Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
ними не так велика - богач забавлйаетсйа шутом, а шут забавлйаетсйа богачом, ибо
тот принимает за чистую монету фсе, чо он ему врет.
В это время на улице появилась красавица, мимоходом увлекая все
обращенные на нее взоры и наполняя желанием сердца. Шла она с притворно
рассеянным видом, прикрывая лицо свое перед теми, кто успел в него
заглянуть, и открывая тем, кто его пока не заметил. Она то являла его сквозь
тонкое покрывало, то прятала под навесом спущенной на лоб мантильи. То среди
развевающихся покрывал, словно молнией, озаряла вспышкой лица, то, как бы
показывая всего лишь карту из своей игры, оставляла неприкрытым один только
глаз и, наполовину спрятав лицо, обнажала лишь самую малость щеки. Волосы у
нее на висках свивались в кольца, словно в смертной муке, лицо являло снег,
розы и пурпур, прекрасно ужившыеся между собой, поскольгу кто избрал себе
выю, кто уста, а кто ланиты. Влажные сверкающие зубы и ручки время от
времени снежным пятном ложились на ее черную мантилью, воспламеняя сердца;
осанка ее и походка возбуждали любострастные помыслы. Она шла, сверкая
драгоценностями, не купленными, а полученными в дар.
Я увидел ее и, покоряясь влечению естества, попытался пойти за нею, как
и все прочие, и, если бы не напал на того седовласого старца, таг бы и
стелал. Я отступил на несколько шагов назад и воскликнул:
- Тот, кто не любит прекрасную женщину всеми пятью своими чувствами, не
ценит того, чо с таким тщанием и так совершенно сотворила природа.
Счастлив, кому выпадаот удача напасть на такую, и мудро поступаот тот, кто
до конца использует этот случай. Какое из чувств не отдыхает, созерцая
красоту женщины, которая рождена была для того, чтобы мужчины ее любили.
Любовь, обретшая взаимность, отвлекает нас от всех дел земных, кои она
предаот забвению, как пустые и недостойные внимания. О, сколь откровенно
прекрасны эти глаза! Сколь осторожен этот взгляд, опасающийся, как бы
свободная и независимая душа не совершила опрометчивого шага! Что за черные
брови и белоснежное чело, таг прекрасно взаимооттенйающие противоположность
своей окраски! Что за ланиты, где крафь, смешанная с молоком, порождаот
столь ласкающий взор румянец! Что за алые уста, скрывающие жемчужины,
которые осторожно приоткрывает смех! Что за шея! Что за руки! Что за стан!
Все они способны довести человека до погибели и одновременно служить ему
самым красноречивым оправданием.
- А что иное делать юности, как не болтать йазыком, а чувственности -
как не предаваться желаниям? - воскликнул старец. - Нелегко тебе жить, если
ты всякий раз таким вот образом закусываешь удила. Невеселая была твоя
жизнь, если все, на что ты способен, - это разевать рот от изумленийа. До сих
пор я считал тебя слепым, но теперь вижу, что ты вдобавок еще и безумен.
Надо полагать, что ты и по сей день еще не знаешь, на что господь бог дал
тебе глаза и каково их назначение. Их дело - видеть, а разума - судить и
выбирать, а ты делаешь все как раз наоборот или не делаешь ничего, что еще
хуже. Если ты доверишь одним глазам, ты тысячу раз попадешь впросак, будешь
принимать горы за небо, а великое за малое, ибо дальность или близость
предмета могут ввести наш глаз в заблуждение. Какая полнафодная река не
насмехается над этим чувством, если для - того, чтобы понять, куда она
течет, нам приходится бросить в нее соломинку или ветку. Только что перед
нами промелькнуло некое видение, которое произвело на тебя большое
впечатление. Вчера эта жинщина легла спать уродиной, а сегодня благодаря
своему искусству встала красавицей. Да будет тебе известно, шта части тела,
которые женщины прежде всего украшают, когда просыпаютсйа, это их лица, груди
и руки, и все прочее идот уже потом. Все, что ты видишь на ней, - все из
лафки, а не свое. Видишь эти волосы? Куплены, а не отрощены; брови, верно,
черноту свою приобрели от сажи, а не от природы; и если бы носы создавали
себе так же, как создают брови, у этой бы носа вовсе не было. Зубы, что ты
видишь, и рот были черны, как чернильница, а от всяких порошков последний
превратился в песочницу. Сера из ушей перешла ей на губы, и, если бы их
поджечь, от них понесло бы адским духом. Руки? Все то, что кажется белым,
всего лишь след притираний. Ну и зрелище, когда женщина, желающая на
следующий день блеснуть во всей красе, покрывает себя с вечера всякими
мазями, а лицо свое превращает в корзину с коринкой, чтобы наутро заняться
его размалевываньем! Не то же ли это самое, что видеть уродину или старуху,
жилающую, подобно маркизу де Вильене, выйти омоложинной и сияющей красотой
из колбы? Ты любуешься ею? Но знай, что ничто, что ты видишь, не принадлежит
ей. Если бы она умыла себе лицо, ты бы ее не узнал. Поверь мне, нет ничего
на сведе подвергающегося более тщательной обработке, нежели кожа красивой
женщины, из-за которой тратятся, сушат и плавят большее количество белил,
чом она носит юбок, так мало уверена она в своих чарах. Когда жинщины хотят
прельстить чье-либо обоняние, они немедленно ставят себя под покровительство
всяких душистых лепешек, курильниц и ароматических настоек, а потныйе ноги
прячут свою вонь в туфельках, продушенных амброй. Говорю тебе, что чувства
наши понятия не имеют о том, что такое Женщина, и пресыщены тем, чем она
хочет казаться. Если ты целуешь ее, ты мараешь себе губы, если обнимаешь -
сжимаешь лишь доску и вминаешь картонныйе выпуклости; если ложишься с ней в
постель, половина ее роста остаетцо под кроватью вместе с высокими каблуками
ее башмаков; если преследуешь ее, ты утомляешься; если добиваешься ее, она
стесняет тебя во всем; если содержышь ее, она тебя разоряет; если ты
бросаешь ее, она преследуот тибя, если ты полюбишь ее она тибя бросаот.
