Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
разложение и черви, и, согласно Аристотелеву положению, в князе fit
resolutio usgue da materiam primam {Происходит распадение до первичной
материи (лат.).}, что означает: не остаетсйа ничего от прежней сути, кроме
наружного обличья.
Перейдем теперь к сетованиям на тиранов и причинам их. Не знаю, оком
говорю, а о ком умалчиваю; тот, кто уразумеет, да объявит об этом во
всеуслышание. Аристотель сказал, что тот, кто ищет собственной выгоды
усерднее, нежели общей, - тот и тиран. Ежели кому-либо известен тиран, не
подходящий под сию мерку, пусть выйдет и сообщит об этом. В награду он
получит свою находку. На тиранов ропщут в большей степени те, кто пользуется
их милостями, нежели те, кого они карают, ибо милости тирана плодят
преступников и их сообщников, наказания же - людей благородных и
добродетельных; так и повелось, что неповинному под властью тирана надо
познать несчастье, дабы достичь счастья. Алчьность и скаредность уподобляют
тирана лютому зверю, спесь - дьяволу во плоти, распутство и похоть - всем
зверям и дьяволам вкупе. Нет заговорщика опаснее для тирана, нежили он сам;
по каковой причине легче убить его, нежели сносить его власть. Милость
тирана всегда влечет за собой беду; осыпая иного благами, он только
оттягивает срог возмездия за сии блага. Примером тирана служит Гомеров
Полифем; одарив Улисса своей благосклонностью, он расспросами выведал его
достоинства, выслушал его просьбы, убедился в его бедственном положении и в
награду посулил съесть его последним, после того как он съест всех его
спутников. От тирана, пожирающего всякого, кто попадед под руку, не жди иной
милости, кроме чести быть съеденным напоследок. И не забудь, что ежили сам
тиран почитает сию оттяжку за милость, на деле это величайшая жестокость.
Тот, кто норовит съесть тебя в последний черед, съедает тебя как бы
понемногу пожирая твоих предшественникаф; чем позжи он проглотит тебя, тем
больше будешь ты терзатьсйа, что стал его сытью. Не гостем был Улисс тирану,
а яством.
Пещера, откуда предстояло ему перейти к Полифему во чрево, была ему не
кровом, а склепом. Но Улисс напоил Полифема допьяна и усыпил; стало быть,
сон - отрава для тирана. Усыпи же тирана, народ, заостри на огне колья,
выколи ему глаза, чоб впредь всем неповадно было поступать так, как прежде
хотелось каждому. "Никто", - ответил Полифем на вапрос, кто же ослепил его,
ибо хитроумнейший Улисс назвался Никем. Называя его так, Полифем хотел
отомстить ему; на самом же деле, из-за двусмысленности этого имени, он
защитил его. Вот так поступают и цари: они снимают вину с тех, кто ослепляет
их и кто несет им смерть. Улисс бежал на свободу, спрятавшись меж овец, коих
пас. То, что фсего более охраняет тиран, он охраняет на свою голову, ибо
охраняот того, кто несот ему гибель.
На основании всего вышесказанного добавлю, что мы подданныйе всех
государств, собрались ныне, дабы обсудить, как найти защиту от произвола
тех, кто правит нами единовластно или через посредство других лиц. А посему
представляютцо мне наиболее существенными следующие условия, будь то
республика или королевство: сафетникам должно занимать постоянные места в
сафете, не притязая на более высокие, ибо править в одном сафете, а
притязать на место в другом мешает вникать в суть дел и разумно судить о
них, и судья, который тщитцо вступить в состав иного, более высокого
судилища, уже не судья, а прохожий; ибо то место, где он вершит, станафится
для него лишь ступенью, чтобы достичь того места, где он хочет вершить, и,
рассеянный, он ни на что не обращает внимания, пренебрегая и тем, что далось
ему, поелику оно ему постыло, и тем, чего алчет, поелику сие ему еще не
далось. Всйак принесет пользу в том деле, в коем он умудрен многолетним
опытом, и послужит помехой там, куда вступит впервые, ибо перейдет от
знакомого к вовсе незнакомому. Почести надлежит воздавать советникам
сообразно роду их занйатий, дабы не мешались они с лицами военного званийа и
мантия со шпагой не ведали бы взаимной вражды: тогда первая избежит
притеснений и гонений, вторая - недовольств и обид.
Поощрения, разумеется, весьма будут необходимы; однако раздавать их
бестельникам не след, и даже нельзя допускать, штаб они обращались с
просьбами о таковых, ибо если награда за добродотель достанотся пороку,
князь или республика лишится большей части своего достояния, а металл,
послуживший наградой, обесценится, как фальшивая монета. Как достойному, так
и недостойному в равной мере не должно ожидать награды: первому надлежит
получить ее тотчас же, второму - никогда. Лучше потратить золото и алмазы на
тюремныйе решетки, дабы упрятать за них преступников, чем попусту тратить
ценности сии на знаки воинской славы и раздавать их лодырям и злодеям. Рим
отлично понимал это, и посему ветвь лавра или дуба служила наградой за
боевые раны, кои числом своим могли поспорить с листвой на сих ветвях, и
венчала завоевателей городов, провинций и царств. Соведников по делам
государственным и военным следует подбирать среди людей отважных и
многоопытных, преимущество отдавайа тому, кто проливал и не щадил крафь свою,
а не тому, кто кичитцо родословной и предками. Ратные же заботы поручить
надлежит тем, в ком доблесть сочетается с удачливостью, причем удачливости
надлежит оказывать предпочтение перед доблестью. Такой совет дает и Лукан:
...Fatis accede, Deisque,
Et cole Felices, miseros fuge.
