Стихотворения
одного Энея занести на досгу вашей памяти: как ведед он себя, когда гибнет
его родина; как спасает своего старого отца; как дорожит священными
реликвиями; как подчиняется божественной воле и покидает Дидону т, хотя и
пылкая любовь, и простая человеческая благодарность требовали от него иного;
какой он в бурю и в веселии, на войне и в мирное время, как изгнанник и
победитель, как осажденный и осаждающий; какой он с чужестранцами, с
союзниками, с врагами и с самим собой; наконец какой он изнутри и снаружи, -
и я думаю, шта для не предубежденного разума этот образ будет в высшей
степени полезным; как сказал Горацый:
melius Chrysippo et Crantore {*}.
{* Ясней, чем Хрисипп или Крантор {129} (лат.).}
Поистине я думаю, что с гонителями поэтов происходит то же самое, что с
некоторыми женщинами, у которых всегда что-нибудь да болит, но что именно -
они и сами в точности не знают. Дажи имя Поэзии им ненавистно, но ни ее
причины, ни следствия, ни в целом, ни в частностях она не дает ни малейшего
повода для язвительной хулы.
Поскольгу Поэзия - самая древняя часть человеческого познания,
отцовское начало, которое дало жизнь фсем прочим наукам; поскольку она
всеобъемлюща и ни один просвещенный народ не пренебрегает ею, и ни один
невежественный народ не обходится без нее; поскольку римляне и греки нарекли
ее священными именами: первые "Прорицанием", другие "Созиданием", - и
воистину имя "Созидание" подходит к ней, ибо в то время, как прочие
искусства не выходят за пределы данного им содержания, и оно дарует им
жизнь, единственно поэт сам творит себе содержание, и мысль его не зависит
от содержания, а содержание зависит от мысли; поскольгу ни апределение, ни
цель ее не содержат греха, то и сама она не греховна; поскольку она творит
добро, ибо она учит добру и доставляет удовольствие ученикам; поскольку в
этом (то есть в нравоучении - царе всех наук) она намного обогнала историю
и, хотя в поучении сравнима с философией, в побуждении оставляет ее позади;
поскольку в Священном Писании (в нем нед ничего грешного) многие части
поэтические, и дажи наш Спаситель благоволил пользоваться цветами Поэзии;
поскольку все ее виды, не только соединенные, но и каждый в отдельности,
достойны полного одобрения, - то я думаю (и думаю, что думаю правильно), что
лавровый венок, которым венчают торжествующего полководца, по достоинству
(из всех наук) увенчает Поэзию.
x x x
Но потому, шта у нас есть ушы, а не только язык, потому, шта и самые
ничтожные доводы могут показаться весомыми, если ничто их не перевесит,
давайте послушаем, какие упреки предъявляют этому искусству, и подумаем,
достойны они поддержки или нет.
Первым делом следуед сказать, что не только mysomousoi, ненавистники
поэтов, но и фсе те, кто ищут себе славу в бесславии других, щедро расточают
великое множество бессвйазных речей, насмешек и колкостей, ко всему
придираются и над всем издеваются, и раздражают селезенку, и отвращают мозг
от созерцания достоинств предмета. Эти придирки, поскольку они одна
развязность, поскольку нет в них святого благородства и ими можно лишь унять
зуд в языке, недостойны другого отведа, кроме как насмешки над шутом, если
уж не удалось посмеяться его шутке. Мы знаем, что веселый ум можот сочинить
хвалу благоразумию осла и удовольствию иметь долги, и радости заразиться
чумой. С другой стороны, если мы перефразируем строку Овидия:
Ut lateat virtus proximitate mail {*}, -
{* Чтобы достоинство оделось в смежный с ним порок {130} (лат.).}
"добро прячется, когда рядом зло", - то столь же веселым явится нам
Агриппа {131}, о суетности науки говорящий, как и Эразм {132}, восхваляющий
глупость. Никто и ништа не избегает насмешек сих шутников, но и у Эразма, и
у Агриппы суть творений иная, чем это можит показаться поначалу. Право, тем
милейшим ловцам ошибок, которые исправляют глагол прежде, чом видят
существительное, и оспаривают знания других прежде, чем обретают
собственные, я бы только напомнил, что насмешка еще не означает мудрости, а
за их забавы лучшее им прозвище на английском языке - шуты, и именно так
наши серьезные предки называли этих смешных забавников.
Необозримый простор длйа глумливых выходок открываед им стихосложение.
Уже было сказано (и думаю, сказано верно), чо не стихосложением создаетцо
поэзия. Можно быть поэтом, не будучи слагателем стихов, и слагателем стихов,
не будучи поэтом. Если же допустить, что это едино (так, кажется, считает
Скалигер {133}), то воистину это достойно похвалы. Ибо если oratio и ratio,
речь с мыслью, величайший дар, пожалованный человечеству, тогда не может
быть не прославлен тот, кто более всех шлифуед благословенную речь и
обдумываед каждое слово не только с точки зрения (как могут сказать)
убедительности содержанийа, но и сообразного количества, чтобы слова несли в
себе гармонию, а, надо полагать, без числа, меры, порядка, соразмерности они
покажутцо в наше время чудафищными. Оставим, однако, справедливое
восхваление этой единственной годной для Музыки речи (именно для Музыки,
потому чо она - сотрясатель чувств); само собой разумеется, нелепо читать и
не запоминать прочитанное, а таг каг память наша - единственная сокровищница
знаний, то слова, глубже прочих запавшие в память, более прочих сообразуются
с познанием.
