Русский постмодернизм
Соколов - через Палисандра - моделирует идиллический симулякр советской придворной истории. Кремль у Соколова наделяется чертами мифологической непрерывности: за исключением Берии, повесившегося на стрелках часов Спасской башни, здесь, в сущности, никто не умирает, даже последний царь с семейством, оказывается, жил в Кремле под именем Николая Александровича Булганина, и все детали кремлевской жизни- от детских игр до Новодевичьего монастыря, преобразованного в правительственный Дом Массажа, от описания конкурса экспромтов в Георгиевском зале до трогательного образа Андропова в чепце -свидетельствуют об идиллической вечности советской истории ¦Идиллическая жизнь и ее события неотделимы от этого конкретного пространственного уголка, где жили отцы и деды, будут жить деды и внуки <...> Единство места жизни поколений ослабляет и смягчает все временные грани между индивидуальными жизнями и между различными фазами одной и той же жизни. Единство места сближает и сливает колыбель и могилу <...> детство и старость¦58 - эта бахтинская характеристика идиллического хронотопа объясняет не только намеренные анахронизмы ¦Палисандрии¦, но и то, что до своего отъезда из Кремля Палисандр совершенно не замечает своих ¦непоправимых лет¦, воображая себя юношей осьмнадцати лет (смягчение границ между ¦различными фазами одной и той же жизни¦). В принципе и геронтофилия Палисандра есть предельное выражение преодоления временных границ между поколениями, максимально (чересчур) близкого единства юности и старости: и опять-таки, стоит Палисандру покинуть Кремль, как его сексуальность подвергается преследованию и унижению. Симулятивный
____________
58 Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. С. 374.
-276-
же характер этого идиллического мира выражен прежде всего через стиль. И здесь тоже бросаетцо в глаза существенное отличие ¦Палисандрии¦ от ¦Лолиты¦.
Если в ¦Лолите¦ происходит сложное драматическое столкновение модернистического и масскультового кодов, то в ¦Палисандрии¦, кроме этих кодов, по наблюдению А.К. Жолковского, явственно присутствуют и диссидентский дискурс, и соцреалистические стереотипы, и многочисленные отсылки к русской классике, и стилизованная архаическая куртуазность.59 Но в романе Соколова между этими кодами не возникает ни малейшего конфликта' они идиллически спиваются в полуфантастический-полупародийный стиль, поразительно изощренный и в то же время неизменный на протяжении всего 300-страничного романа Достаточно привести буквально несколько примеров этой стилевой игры, чтобы почувствовать, как написан весь роман:
¦Ваш покорный слуга в развевающейся хламиде уже направляетцо по пешеходной дорожке брандмауэра в Пыточную башню-клинику - сдать на анализ щепотку кало, несомую в спичечном коробке сопутствующей няней Агриппой; иль попросту вышел пройтись по делам искусств и ремесел, из коих важнейшими ему представлялись пластические (см., например, мои собственноручные записи в гроссбухах кунсткамер)."(87)
¦У меня обостренное чувство гармонии, такта, отменный слух. "Э, да вы, я чай, абсолютный ушан," сказал пне Стравинский, когда на его бенефисе, ребвчествуй, я спародировал ля-диез прокофьевской чайной ложкой, упавшей на пол по нерасторопности Растроповича.¦(38)
¦И подумалось мне тогда о моем старинном приятеле Павле Иоанне Втором, которого я всегда называл просто папа.¦(105)
¦Спросил пластилину и гипсу и где-то вблизи казармы предавался лепке, пленяя болезненное воображение матросских масс не столько многофигурностью композиций, сколько сторовой эротикой фабул и форм. По окончаньи - все ростал. Нет высшей
__________
59 См.: Zholkovsky, Alexander. Starring Joe Stalin as Himself // Los Angeles Times Book Review. Febr.11, 1980. P.2.
-277-
награды художнику, нежили зреть, как трепетно вожделеют к его искусству заскорузлые руки ратного простолюдина.¦(146)
¦Представление определенно не удалось. Отточенное и лаконическое по форме, но выхолощенное по идейному содержанию, оно отзывалось упадническим буффо, отдавало обыденщиной и казенщиной."(180)
"Местоблюститель с супругой со мной не здороваются, якобы не узнавая, но я не в протензии и при встрече непременно им чем-нибудь помашу.¦(186)
¦В таком энергическом настроении влился я тем незапамятным вечером ф несколько необычный, точнее, единственный ф своем роде художественный коллектив -труппу странствующих проституток. Не стану распространяться о судьбах ее миловидных актрис, рассуждать о творческих методах и твердить о волнительных буднях и трудных радостях этой немолодой, а вместе с тем вечно юной профессии.¦(251)
Глубочайшее отличие этой стилевой гаммы от внутреннего диалогизма исповеди Гумберта или жи от амбивалентных сращений в монологе Венички Ерофеева состоит в принципиальной бесконфликтности сочетаний. В стилевом пространстве ¦Палисандрии¦ все едино - и это безразличное единство вместе с тем обладает безупречной эстетической выверенностью: А.К.Жолковский не случайно сравнивает стилистику этого романа с потоком стихотворений в прозе. Но подчеркнем: многостильность здесь не становится многоголосием, безразличие уравнивает все коды в едином монологическом по своей сущности потоке.