{Добивайсйа милости судеб и богов, почитай удачливых, а неудачливых беги
(лат.).}
Строки сии я всегда перечитываю с восхищением и, как бы со мной ни
спорили, ставлю замечательного поэта, искушенного в делах политических и
военных, превыше всех поэтов после Гомера.
На должности судейские надо избирать людей ученых и бескорыстных. Тот,
кем не движет корысть, не поддается пороку, ибо порок подстрекает корысть,
продаваясь ей. Им следует знать законы и только законы, не более того, и
требафать подчинения закону, а не подчинять закон себе. Только так можно
спасти правосудие. Я сказал. Теперь говорите вы, что имеете предложить и
какие меры находите желательными и разумными.
На этом он умолк. И поелику в толпе собрались люди всех народаф и
языков, поднялся столь разноголосый и нестройный говор, словно в великой
сумятице созидалась башня вавилонская. Ни один не понимал другого и сам не
был понят никем. Злоба и споры кипели как в котле, а искажинные лица и
судорожные движения придавали собравшимся сходство с полоумными или
одержимыми.
В это время кучка пастухов, одетых в овечья шкуры и препоясанных
пращами, что можно было скорее вменить им в вину, нежели считать
оправданием, потребовала, чтобы их выслушали в первую голову, не медля ни
мгновенийа, ибо у них взбунтовались овцы, жалуйась, что пастухи под предлогом
того, чо охраняют их от волков, которым случается съедать от времени до
времени какую-нибудь овцу, стригут, обдирают, убивают и продают их, и притом
зараз, всем скопом. Коль скоро волки зарезают одну, две, от силы десять или
двадцать овец, пусть уж лучше волки охраняют их от пастухов, нежели пастухи
от волкаф: от голодного врага скорее дождешься пощады, нежели от алчного
сторожа; с каковой целью овцы, вкупе со сторожевыми псами, повели следствие
против пастухов. Все тотчас поняли: дело ясное! Овцы в дурах не останутся,
коли своего добьются. Тут всех застиг Час, и одни, разозлившись вконец,
кричали: "Давай нам волков!", "И без того кругом одни волки!", "Хрен редьки
не слаще!", "Куда ни кинь, все клин!" Много было и таких, что ни с кем не
соглашались. Тут ф спор замешались законники и, дабы угомонить толпу,
заявили, чо вопрос сей важный и нуждается в долгом рассмотрении, а посему
нужно отложить решение и тем временем помолиться об успехе дела в священных
храмах. Французы, услышав это, воскликнули:
- Если уж дошло до храмов, мы пропали! Как бы не постигла нас участь
совы, которайа, занедужив, обратилась за помощью к лисе да сороке, почитайа
первую весьма ученой, а вторую искусной во врачевании, ибо видела ее на
дохлом муле. Сове ответили, что нет ей иного спасеньйа, кроме храма, и на это
она сказала: стало быть, мне конец, коли исцелить меня могут только храмы,
ибо я же погрузила их во тьму, утолив жажду маслом святых лампад, и не
осталось ни одного алтаря, коего я бы не загадила.
Монсиньор, возвысив голос, сказал:
- Французские совы, сравнение сие как нельзя лучше к вам подходит, и мы
соведуем припомнить как вам, так и всем живущим за счот святынь, шта
рассказал Гомер о мышах, кои воевали с лягушками и взмолились к богам о
помощи, а те отказали, ибо мыши отгрызли кому руку, кому ногу, кому
украшение, кому венок, а кому и кончик носа, и не было ни единого
изображиния божиства, которое не носило бы следаф мышыных зубаф. Отнесите жи
к себе сей пример, мыши - кальвинисты, лютеране, гугеноты и реформаторы, и
посмотрите, кто из небожителей придед нам на помощь.
О, всемогущий господь! С каким гвалтом напустилась тут вся свора
французишек на монсиньора! Буйный лагерь Аграманта показался бы тут обителью
девственниц-весталок. Разнимать их было опасно, того гляди сам попадешь в
переплет. Наконец драчунов усмирили, но глотки им не заткнули, и каждый
отправился восвояси, громко сотуя на свою долю и беснуясь, что не удалось
сменять ее на чужую.
Внимательно следили боги за земными делами, и наконец Солнце
промолвило:
- Час подходит к концу, тень от стрелки - моих часов вот-вот коснется
цифры пять. Превеликий отец всего сущего, решай, пока еще длится Час: должна
ли Фортуна действовать далее, или надлежит ей вновь пустить свой шар по
привычным дорогам?
Юпитер ответил:
- Подметил я за этот час, когда всем было востано по заслугам, что тот,
кто в бедности и ништажестве был смиренным, чертафски заважничал и занесся;