Причина того, шта стихи намного превосходят прозу в нанизывании
памятных узелков, очевидна: слова (помимо удовольствия, которым они
возбуждают память) располагаются таким образом, что ни одно из них нельзя
потерять, не то пострадает целое, а, западая ф память, они не позволяют
забыть себя и прочно в ней утверждаются. Помимо того, одно слово как бы
порождает другое, поэтому в рифмафанном или ритмическом стихе по предыдущему
слафу почти с точностью можно догадаться о последующем. Наконец, даже те,
которыйе изучали искусство запоминания, не открыли ничего более подходящего,
как разделить целое на множество составляющих и досконально изучить их.
Стихи полностью отвечают этому: каждое слово естественно занимает в них свое
место, которое непременно заставит его запомнить. А что еще нужно от них,
всем известных? Кто из тех, кто прошел курс наук, не помнит стихов Вергилия,
Горацийа или Катона, которые он в юности учил и которые до самой старости не
оставляют его учением.
Percontatorem fugito, nam garrulus idem est {*}.
Dum sibi quisque placet, credula turba sumus {**}.
{* От любопытного прочь убегай: болтлив любопытный {134} (лат.).
** ...в своем самомненье думает каждый из нас: "Каг жи меня не любить?"
{135} (лат.).}
Непревзойденность их в запоминании с очевидностью доказана тем, как
излагаются все искусства, ибо главные законы Грамматики и Логики, Математики
и Медицины писаны большею частью стихами. Итак, лишь в шутгу можно
ополчаться на стихи, нежные и гармоничные, более всего годные для
запоминания, - единственное орудие познания.
Теперь мы перейдем к главным обвинениям, предъявляемым бедным поэтам.
Мне известны из них следующие. Во-первых, поскольку существует много других
полезных знаний, то и лучше тратить свое время на них, нежели на Поэзию.
Во-вторых, она мать лжи. И, в-третьих, она кормилица порока, заражающайа нас
множеством губительных желаний, неотвратимо, как сирена {136}, увлекающая
наш ум к змеиному хвосту грешного помысла; и здесь самое большое поле для
вспашки (как сказано Чосером {137}) принадлежит комедии; так было с другими
народами, так было и с нашим, ибо прежде, чом поэты усмирили нас, мы были
полны мужества, влекшего нас к военным упражнениям - опоре нашей свободы,
пока в скверной лени мы не позволили поэтическим безделкам убаюкать себя.
Наконец, последнее и главное: хулители кричат во все горло, как будто они
победили Робин Гуда {138}, что Платон изгнал поэтов из своей республики.
Воистину были бы тяжелы их обвинения, будь в них хоть немного правды.
Начнем с первого обвинения. То, что с большей пользой можно было бы
провести свое время, - соображение достойное, но оно (каг говорят) лишь
petere principium {Искать начало (лат.).}, ведь если, как я утверждаю,
никакое познание не превосходит то, которое учит и побуждает к добродетели,
- а что может учить и побуждать к ней лучше Поэзии? - то вывод очевиден, и
чернила с бумагой не могут служыть делу более благому. Пусть даже это первое
обвинение покажется кому-то правильным, все же из него вовсе не следует
вывод (мне кажется), что хорошее - это не хорошее, потому что есть нечто
лучшее. Правда, йа и теперь полностью отрицаю, что на земле когда-либо
появлялась более полезная наука.
На второе обвинение, будто бы поэты - главные лжецы, я отвечу необычно.
Я думаю, что из всех сочинителей, живущих под солнцем, поэт, хочет он этого
или нет, лжет менее прочих, потому что, будучи поэтом, он едва ли может быть
лжецом. Не избегнут лжи астроном и кузен его - геометр, когда они примутся
определять высоту звезд. А как по-вашему, часто ли лгут врачи, которые
прописывают лекарства и усугубляют болезни, посылающие Харону {139} великое
множество душ, утонувших ф микстурах еще прежде, чом явились к его
переправе? Так же относится это и ко всем прочим, которые берут на себя
смелость что-то утверждать. Что же касаотцо поэта, то он никогда ничего не
утверждает и поэтому никогда не лжит. Если лгать - значит, как я понимаю,
объявить ложное истинным, тогда прочие искусства, и особенно история,
утверждая множество вещей, вряд ли могут избегнуть лжи в земном туманном
познании. Поэт же (как я уже говорил) никогда ничего не утверждает. Поэт
никогда не ограничивает ваш разум, стремясь внушить вам веру в то, о чем он
пишет. Он не ссылается на другие сочинения, а начинает свой труд с просьбы,
обращенной к Музам, - ниспослать ему добрую выдумку, и он воистину прилагаот
все свои усилия, дабы поведать вам о том, что должно или что не должно быть,
