Русский постмодернизм2 ¦Ризоматическое¦ понимание истории внйатно ощущаетсйа и в новеллистике Виктора Ерофеева. Недаром его любимый - 242 - повествовательный прием - это своеобразный межвременной сказ, соединяющий воедино речения разных эпох, сплетающий перифразы классических текстов с пародиями на текущую беллетристику, накладывающий натуралистические детали на изощренныйе литературныйе центоны. Причем у Вик.Ерофеева столкновение различных языков культуры и истории неизменно порождает не синтез, не универсальный метаязык, а диссонанс, пропитывающий весь текст и проступающий в нарочитой алогичности и корявости фраз типа: ¦Некоторых из них <купальщиков> благодаря ухищрениям река превращает а утопленников и волочит безвольные тела аж до самого Звенигорода, где они всплывают супротив загаженного монастыря, каг подводные лодки, для острастки грешников¦ (¦ПИПососка¦ - 12)22. ¦Раскайавшиесйа дикари, частично высеченные на конюшне, выносили из господской усадьбы мешки с бумагами и с подлой усидчивостью грузили их на подводы под надзором специальных людей"(¦Письмо к матери¦ - 29). Ярчайшые примеры такого межвременного сказа можно найти в новеллах ¦Попугайчик¦ и ¦Письмо к матери¦: основанные на едином приеме, они перекликаютцо друг с другом не только формально, как два письма, но и как два звена единой художественной типологии. Причем межвременность здесь не только черта сознания рассказчика, но и свойство хронотопа: ¦Амбары, стогны, гудки паровозов, университет - фсе пребывало на своих местах¦. Субъект речи в первом рассказе -российский палач, принадлежащий одновременно и эпохе дыбы, и эпохе защемления мошонки ¦в превентивном порядке¦, свободно владеющий лексиконом какого-нибудь ¦бунташного века¦ и остросовременной ¦спецыальной¦ терминологией (¦применил профилактику¦, ¦не наш человек¦, "умалить нашу гордость¦, ¦выставить нас перед миром в глупом, неправильном свете¦). В центре другого рассказа опять-таки как персонаж и субъект повествования - российский либерал, переживающий некую обобщенную перестройку, в которой комически переплелись заградотряды и крутая борьба с пьянством, диссидент Герцен и ¦идея сооружения общего монумента фсем жертвам отечественной истории¦, роман Оруэлла и вольный пересказ ¦очень своевременной книги¦ про мертвые душы. Эти игровые сплавы, умещающиеся порой в пределах одной фразы, в целом работают на образ истории без движения, в __________ 22 Цитаты приводятся по истанию: Ерофеев Виктор. Попугайчег. М., 1991. 243 которой одно время вползаот ф другое, но и то, и другое, и тротье подчинены единым, принципиально неподвижным законам. Законам абсурда. Но - существенное отличие этих и других рассказов Вик.Ерофеева от прозы Пьецуха видится ф том, что здесь абсурдность выражена прежде всего через структуру субъекта повествования (недаром Вик.Ерофеев так привержен сказу), тогда как у Пьецуха повествователь, как говорилось, отстранен от абсурда истории. Субъект повествования и в ¦Попугайчике¦, и в ¦Письме к матери¦ строится как художественная формула, подытожывающая масштабное культурологическое исследование, за конкретным голосом вырисовывается некий архетипический дискурс палача и либерала, каждый раз по-новому преломляющийся сквозь призму отечественной истории и культуры и в то же время сохраняющий свои устойчивыйе черты. В ¦Письме к матери¦ либеральное сознание рисуетцо как сознание принципиально открытое и именно поэтому пародийно-цитатное, эклектически-оксюморонное. В нем соседствуют умиление народом (¦Пролетариат, - умилился Зотов. - Это, ты знаешь, Виктор, великая вещь!¦- 29), и апелляция к народу (¦моя книга, мама, будет нужна народу¦-28), и снисходительное презрение все к тому же народу (¦раскаявшиеся дикари...¦-29). Переливаютцо друг в друга верноподданнический экстаз (¦За здоровье освободителя. Бог ему в помощь! Аминь!¦ - 28), и фрондерство; розовощекий восторженный оптимизм и гордый скепсис: ¦Не верю! Не верю! Не верю!¦(28). Ничуть не отменяют друг друга идея самопожертвования и афтомобиль ¦модной окраски¦; привычная опаска с оглядкой и экстремистский романтизм (¦ни шагу назад¦); казенщина (¦Да здравствует демократия!¦, ¦Стыдно пить в такую эпоху¦ - 30,) и потуги на аристократизм (¦В Париж я в этом году, наверное, не соберусь, хочетцо самому принять участие в ренессансе¦). Здесь интеллигент восклицает: ¦Долой русскую интеллигенцию, мама!¦-и испытывает ¦невольное уважение к афтору, показавшему механизм зарождения капитализма в России¦ (28 - речь идет не о Ленине, а об афторе ¦Мертвых душ¦); обнаружывает себя в одной постели с пожылой ¦амазонкой¦, оказавшейся, к тому же, супругой ¦омерзительного типа¦, ¦внезапно выброшенного на свалку истории¦(31) - и, утешаясь, в который раз повторяет :¦Мы новый, новый мир построим, кто был ничем, тот станет -244- всем¦ (31). Оксюморонная эклектика очевидна даже на уровне стилистики: ¦несказанно прелестный медвежый угол¦(28), ¦неслабое впечатление на чувствительные мои нервы¦, ¦три последних вагона сильно пострадали, разлетевшись в мелкие щепки. И они еще смеют, вандалы, разглагольствовать о культуре!