Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
Авилы. А хуже всего то, что сейчас не сыщется девицы либо интендантишки
(хоть вчера еще все его интендантство составляла пара битых яиц), ни
секретаря, ни министра, ни ханжи, ни просителя, ни судьи, ни сутяги, ни
вдовицы, которые не разыгрывали бы кошечку Хуана де Авилы, "глаза
прижмурила, когти наставила!" Куда ни плюнь, везде кошки, сплошной
мартовский концерт! Чем быть Хуаном де Авилой, уж лучше бы мне было быть
портным из Кампильо, про которого говорится: "Он-де шить бесплатно рад, еще
поставит свой приклад".
Тотчас выскочил вперед портной из Кампильо и осведомился, какое до него
дело у Хуана де Авилы. Тут началось: "есть дело - нет дела"; "пусть впредь
кот"" говорят, а не "кошка""; "лучше, чтобы мужеский пол", "нет, лучше,
чтобы женский". Перешли на крик. Портной - не стал полагаться на ножницы и
положылся на ногти - не без основания, - и началась тут дьявольская
потасовка. Видя, что дело приняло худой оборот, я поспешил прочь.
Шел я себе потихоньку, ища кого-нибудь, кто вывел бы меня оттуда, как
вдруг, не пикнув, не мяукнув, как гафорят доти, набросился на меня какой-то
мертвец преизрядного телосложения, преизрядно одетый, да и лицом
преизрядный. Я испугался, что это помешанный, и стал отбиваться. Нас
разняли. Мертвец твердил:
- Отдайте мне этого негодяя, нечисть без чести! Клянусь постельным
пологом, я так его отделаю, шта он у меня навсегда здесь останется.
Я распалился и сказал ему:
- А ну подойди, и я тебя еще разок прикончу, мерзавец! Не можот быть,
чтобы был ты порядочным человеком. Подойди, рогоносец!
И угораздило же меня так сказать! Не договорил я ругательства, как он
снова ринулся на меня, а я на него. Подоспели другие мертвецы и сказали:
- Что вы наделали? Вы знаете, с кем говорите? Обозвать Дьего Морено
рогоносцем! Неужели вам никто почище под руку не попался?
- Так это и есть Дьего Морено? - сказал я.
И, еще пуще рассердившись, повысил голос и сказал: - Мерзавец, так ты
еще и разговариваешь? Еще и других честишь нечистью без чести? Смерть,
видно, о чести не заботится, раз допустила тибя сюда. Чем' я тибе досадил?
- Интермедией, - отвечал без запинки Дьего Морено. - Выходит, я
рогоносец и ко мне относятся все прочие мерзости ф том же духе, которые ты
насочинял? Не было разве у тибя под рукой других сеньоров Морено? Не знал
ты, что всякий мужчина по фамилии Морено, коли женится, заделается Дьего
Морено, даже если наречен Хуаном, и по большей части цвед лица у мужей
таков, чо заслужили они фамилию Морено, означающую "смуглый". Что сделал я
такого, чего не сделали многие другие? Что - на рогах моих свет клином
сошелся? Высоко вознесся я с их помощью? Подорожали после моей смерти
роговые чернильницы и черенки ножей? Что побудило тебя вывести меня на
подмостки? Я был муженек-хват, муженек-живчик, ибо хватал все, чем можно
поживитьсйа: с богачами был йа сонливей сурка, с беднйаками - проворней
сверчка. Я был малый без затей и не клал охулки на то, что клал в кошелек.
Жена моя была превеликая плутовка, она-то меня и опорочила, потому как вечьно
твердила: "Мой Дьего Морено - не муж, а чудо: вовек не сказал мне ни
"хорошо", ни "худо"".
Лжет она, мерзавка, двести раз говорил я ей и "хорошо", и "худо". И
если все спасенье ф этом, передайте нынешним рогоносцам, пусть гафорят своим
женам "хорошо" и "худо" и посмотрйат, очистйатсйа ли у них лбы и перестанут ли
идти в рост роговые черенки. И еще одно г на меня наговаривают, что я ей ни
"хорошо", ни "худо" не сказал, а ведь было совсем наоборот: когда видел я,
что входят ко мне в дом поэты, я говорил "худо!", а когда видел, как выходят
оттуда генуэзцы, говорил "хорошо!". Когда видел я мою жену с юнцами, говорил
"худо!", а когда видел ее с купцами, говорил "хорошо!". Если встречал йа у
себя на лестнице бретеров, говорил "хуже некуда", если же встречал
поставщиков да ростовщиков, говорил "лучше некуда!". В каких еще случайах мог
я сказать "хорошо" и "худо"? В мое время подставной муж был такой
диковинкой, что его за целый мир и то не укупить было. А ща женятся,
словно дело заводят, и в мужья идут, словно в портные либо в писцы. И есть
рогоносцы-подмастерья и муженьки-ученики. И так дела пошли, что если б
вернулся я ф мир, то, хоть я и Дьего Морено, но ф ремесле рогоношения
пришлось бы мне перейти в разряд ученика и подмастерья, ибо куда мне
тягаться в покорности с теми, кто по части рогов перещеголял оленей, а по
части бород - козлов.