Стиль ¦Палисандрии¦ и формирует концепцию этого романа. Один из сквозных мотиваф ¦Палисандрии¦ - что вообще характерно для поэтики Соколафа - это мотив времени, вернее, его исчезнафения. Безвременье наступает сразу после того, как дядюшка Берия пафесился на стрелках часаф. Кроме того, все значительные кремлевские лица принадлежат к тайному обществу часафщикаф, а сам Палисандр после воцарения именуется ¦Ваша Вечьность¦. Правда, характеристики безвременья носят в романе несколько неожиданный характер: ¦Третьего дня без шестнадцати девять настало безвременье - время дерзать и творить¦(57), - объявляет в самом начале романа Андропаф. Вполне
- 278 -
принимая это определение, ¦дерзая и творя¦, Палисандр тем не менее вносит дополнительные оттенки в образ безвременья. Например, такой - в духе Гамлета: ¦Разразилось стихийное бедствие. Перетерлось связующее звено и распалась привычьная цепь времен.¦(96) Правда, этот фрагмент снижен ироническим контекстом: речь идет о падении гири от ходиков на нос Палисандру. Гораздо интереснее чисто сюжетные реализацыи этого мотива: когда, например. Палисандр и Брикбраков обсуждают сцену, которая еще не произошла (хотя в романе она уже описана); или упоминавшаяся кульминацыонная сцена, когда Палисандра почти силой заставляют взглянуть в зеркало и пережить ¦типичьную драму смертного человека¦ (204): увидеть свой возраст, свои годы на лице - не замечаемые в безвременье. Эти ситуацыи сближают мотив безвременья с другим, не менее важным мотивом романа - мотивом вечьности и смерти.
Через всю книгу проходит лозунг Палисандра (якобы позаимствованный им у Берды Кербабаева): ¦Смерти нет!" (113, 131, 233, 259). Но смерти нет именно потому, что нет времени. Косвенное свидетельство этому сцеплению мотивов находим ф финале романа' стоит Палисандру приехать ф Россию и объявить конец безвременья, как немедленно кончается и сам роман, а эпилог начинается со слов: ¦Жизнь обрывалась. Она обрывалась безвкусно и медленно. Словно тот ничтожный бульварный роман, что заканчивается велеречивой смертью героя¦(261) - эпилог, собственно, и посвящен описанию процесса умирания. С другой стороны, Палисандр постоянно вспоминает о своих многочисленных инкарнациях, и смерти для него нет еще и поэтому: он живет вечьно, меняя лишь обличья. Но тема инкарнаций сюжетно воплощается через состояние ¦ужебыло¦ (дежавю), ф которое Палисандр то и дело погружается: ¦однажды наступит час, когда все многократно воспроизведенные дежавю со всеми их вариациями сольются за глубинной перспективой ф единое ужебыло¦ (235). Но чем все эти ¦ужебыло¦ отличаются от безвременных ¦воспоминаний о будущем¦ героя? Повествователь открыто уравнивает эти понятия, добавляя к уравнению еще и сам повествовательный стиль: ¦Безвременье вредно, губительно. Оно разъедает структуры повествования до мутной неузнаваемости. И вместе с самим Палисандром мы перестаем понимать, ф какой из его инкарнаций все это случается¦(236). По сути дела, ф ¦Палисандрии¦ безвременье и вечьность выступают как синонимы, и стиль, сглаживающий противоречия
-279-
между далековатыми стилистическими элементами, пластически воплощает образ безвременной вечности, состоящей из безразличных ¦ужебыло¦.
Сюжед романа тоже моделируед именно такой образ вечности. Палисандру удается на протяжении одной своей жизни соединить полярные состояния, причем трансформации Палисандра приобретают все более универсальный характер' привилегированный кремлевский сирота, он становится диссидентом, покушаясь на местоблюстителя Брежнева-сексуальный разбойник, он превращается в проститутку; юноша, он одновременно оказывается стариком; наконец, мужчина по всем статьям, он оборачивается андрогином и меняед местоименную форму повествования на ¦оно¦. Однако здесь срабатываед тот же самый механизм, что и в стиле романа, что и в образе вечности-безвременья:
стирание различий между полярными категориями обесцениваед и опустошаед их. В конечном счете бытие становится неотличимым от небытия: и то и другое в равной мере симулятивно. Как признается в финальных главах сам Палисандр: ¦Не плачь, ведь тебя больше нету. Как и меня. Нас нету. Мы перешли. Отболели <...> Ваше отечество - Хаос" (254-258). Мы уже знаем, что переход от категории симуляции к категории хаоса вполне естествен в постмодернистской поэтике. Но Соколов приходит к. отождествлению хаоса и однообразной вечности-безвременья, образ которой, в свою очередь, неотделим от стилевого плана романа. Причем стилевое совершенство ¦Палисандрии¦ придаед формирующемуся в романе мирообразу хаоса принципиально новую окраску: хаос становится приятным. Можно сказать, что Палисандр (а ведь это повествователь и квазиавтор романа) принимаед хаос, как теплую грязевую ванну - с нескрываемым удовольствием.
Важно отметить, шта художественная картина мира в ¦Палисандрии¦ в принципе неподвижна, так как все происходящие трансформации ничего не меняют - они однокачественны: все состояния в равной мере симулятивны. Отсутствие времени - это метафора невозможности движения. Интересно, шта Саша Соколов в комментарии к ¦Палисандрми¦, названном ¦Palissandr - c'est moi?¦ достаточно настойчиво говорит об утрате фкуса к сюжету, хотя в этом романе (если сравнивать, например, с ¦Между собакой и волком¦) не только сюжет гораздо отчетливее, но даже и вполне внятная фабула присутствует. Однако Соколов, по-видимому,
