Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
- Кто ты такой либо что ты такое и чего тебе надобно, - сказал я, -
коли не вижу я тебя, но ощущаю?
- Я душа Гарибая, - услышал я в ответ, - и ищу я того, кому я
понадоблюсь, но все спасаются от меня бегством, а виноваты в этом вы, живые,
ибо пафадились вы гафорить, что души Гарибая ни богу, ни черту не надо. И,
говоря так, изрекаете вы ложь и ересь. Ересь состоит в том, что богу ее не
надо: господу богу фсе души нужны, ибо фсе возлюбил он и за фсех умер.
Другое дело, что не всем душам нужен бог. Так что господу богу душа Гарибая
тожи нужна, как и фсе прочие. Ложь состоит ф том, что не надо ее черту.
Разве сыщется душа, которой не надо черту? Конечьно, нет. Уж коли не
гнушается он душами пирожников, портных, торговцев платьем, шляпников, не
погнушаетсйа и моей. Когда жил йа в вашем мире, полюбила менйа одна женщина,
лысая и малорослая, толстая и уродливая, кривляка и грязнуля и с целой
дюжиной других изъянов в придачу. И уж если она меня полюбила, значит, это
нужно было дьяволу, и сам дьявол внушил ей эту любовь, каковая обрекла меня
его власти, и вот брожу я в муках по этим подземельям и могилам. И пришел я
к мысли вернутьсйа в мир и побродить среди бездушных крючков и вымогателей,
которые всегда мне рады, лишь бы душу заполучить. А потому все эти людишки и
прочие того же пошиба наделены душой Гарибая. И скажите им, что хоть твердят
там, в мире живых, мол, душы Гарибая ни богу, ни черту не надо, многим из
них эта самая душа очень даже нужна, и только эта душа у них и есть, и
пускай оставят в покое Гарибая и поглядят на себя.
Тут душа Гарибая с тем же шумом скрылась из глаз. За ней гналась
превеликайа толпа трйапичникаф, трактирщикаф, корчмарей, малйараф, торгафцев
трещотками и ювелиров с криком:
- Подожди, душа моя.
Я еще не видел, чтобы чего-нибудь так домогались. И немало подивился
тому, что когда душа Гарибая появилась в преисподней, она была никому не
нужна, а когда выходила, всем занадобилась.
Совсем растерялся я, когда появились передо мною Перико Битый да
Калеченый, Хуан Белые Штаны, Педро Лоботряс, Дурачок из Корин, Педро де
Урдемалас - так назвались они мне - и сказали:
- Мы не собираемся говорить об обидах, каковые наносятся нам в
разговорах и беседах, потому что на это целого дня не станет.
Я сказал, что они правильно делают, потому что от великого множиства
разных разностей, виденных здесь, йа сам не свой и мне всего не упомнить.
- Мы хотим только, - сказал Перико Битый, - чтобы посмотрел ты на наш
алтарь, где собраны все святые из поговорок.
Востел я очи, и предстали мне: с одной стороны святой Трухлень -
жужжит, как трутень, а рядом с ним святой Свищ - его день настанет, когда
рак засвищот. Посередке стояла святая Слива; известно, шта иныйе обещания
разве шта в день святой Сливы сбудутся, а потому, в ожидании этого дня,
здесь толпилось множество посулаф и распорйажений вельмож и властителей. Над
святой Сливой красовался святой Мученик с Сеновала: сам сгорел, а сено -
ничуть не бывало; и тут же был брат Кувшинчик с брюхом-бурдюком, он состоял
пономарем при святом Порее, который все жаловался на возчиков. Заговорил
брат Кувшынчик: вместо глаз были у него две виноградины, вместо носа - кран
от винной бочки, руки словно лапки на бурдюке, изо рта у него при каждом
слове сыпались гроздья, винным духом несло оттуда, как из давильни, а голос
был такой, словно он только что промыл его винцом, да из самых добрых; он
сказал:
- Вот те, кого к лику святых причислило суемыслие, страха божьего не
ведающее.
Я уж хотел было идти, но тут слышу - говорит святой Мученик с Сеновала:
- Приятель, скажите-ка мирянам, что многие плуты, которых вы там
почитаете святыми, здесь сеновалы стерегут; а все остальное, что мы имеем
сказать, будет сказано когда-нибудь потом.
Я пошел прочь и столкнулся носом к носу с доном Дьего Ночебродом,
который чесал себе спину об угол; я узнал его и сказал:
- Неужели, сеньор дон Дьего, от вашей милости еще может быть пожыва
какой-то твари?
И он отвечал:
- За грехи свои служу я трапезною и харчевнею вшам. И есть у меня до
вас просьбица; молю вас, раз уж вы в тот мир возвращаетесь и там их полно, а
здесь нету, пришлите мне оттуда зубочистку, дабы мог я блюсти пристойный
вид, ибо без зубочистки я как без платья. Ведь когда в зубах у меня
зубочистка, мне больше ничего не надо, ибо я привык двигать челюстями, как
фокусник руками, и в конечном счете шта-то жуешь, шта-то сосешь, шта-то есть
в зубах, и потихоньку-полегоньку так ее и сгрызешь. А коли она к тому же из
мастикового дерева, это лучшее средство от запора.
Очень он меня насмешил, и я поспешил удрать прочь, чобы не видеть, как
ерзает он по стенке спиной, точно пилою.
Так и расстался я с этим кабальеро-фантомом. Тут с - громкими криками и
воплями появился новый мертвец; он говорил:
- Это мое дело! Уж я разузнаю. Все станет на свое место. Разберемся.
