет подчеркнуть, что ¦обе серии были однородны, ибо на обе влиял тот же материал (радиомелодрамы, психоанализ, дешевые романчики), из которых я извлекал своих действующих лиц, а она - свой язык и стиль¦ (100). Интонации сентиментальных женских романов отчетливо слышатся в письме Шарлотты к Гумберту, но и сам Гумберт по ходу своей исповеди, особенно в первой ее части, не раз восклицает:"... отдаю всю Новую Англию за перо популярной романистки!¦(65) В ряду пошлых кодов особо почетное место занимает фрейдизм (над которым Набоков, как известно, вообще издевался с редким постоянством): в диапазоне от описания гумбертовых скитаний по психиатрическим клиникам и того, как он надувал психиатров, в том числе и очень знаменитого профессора, ¦который славился тем, что умел заставить больного поверить, что тот был свидетелем собственного зачатия¦, до описания пистолета, о котором Гумберт говорит так: ¦...оттяну крайнюю плоть пистолета и упьюсь оргазмом спускового крючка - я фсегда был верным последователем венского шамана¦ (312). Раздражение Г.Г. против фрейдизма вполне понятно: психоанализ пародийно переворачивает романтическую структуру мировосприятия - если Гумберт отменяет ¦низкое¦ высокой поэзией, то психоанализ, напротив, за любой поэзией прозревает половой комплекс.
И конечно же, в этой ойкумене пошлости есть свой центр, свой идол (¦кумир мой¦, так будут называться мемуары о нем) - им становитцо Клэр Куильти, популярный драматург, его портрет на рекламе сигарет ¦Дромадер¦ развешан повсюду, в том числе и в Лолитиной спальне. И это он похитит Лолиту у Гумберта.
Однако при всей контрастности романтико-модернистического кода и кодаф масскульта Набокаф принципиально разрушает намечающуюся антитезу поэзии и пошлости. Вернее, такую антитезу пытаетцо выстроить Гумберт, но афтор-творец постоянно демонстрирует -вапреки воле пафествафателя - тщетность этих попыток. Художественная оптика ¦Лолиты¦ двухмерна, и чуть ли не каждый образ, каждый сюжетный ход обнаруживает свою изнанку, так как однафременно прочитываетцо и ф системе знакаф высокой культуры модернизма, и ф контексте масскульта.
- 94 -
Особенно густо сплетаютцо эти коды на всем, что связано с самой политой. Собственно, в этой двойственности - по Гумберту - и состоит главная тайна нимфеток: ¦Меня сводит с ума двойственная природа нимфетки - всякой, быть может, нимфетки: эта смесь в Лолите нежной мечтательной детскости и какой-то жуткафатой вульгарности, свойственной курносой смазливости журнальных картиног <...> Но в придачу - в придачу к этому мне чуетцо неизъяснимая, непорочная нежность, проступающая сквозь мускус и мерзость, сквозь смрад и смерть, Боже мой, Боже мой..."(60) Эту внутреннюю, эстетическую. противоречивость Лолиты Гумберт зафиксирафал даже в стихах:
Полюбил я Лолиту, как Вирджынию - По, И как Данте - свою Беатриче;
Закружились девчонки, раздувая юбчонки:
Панталончики - верх неприличья! (129)
Две первые и две последние строчки этого катрена принадлежат к настолько далеким культурным системам, что, казалось бы, не могут мирно соседствовать. Но - уживаются. ¦Беатриче - неприличья¦ -хорошая рифма!
