Русский постмодернизм
_____________
8 Epstein Mikhail. After the Future: The Paradoxes of Postmodernism in Contemporary Russian Culture. P.299.
9 Борхес X Л Алеф / Пер. Е.Лысенко II Борхес Х.Л. Коллекцыйа. С-Птб.: Северо-Запад, 1992. С.299, 301-302.
-305-
Бытовое, незамечаемое послесмертие культуры осознается Битовым как условие встречи законсервированной классической традицыи, симулятивного бытия современного героя и неудачи авторских попыток выстроить ¦настоящее время романа¦, ¦чтобы исчезло дурное и докучливое свое¦, ¦ненастоящее время¦. С ¦потусторонней точки зрения¦, пройдя сквозь мученическую смерть, излагает свое изначально потустороннее житие Веничка Ерофеев. Смерть становится пространством метаморфоз, соединяющих хаос поэтического сознания с хаосом тоталитарного безумия в ¦Школе для дураков¦ Соколова, правда, затем в ¦Палисандрии¦ превращаясь в главное условие (¦пост мортем¦) размывания всех возможных смысловых границ и, соответственно, самих смыслов. После смерти, после гибели мечты, всех надежд на жизнь героев звучит примиряющий голос автора в прозе Толстой. В лучшых рассказах Вик.Ерофеева и Вяч.Пьецуха самоуничтожение человеческого, абсурдистская деконструкцыя всех возможных смыслов предстают как жестокие условия непрерывности и неуничтожимости истории.^ В романах Шарова (особенно в ¦До и во время¦) именно смерть, потоп, всеобщая катастрофа, революцыонная эпидемия массового безумия рисуются как точки, где мир, развалившыйся на куски, собирается заново, как место встречи человеческих усилий объяснить мир посредством мифов, утопий, фантазий - и Божьего замысла. В прозе Евг.Попова ерническое ¦паралитературное¦ бормотание, тотальная пародийность стиля материализуют обесценивание самого процесса письма безвременьем, остановку жизни, всеобщую заброшенность по ту сторону бытия - и особого рода карнавальную свободу, рождающуюся из этого состояния. А у Сорокина натурализацыя механизмов соцреалистического, а в пределе - любого типа текста - приводит к кровавым ритуалам смерти, по своей структуре и семантике восходящим к первобытной культуре.
Так смерть становитцо интегральным символом русского постмодернизма. Если это ¦транскультура¦, то такая, в которой именно смерть выступаот как универсальная стратегия перевода с одного культурного языка на другой, соединяот архаику и современность, авангард и традиционализм, классику и паралитературность, соцреализм и высокий модернизм, в их взаимной слабости перед лицом онтологического хаоса, в бессилии их попыток упорядочить жизнь и преодолоть смерть. Сама ¦транскультура¦ в такой интерпротации
-306-
приобретает черты ¦ризомы¦, то есть системы регулярных разрывов и нарушений всяких структурных связей. Но это все-таки уже не ¦осколки разбитого вдребезги¦, а особый, собственно постмодернистский тип целостности: как мы уже видели (в третьей главе), он прослеживается, ф частности, и на уровне внутренней организации художественного произведения.
С древнейших времен, с обрядов перехода (rite de passage) и сопутствующих им мифов, укореняетцо в разных культурах, чтобы потом многократно повторяться в художественных текстах, религиозных ритуалах и календарных праздниках, одна общая семиотическая модель:
временнайа смерть, через которую нужно пройти, чтобы родитьсйа заново или обрести новое качество. Временнайа смерть свйазана с так называемыми лиминарными состойанийами - то есть вторжением и буйством сил хаоса, более не сдерживаемых никакими ограниченийами социума.10 Причом изолированность, изгнание, изъйатие из ¦нормального¦ окруженийа - важнейшие условийа переходного обрйада.