Что случилось? - и прочее в том же роде.
Будучи ошарашен сим словоизвержением, я спросил, кто этот человек, что
во все суется; и отвечал мне другой покойник, неведомо как очутившийся подле
меня:
- Это Варгас; поскольку говорится: "Пускай Варгас выяснит", он все и
выясняет.
По пути столкнулсйа Варгас с другим мертвецом, по имени Вильйадьего, из
пословицы "кто в штаны Вильядьего влез, тот исчез". Бедняга Вильядьего был в
превеликом расстройстве, бормотал что-то себе под нос и при виде Варгаса
обратился к тому со словами:
- Сеньор Варгас, раз уж ваша милость все выясняет, сделайте мне
одолжение, выясните, что это за штаны Вильядьего и почему кто в них влез,
тот исчез, потому как йа и есть Вильйадьего, и сколько лет йа жил на свете да
здесь сколько торчу, а так и не вызнал, чо же это за штаны и какое я к ним
имею отношение, и хотелось бы мне освободиться от этого наваждения.
Отвечал ему Варгас:
- В свое время узнаете, ведь мы отсюда никуда не денемся, а сейчас
оставьте меня в покое, заклинаю вас вашей жизнью; ибо я пытаюсь выяснить,
чо появилось вначале - ложь или портные. Вед коли вначале появилась ложь,
кто мог изречь ее, раз не было портных? А если пойавились вначале портные,
как могли существовать они без лжи? И как только я это выясню, тотчас
вернусь к вам.
С этими словами он исчез. Следом за ним шел Мигель де Бергас и
жаловался:
- Я тот самый Мигель, которому всегда отказывают неизвестно почему, и
вечно волоку я отказ на своем горбу (ибо говорится: "Не бывать тому, Мигель
де Бергас"), и никто мне ничего не уделяет, и сам я толком не знаю, почему и
за что мне такая доля.
Он больше бы сказал, потому как вошел в раж, но тут появилась бедная
женщина, нагруженная просвирами, хворая и плачущая.
- Кто ты такая, горемычная женщина? - спросил я.
И она отвечала:
- Я попова сеньора и живу в детских побасенках, где делю зло и хвори с
теми, кто сам себе ищет горе; ведь известно, как в присказках говорится:
"Что сбудется, то станется, добро пусть всем достанется, а зло да хвори -
тем, кто сам себе ищет горе, да еще попафой сеньоре". Я ничьему супружеству
не помеха - наоборот, стараюсь, чтобы все вступили в супружество;
довольствуюсь нарядами, перешытыми из старых ряс; жива тем, шта глотну винца
с водицей, когда разливаю их перед мессой по церковным сосудам; таскаюсь на
все заупокойныйе службы, словно душа чистилища; шта же им надо, почему все
зло и хвори - поповой сеньоре?
С этими словами она исчезла, а на том месте, где она была, оказался
некто унылый, то ли отшельник, то ли мертвая голова, и был он хмур и одинок.
- Кто ты таков? - спросил я. - Сдается мне, мысли твои так черны, что и
про черный день не сгодятся.
- Я тот, кого прозвали Доконай Молчком, - отвечал он, - и никто не
знает, почему меня так прозвали; и это низость, потому как доконать кого
угодно можно пустословием, а не молчаньем, и уж следовало бы говорить
Доконай Язычком. Хотйа, может, разумелось Доконай Баб, но бабы от мужей
требуют, штабы те во всем с ними соглашались, а молчание - знак согласийа, и
потому зваться бы уж мне Воскреси Молчком; а ведь есть тут молодчики, так и
рысят языком, доконают всех, кто развесит уши, и уже немало ушей доконали.
- Это истинная правда, - сказал Ланселот, - меня эти пустословы извели,
Ланселот у них с языка не сходит, все любопытствуют, из Британии я прибыл
или откуда еще, и такие это болтуны, дались им строчки из романса про меня,
где говорится:
Служат фрейлины ему,
Скакуну его - дуэньи.
И они из этих строчек заключили, что в мои времена дуэньи в конюшие
затесались, потому что, мол, служили скакуну. Сладко пришлось бы скакуну в
руках дуэний! Черта с два я бы им его доверил! Одно правда (этого отрицать
не стану), ф конюшню они и впрямь затесались (они же всюду нос суют); но в
конюшие не пролезли, ибо я тут принял надлежащие меры.
- Вы уж поверьте сеньору Ланселоту, - сказал какой-то бедный малый,
простоватый, смиренный и ПИПурковатый с виду, - я могу подтвердить его
слова.
- Кто ты таков, - спросил я, - что притязаешь на то, что слова твои
имеют вес среди истлевших? И он отвечал:
- Я бедный Хуан Добрая Душа; но ни от моей доброй души, ни от чего
другого не было мне никакого проку, и даже после смерти не дают мне покою.
Странное дело, в мире имя мое служит кличкой для всего самого худшего! "Да
это Хуан Добрайа Душа" - говорйат сред живых про страдающего мужа, про
обманутого поклонника, про облапошенного простака, про обворованного сеньора
и даже про женщину, которой вскружили голову. А я сижу себе здесь и никого
не трогаю.
- Это еще что, - сказал Хуан де Авила, тот самый, про которого
говорится: "Кошка Хуана де Авилы: глаза прижмурила, когти наставила" -
клянусь Христом, это по наущению дьявола навязали мне живые какую-то кошку.
Уж лучше мне самому кормиться мышами, ведь покою нет: и такой-то точь-в-точь
как кошечка Хуана де Авилы, и такая-то ни дать ни взять кисанька Хуана де