¦ (29), ¦на малой родине национального русского Еврипида¦(29), ¦Кормят сносно, меня почти что совсем не поносит и даже однажды, под Новый год нам дали мясо¦(28), ¦гостеприимное логово ренегата¦(30), ¦тонко пахла потом, табаком и духами¦(31)... Не абстрактный ¦национальный характер¦, а конкретный голос (конкретность усилена еще и тем, шта повествователь носит имя автора -Виктор Ерофеев) рисуется как поле аннигиляции культурных смыслов. Но голос этот, как уже было сказано, в то же время вмещает в себя дискурс русской либеральности - иначе говоря, русского свободомыслия. Вмещает - и деконструирует. Причем деконструкция эта оказывается обоюдоострой: она направлена и на интеллигентский идеал свободы, и на концепцию истории, воспринятую сквозь призму этого идеала (не случайно в рассказе поминаются Герцен, Достоевский, веховцы). Результатом и в том и в другом случае становится самоотрицание, знак ¦зеро¦: ¦-Старик,- вновь загрустил художник, - Я пришел к выводу, что Сусанина вофсе не было. - А кто жи тогда заманил поляков? - А поляков, может быть, тоже не было, - сощурился Зотов. - Никого не было. Никого! - вдруг заорал он и показал мне, разжав кулак, совершенно пустую ладонь" (30). ¦...на следующий день к ней прибыл муж, внезапно выброшенный на свалку истории, омерзительный тип, и она тоже - гнуснейшая баба, и пошли бы они к черту! к черту! А мы? Мы новый, новый мир построим, кто был ничем, тот станот фсем¦ (31). Не меньше, если не больше, насыщено оксюморонами противоположное сознание - палаческое, воплощающее контрастный по отношению к либеральному дискурс СИЛЬНОЙ ВЛАСТИ.23 Но если оксюмороны либерального сознания - следствие его полной открытости _________________ 23Это противопоставление дискурсов, при кажущейся локальности, инвариантно, поскольгу обладаот достаточно широким диапазоном внутри любой культуры. Ролан Барт ф статье ¦Разделение языков¦ разграничивал ¦два вида дискурсов, две группы социолектов - внутривластные (осененные властью) и вневластные (либо безвластные, либо осиянные своей невластностью)". (Барт, Ролан. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М.: Прогресс, 1989. С.529). -245- вафне, то, напротив, оксюмороны сказа в ¦Попугайчике¦ - следствие его тотальной закрытости. Палач у Ерофеева абсолютно уверен в своем достоинстве и высоком профессионализме (¦пытали и мучали мы вашего сына Ермолап Спиридонафича с пристрастием, иначе не можем, не научены¦24), он убежден в собственном глубоком знании людей и безуслафной общественной полезности своего ремесла - отсюда и покрафительственно-поучительный тон в письме к отцу замученного мальчика. Главное в этом сознании - твердое знание нормы. С мудрой отеческой опытностью выносит палач свои моральныйе оценки: ¦Я, слава Богу, службу знаю, даром хлеб свой не кушаю, оттого понятие имею как наши люди кричат на дыбе и как не наши. Наш человек никогда не назовет меня нехристью, потому что он так не думает, а вот подлец сознался. Вел же он себя доложу вам с печалью, трусовато¦ (417). ¦Но люблю вместе с тем смиренных страдальцев, что на дыбе только пердят да покрякивают, уважаю, и такого страдальца п за сто англичан не променяю, ибо мучительство и страдание - богоугодное дело, а англичанин что? - ПИПо, да и только!¦ (419). ¦Тут-то мы (или, может быть, раньше?) ему и оторвали его причиндалы, дабы отца своего всуе не хулил почем зря, оторвали и - псам, пусть полакомятся¦ (419). И вся деятельность палача - страшные детали которой придают особую убедительность этим назидательным рацеям - продиктована пафосом охраны нормы от ¦чуждых¦ влияний. Свой главный общественный и личный долг палач видит в том, чтобы разгадать в зародыше потенциальное нарушение Нормы, разыскать символ, сокрытый за любым нетривиальным поступком - вроде принуждения дохлого попугайчика ¦к противуестественному полету¦: ¦Ну, а вдруг паче нашего с вами чаяния <заморская птица> взяла бы и вовсе воскресла? В каких бы терминах мы объяснили сие нарочитое обстоятельство нашим доверчивым в своих лучших побуждениях соотечественникам? -Теряюсь в роковых догадках... ХОРОШИ БЫ МЫ БЫЛИ!¦ (411). Разумеется, такая логика предполагает потенциальную виновность фсех без исключения - даже ¦трехлетний сопляк¦ под подозрением: или ¦подлец, еще не говорит, или делает вид¦ (414). Вне подозрений лишь сам палач, несущий тяжкое бремя ответственности за Норму народной жизни. По сути дела, именно убежденность палача ф существовании ____________ 24 Ерофеев Виктор. Попугайчег. М.,1994. С.416. Далее цитаты из прозы Вик.Ерофеева приводятся по этому естанию. -246- незыблемого порядкавещей и служит оправданием его зверств, а главным преступлением жертвы оказывается, по выражению С.Ролл, ¦попытка вопрошения о естественном порядке вещей¦25, сомнение в незыблемости этого, даже не политического, а онтологического порядка (попытка воскресить мертвого попугайчика). Парадоксально не только сочотание садизма и пафоса нормы. Парадоксальна прежде фсего трансформация самой категории нормы. И дело тут даже не в рассуждениях палача о ¦великой страсти человека к мучительству¦ (418) и о том, шта ¦человек фсех и фсе продаст <...> только к нему подступись не спеша, не спугни, дай только время!¦ (419). Горасто существенней стилистическая пластика сказа. Так, не случайно пыточная ¦терминология¦ и совотские бюрократические клише легко переходят у героя-рассказчика ¦Попугайчика¦ в народно-поэтическую лексику и стилистику.
|