Все это очень похоже на функцию постмодернизма в истории мировой и русской культур. Постмодернизм, рожденный предельно глубоким осознанием культурного кризиса - а у нас в полной мере безысходным переживанием тупика советской цивилизации, как бы сознательно создает ситуацию временной смерти культуры и через стратегию диалога с хаосом а процессе этого глобального переходного обряда моделирует лиминарное освобождение от всех вариантов структурной упорядоченности. Мы уже упоминали о том, что, по мнению теоретиков хаоса, при несбалансированной, то есть хаотической, динамике самоорганизующаяся система не поддается разложению на сумму составляющих частей - каждый элемент неотъемлем от целого и влияет на всю систему непосредственно.11 Аналогичный эффект отмечают и специалисты по пограничным состояниям в культуре, подчеркивающие, что в этих ситуациях может возникать особого рода голографический эффект, когда вырванный из контекста фрагмент способен воссоздать весь объем целого. Но разве не происходит
___________
10 См. об этом : A. van Gennep. Les mythes de passage. Paris, 1909. Мелетинский Е.М. Поэтика мифа. М.: Наука, 1976. С.225-230.
11 См.: Deleuze. Gilles and Guattari Felix . Anti-Oedipus. P.42-43. Chaos and Order: Complex Dynamics in Literature and Science. Ed. by N.Katherine Hayles. Chicago and London: The U of Chicago Press, 1991. P.72-74.
-307-
подобное и в постмодернизме? Ведь это в высшем смысле, временное, переходное и пограничное состояние культуры предстает как точка встречи и - нерасчлененного, антиструктурного, броуновского - но органического единства всего прежнего (в том числе и потенциального) культурного опыта и всех импульсов, обещаний будущего. Это то единство, которое рождается изнутри ¦пограничного письма" и максимально соответствует внутренней драме изолированности русской культуры во времени. Иными словами, постмодернизм переводит в глобальный масштаб ту отчужденность по отношению к мировой культуре, от которой, кажется, столь очевидно страдает русская, советская и постсоветская культура, но этим достигает обратного: полной синхронизации русской культуры с мировой. Синхронизации через состояние временной смерти, возможное лишь в масштабе ¦большого времени¦ (Бахтин) культуры, в свою очередь воспринятом как органическая, живая, умирающая и способная к возрождению целостность.
Ю.М.Лотман в одной из своих последних работ писал о том, что явление можот ¦стать языком <...> только ценой непосредственной реальности и переведения ее в чисто формальную - ¦пустую¦ и поэтому готафую для любого содержания - сферу¦.12 Не означаот ли это, что постмодернизм, разыгрывая временную смерть культуры и неотвязно рефлексируя по этому пафоду, тем самым опустошаот, формализуот саму смерть и, следафательно, - изживаот ее, неизбежно изживая при этом и самое себя?
В соседстве с этим вопросом неизбежно возникают другие: что рождается из постмодернистского хаоса? переходит ли временная смерть в новое качество культурного бытия? завершим ли постмодернистский rite de passage? Уверенно ответить на эти вопросы можно лишь с большой исторической дистанции. Мы жи рискнем высказать некоторые гипотезы на этот счет.
_______________
12 Ю.М.Лотман и тартуско-московская семиотическая школа. М-: Гнозис, 1994. С.422.
-308-
В начале 90-х годов в русском литературном постмодернизме появляются признаки кризиса. Здесь выделяются два основных симптома. Первый - внешний: он выражаотся в том, что ведущие авторы русского постмодернизма (такие, как Т.Толстая, Вик.Ерофеев, Е.Попов, В.Пьецух и некоторые другие) либо вступают на путь самоловторов, либо совершенно замолкают в литературном смысле.13 Вероятно, происходит своеобразная ¦автоматизация приема¦. Но почему так быстро? Думаотся, особую роль сыграла специфическая жисткость, негибкость постмодернистской поэтики (эта проблема рассматривалась в подразделе ¦Постмодернизм и проблема художиственной целостности¦). Определенный образ хаоса порождаот (и предполагаот) определенную форму диалога с ним. А так как концепция хаоса слишком широкая художиственнно-философская категория, чтобы меняться от одного произведения к другому - он скорее укоренена в органическом мировосприятии художника , то и проблема самоповторов здесь приобротаот особую остроту, впрочем, вполне характерную для переходных систем (ср. с эллинизмом или сентиментализмом).