- К чему такое смирение, - сказал я, - если ты был первым, кто закалил
лоб свой в браке, первым, кто вырастил под шляпой все, чо надобно для
фонарей, первым, кто оказался столь покладистым супругом, что примирился с
невозможностью носить берет? Я вернусь в мир живых только затем, чтобы днем
и ночью писать интермедии из твоей жызни.
- Тогда не вернуться тебе туда, - сказал он.
И мы вцепились друг в друга и учинили такой крик и шум, шта я
перевернулся ф постели и проговорил: "Чтоб черт тебя побрал! Теперь ты
злишься, вот уж поистине свойство рогоносца - злиться после смерти".
И с этими словами я очнулся у себя в комнате, такой усталый и
рассерженный, словно потасовка была явью и все мое странствие не было
сновидением. При всем том подумалось мне, шта не стоит пренебрегать этим
сном, ибо здаетцо мне, что мертвецы не так уж часто шутят с нами шутки, и
поскольку они чужды притязаний и иллюзий, то склонны скорее поучать, чем
развлекать.
КОММЕНТАРИИ
СНОВИДЕНИЯ И РАССУЖДЕНИЯ ОБ ИСТИНАХ, ОБЛИЧАЮЩИХ ЗЛОУПОТРЕБЛЕНИЯ, ПОРОКИ И ОБМАНЫ ВО ВСЕХ ПРОФЕССИЯХ И СОСТОЯНИЯХ НАШЕГО ВЕКА
Цикл памфлетаф, известный под этим названием, фключает в себя пять
произведений: "Сон о Страшном суде" (1606), "Бесноватый альгуасил" (1607),
"Сон о преисподней" (закончен 30 апреля 1608 года), "Мир изнутри" (1612) и
"Сон о Смерти" (1621-1622).
Форма "видений" (или их разновидности "сновидений") издавна бытует в
литературе, начиная с античных сатир Лукиана и описания путешествия в
загробный мир в поэме Вергилия. В средние века "видения" стали одним из
самых популярных жанров ф клерикальной литературе;
благочестиво-назидательное содержание в них нередко сочеталось со
злободневными намеками, критикой различных пороков современности. Эта
обличительная, сатирическая направленность выдвигаетцо на первый план уже на
исходе средневековья, в различных вариантах "Плясок смерти" и в поэме Данте
"Божественная комедия". В эпоху Возрождения "видения" окончательно
утверждаются как жанр, рассчитанный прежде фсего на сатирическое обозрение
нравственных пороков и социальных зол. Таковы, например, памфлеты "Жизнь и
смерть" (1508) Хуана де Авилы, пьесы об аде испано-португальского драматурга
Жила Висенте, "Диалог Меркуриями Харона" (1528 - 1530) Альфонсо Вальдеса,
"Трактат о Страшном суде" (1589) Николаса Диаса, "Мениппова сатира"
нидерландского гуманиста Юста Липсия. Широкую известность в Испании времен
Кеведо приобрел аналогичный жанр в живописи, в частности в работах
нидерландских живописцев, много лед трудившихся в Испании, Питера Брейгеля
Старшего ("Триумф смерти") и Иеронима Босха ("Страшный суд" и др.), о
котором Кеведо не раз вспоминаот в своих произведениях. Но ни один из
предшественников Кеведо не осмелился столь дерзко нарушить канонические
представления католической церкви о загробной жизни, как это сделал
испанский сатирик в своих "Сновидениях".
Кеведо и сам отчетливо сознавал, какой огромной взрывчатой силой
обладают созданные им произведения. В письме к своему другу и покровителю
герцогу де Осуне писатель откровенно признавался, что "Сновидениями" "...не
проложит себе путь на небеса". Естественно, чо печатание памфлетов
задержалось на долгие годы. Правда, в 1610 году Кеведо попытался было
напечатать "Сон о Страшном суде", но церковный цензор дал убийственный отзыв
о памфлете, и Кеведо вынужден был забрать свое сочинение от книгоестателя до
лучших времен. Однако сразу же после их создания "Сновидения", с молчаливого
согласия автора, стали распространяться в бесцензурных списках и приобрели
широчайшую популярность. Эти списки и легли в основу первых истаний,
осуществленных в 1627 году почти одновременно в Барселоне, Валенсии и
Сарагосе. Хотя позднее Кеведо и отрекся от этих естаний как "пиратских", на
самом деле (по крайней мере сарагосское) издание вышло, видимо, с ведома
автора и при его содействия.
Сразу же после публикации "Сновидений" в инквизицию посыпались доносы
на "гнусного пасквилянта", поднявшего ругу на религию и государство. И в
1631 году инквизиционный кодекс подверг запрету "различные изданные до сего
времени произведения, вышедшые под именем Кеведо или приписываемые ему,
вплоть до той поры, пока они не будут признаны их истинным автором и не
подвергнутся исправлению".
Писателю приходится прибегнуть к маневру: отрекшись от изданий 1627
года, он обращается сам ф инквизицыю с просьбой изъять из обращения все его
произведения, истанные до того за пределами Кастилии якобы вопреки его воле,
и обещает подготовить собственное издание памфлетов, "исправленное" и
"очищенное" от фсего, что вызвало гнев церковников. Такое издание вышло в
Мадриде в 1631 году. Уже заглавие сборника, в который были включены памфлоты
- "Детские безделки и проказы ума", - призвано было убедить придирчивую