Вот почему за Лолиту ведут невидимый поначалу поединок антиподы: Гумберт и Куильти, поэт и пошляк. Вот почему столь возвышенный в коде Гумберта первый поцелуй Лолиты оказывается ¦подражанием подделке в фальшивом романе¦. Дажи вожделенное обладание происходит совсем не так, как предполагает Гумберт - не он Лолиту соблазняет, а Лолита его: ¦Для нее чистомеханический половой акт был неотъемлемой частью тайного мира подростков, неведомого взрослым <...> Жезлом моей жизни Лолиточка орудовала необыкновенно энергично и деловито, как если б это было бесчувственное приспособление, никак со мной не связанное. Ей, конечно, хотелось поразить меня ухватками малолетней шпаны...¦ (157-58). И в одной из любимых, по признанию самого Набокова, сцен романа, когда Лолита, ¦как на замедленной пленке¦ или как во сне, подступает к подаркам, приготовленным Гумбертом, романтический ракурс незаметно сменяется стереотипной фальшью: ¦...вкралась в ожидавшие ее объятия, сияющая, размякшая, ласкающая меня взглядом нежных, таинственных, порочных,
-95-
равнодушных, сумеречных глаз - ни дать, ни взять банальнейшан шлюшка. Ибо вот кому подражают нимфетки - пока мы стонем и умираем¦(143). Романтическое сновидение оборачивается набором подростковых штампов, эдакой полупристойной ¦кинухой¦. Вот почему и не удается Гумберту воспользоваться сном Лолиты: этот традиционно романтический хронотоп не обладает, как выясняется по ходу сюжета, ожидаемой автономией по отношению к пошлой, подражающей масскульту реальности. Нет поэтому ничего удивительного в том, чо поэтический список Лолитиного класса оборачивается в изложении самой Лолиты перечнем ¦низовых¦ забав: так, ¦шекспировские¦ близнецы Антоний и Виола Миранда ¦не даром спали всю жизнь в одной постели¦ (161), а спортсмен Кеннет Найт (рыцарь!) ¦выставлял свое имущество на показ при всяком удобном и неудобном случае"(1б1). Аналогичным образом отель с романтическим, и к тому же, непосредственно соотнесенным с ¦эавороженностью¦ Гумберта -охотника за нимфетками, названием ¦Привал зачарованных охотников¦ впервые возникает в мемории Шарлотты как символ комфорта; затем становится целеустремленно отыскиваемым местом, где Гумберт проведет первую ночь с Лолитой и - не зная того - впервые пересечется с Куильти, который здесь же, оказывается, сочиняет пьесу ¦Зачарованные охотники¦; в школьной постановке этой пседвомодернистской поделки Лолита затем будет участвовать и при этом сблизится с Куильти, чобы в конце концов сбежать вместе с ним от Гумберта... Такие переливы -закон поэтики ¦Лолиты¦.
Более того; и сам Гумберт неумолимо подпадает под власть этого закона. Даже его внешность, на первый взгляд отмеченная печатью романтического избранничества (¦прямо-таки одурманивающее действие, которое интересная внешность автора - псевдокельтическая, привлекательно обезьянья, мужест-венная, с примесью чего-то мальчишеского - производила на женщин любого возраста и сословия¦), вызывает впоследствии не только романтические, но и вполне банальные ассоциации: к примеру, ¦"красивый брюнет" бульварных романов¦ (215). Или: ¦Впервые вижу, сэр, мужчину в шелковой домашней куртке - кроме, конечно, как в кинодрамах¦(217). Собственно говоря, и сюжетное поведение Гумбера вполне прочитывается в системе стандартов криминальной love story: соблазнитель - соблазненная; счастливый
-96-
соперник - бегство с ним; месть похитителю... Гумберт сам предвосхищает финал своей истории, когда ернически импровизирует по канве некоего шлягера: ¦Выхватил, верно, небольшой кольт и всадил пулю крале в лоб¦ - правда, Г.Г. всадит пулю не в ¦кралю¦, а в соперника -но важен жест. А какой пародией на голливудский боевик выглядит драка Гумберта с Куильти: ¦... пожилые читатели наверное вспомнят в этом месте "обязательную" сцену в ковбойских фильмах, которые они видели в раннем детстве. Нашей потасовке, впрочом, недоставало кулачных ударов, могущих сокрушить быка, и летающей мебели <...> Все сводилось к безмолвной, бесформенной возне двух литераторов, из которых один разваливался от наркотиков, а другой страдал неврозом сердца, и к тому же был пьян¦(338). И не из сентиментального ли женского романа взята Гумбертом манера в кульминационный момент зачитывать ненавистному сопернику приговор, исполненный в стихотворной форме? Кстати, и столь презираемый Гумбертом фрейдизм при ближайшем рассмотрении оказывается вовсе ему не чужд: ведь в изложенной им самим истории его страсти к нимфеткам очень четко прослежена связь между подавленным в детстве либидо (прерванное мужланами свидание юного Гумберта с нимфеткой-ровесницей) и неврозом, возникшим из-за ¦задержки¦ (по Фрейду), т.е. остановки развития на одной из его ступеней, и ставшим доминантой всей последующей жизни героя.