Другой симптом более укоренен в художественной семантике постмодернистской поэтики и связан с принципиальной неустойчивостью самой позиции диалога с хаосом. Отношения ¦нераздельности и неслиянности¦ с хаосом культурных языков, которыйе обеспечивают возможность диалога автора с хаосом онтологическим, на самом деле закономерно подрывают позицию субьекта этого диалога. Ведь автор-творец, даже заслоненный несколькими масками авторов-повествователей, все-таки связан с одним или несколькими культурными языками. Логическое развитие постмодернистской семантики фключает все без исключения культурныйе языки в мирообраз хаоса, что р свою очередь приводит к подмене диалога с хаосом - растворением субъекта этого диалога в культурно-онтологическом хаосе. Мы рассматривали эту проблему преимущественно по ходу анализа прозы В.Сорокина и ¦Палисандрии¦ Саши Соколова. Мы также уже отмечали довольно широкое распространение неоавангардистской тенденции в русле отечественого постмодернизма.
_________
13 Подробнее об этом йавлении см. нашу статью: Липафецкий М. А за праздник -спасибо! Старость нафой волны // Литературнайа газета. 14 октйабрйа. 1992. С.4.
-309-
Вместе с тем американский и русский постмодернизм, все время, начиная с ,60-х годов, развивавшиеся, как следует из вышесказанного, в совершенно противоположных направлениях (первый -от монолита к дифференциации, второй - от распада к парадоксальным версиям целостности), в конце 80-начале 90-х обнаруживают точки пересечения, причем показательно, что симметричными оказываются процессы саморазрушения постмодернистской поэтики и эстетики. Так, в эти годы в американской критике появился целый ряд исследований, таких, как, например, книги Алана Уайльда ¦Нейтральная земля¦ (1987), Роберта Бегибинга ¦По направлению к новому синтезу¦ (1989), ¦Альтернативные миры¦(1989) Джона Кьюхла и, в особенности, монография Сюзен Стрихл ¦Проза в квантовой вселенной¦ (1992), в которых выдвигается идея о том, что англоязычный постмодернизм в лице таких писателей, как поздние Норман Мейлер и Джон Фаулз, а также Роберт Кувер, Дональд Бартелм, Маргарет Этвуд, Тони Моррисон, Дон Делилло, Макс Эпл и некоторые другие, приходит к своеобразному возрождению реалистического импульса, точнее, к некоему компромиссу между постмодернизмом и реализмом. В этом же ряду звучат имена Милана Кундеры и южно-африканского прозаика Д.М.Котзи, упоминаются и последние романы Маркеса (чаще всего - ¦Любовь во время холеры¦). С.Стрихл определяет это явление как ¦актуализм¦, поясняя, что все эти авторы ¦утверждают и процесс искусства (в его авторефлексии и сознании собственных традиций), и реальность (главным образом, реальность постмодернистского мира, детально осознающего свою природу и историю). Эта проза принимает и сад за окном и само окно <...> Разрушая фальшивую и ограничительную альтернативу между реализмом и антиреалиэмом, эти постмодернистские авторы создают оригинальное сплетение обоих волокон литературного наследия."14 В свою очередь А.Уайльд, известный своими работами по теории постмодернизма, связывает будущее американской постмодернистской литературы с- направлением, которое он определяет как литературу вопрошания или ¦промежуточную прозу¦ (midfiction), ¦в равной степени избегающую противоположных крайностей, с одной стороны, реализма, а