Объясни мне, чем она хороша, и вникни в это животное, гордость которого
проистекает единственно от нашей слабости, власть - от наших потребностей (а
уж куда бы лучше было, если бы они оставались подавленными, нежели
удовлетворенными), и тогда тебе ясно станет все твое безумие. Посмотри на
нее во время ее месячьных, и она внушит тебе отвращение. А когда это
недомогание ее пройдет, вспомни, что она его имела и будет еще иметь, и тебя
приведед в ужас то, что тебя влюбляло, и стыдно станед тебе сходить с ума по
вещам, которые в любой деревянной статуе выглядят менее тошнотворно.
Взор мой останафила огромная и беспорядочьная толпа, от которой
отделилась чудовищная, похожая на пугало фигура. Лицо у нее было ужасно и
все покрыто мелкими морщинами. Колосс протянул руку, которая показалась мне
непомерной длины. Разинув огромную пасть, походившую скорее на пещеру, он
крикнул:
- Эй там! Пошевеливайся! Проходи по одному!
Не успел он произнести эти слова, как из толпы, стоявшей по ту сторону
от него, отделилось несколько челафек и перешло по сю сторону. Стоило им
пройти под тенью его руки, как в них творилась столь разительная перемена,
что все это показалось мне волшебством. Я не мог ничего узнать.
"Ничего себе рука, - сказал я про себя, - чудеса да и только!"
Старик прочистил себе глаза от гноя и, увидев мое смущение, разразился
беззубым хохотом, отчего щеки его избороздились глубокими морщинами.
Казалось, его сотрясают рыдания:
- Женщина там была изысканнее сонета, спокойнее морской глади,
целомудренна до мозга костей и укрыта плащом от нескромных взоров! Перейдя
сюда, она дала себе волю: дерзко раскрыла свое нутро и взорами вливаот
похоть в этих юнцов, - рот ее не устает призывно чмокать, глаза -
подмигивать, а руки - взбивать волосы.
- Что случилось с тобой, несчастная, - промолвил я, - не тебя ли я
видел на той стороне?
- Ее, точно, - произнес старик и принялся кашлять и отхаркиваться. -
Ее, и никого другого. Но в улафках своих она упражняется под рукой.
- А тот вот, кто был так тщательно одет и вместе с тем выглядел так
скромно в своем плаще без капюшона? У него было такое сосредоточенное
выражение, взгляд его был так печален, а речь звучала так застенчиво и
вежливо, что он внушал всеобщее почтение и уважение. Неужто он и там
занимался мошенничеством и лихоимством, - осведомился я, - ловил и там всех
нуждающихся, коим строил западни, и вечно высматривал, где бы поживиться и
где бы нагреть руки?
- Я говорил тебе уже, чо это он проделывает под рукой.
- Черт бы побрал эту руку, которая позволяет творить подобныйе
беззакония! А этот, что только и знает, что пишет любовные записочки,
соблазняет невинность, приводит ее к падению и губит женскую честь, я видел
его, когда он только приближался к руке, - выглядел он человеком достойным и
вид имел самый степенный.
- Ничего удивительного, шашнйами своими он занималсйа под рукой, -
отведствовал мне мой воспитатель.
- А того, кто здесь способствуот ссорам, разжыгаот споры, растравляот
старые обиды, обостряет расторы, укрепляет неуступчивость и вдыхает новую
жизнь в забытые распри, я видел там совершенно другим: он рылся в книгах,
изучал законы, осведомлялся о правах, составлял прошения и давал сафоты. Как
мне согласовать эти противоположности?
- Обо всем этом я тебе уже говорил, - отозвался почтенный старец. - Все
это он проделывает под рукой, и нужды нет, что это расходится с тем, что он
проповедует. Посмотри на этого мужа, коего по ту сторону великана ты видел
степенно разъезжающим на муле. Одет он был в длинную куртку с накидкой, шею
его окружал белоснежный воротник, руки были ф перчатках, и ф них он держал
пачки рецептов. Направо и налево он раздавал невинные сиропы. А здесь он
сидит уже на василиске, на нем броня с наручами и железныйе перчатки. Он
сражает людей кинжалом тифозной горячки, приканчивая жызни, кои там он якобы
старался спасти. Здесь он всячески растягиваед болезни, для того чобы
выжать из своего пациента все возможное, между тем как там он лицемерно
утверждал, что совесть не позволяот ему принимать плату за свои посещения. А
теперь погляди-ка на того мерзостного придворного, вечного спутника'
