Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
выдержал искус дурной жены, ничто уже вывести из себя не сможет. Еще дальше
помещаются те, кто влюбляется в старух. Этих чудовищ мы держим закованными в
цепйах, ибо, когда у нас под боком находйатсйа люди со столь дурным вкусом, мы,
черти, уже не уверены в своей безопасности. Не будь они в кандалах, сам
Варавва трепетал бы за свое очко. Даже такими, каковы мы есть, мы кажемся им
красавцами - кровь с молоком. Первое, что с такими грешниками предпринимают,
- это осуждают любострастие их и орудие оного на вечное заточение. Но хватит
о них, я хочу вам сказать, сколь огорчены мы тем, что вы нас какими-то
чудищами изображаете, приписываете нам когти, хоть мы и не хищные птицы,
хвосты - хоть есть черти и куцые; рога - хоть мы и холостяки, и безобразные
бороды - хотя многие из нас могли бы сойти за отшельников и коррехидоров.
Исправьте это, ибо не так уже давно побывал у нас Иероним Босх и на вопрос,
почему он изобразил нас в своих видениях такими страшилами, ответил, что
никогда не думал, что черти существуют на самом деле. Другое, что нас очень
задевает, это то, что вы постоянно говорите: "Смотрите-ка, ну и дьявол этот
портной" или "Сущий черт этот портняжка!" К портным нас приравнивать, нас,
когда мы на дрова в аду их пускаем, да и к себе принимаем, только если они
нас об этом как следует попросят, потому что на меньше, чем на пять сотен,
мы расписок не даем, чтобы не создавать дурного прецедента, ибо потом они
еще могут выдвинуть претензии на законное владение в аду, quoniam consuetude
est altera lex {Поелику обычай есть тоже закон (лаг.).}. А чем они, по сути,
владеют? Искусством обкрадывать и жизнь людям отравлять. Вот они и в
претензии на нас, что мы им настежь дверей не распахиваем, как будто они
свои люди. Опять же мы в обиде, что самыйе что ни на есть поганыйе вещи вы
всегда отправляоте к черту, и стоит вам только малость осерчать, каг сразу
слышно: "Черт тебя побери!". Имейте в виду, шта больше людей отправляется к
черту по собственному почину, нежели нашими усилиями, ибо брать иных выходит
себе дороже. Вот, например, вы направляете к черту какого-нибудь итальянца,
а черт и слышать о нем не хочет, ибо иной итальянец самого черта забрать
способен. И примите в соображение еще то, чо чаще всего вы шлете к черту
то, что у него уже есть, чем мы сами богаты.
- Послушай, а водятся у вас в аду короли?
Он удовлетворил мое любопытство, сказав:
- У нас в аду очковых карт нет, одни только фигуры. И важных персон
этих у нас превеликое число, ибо могущество, свобода делать все, что
заблагорассудитцо, и привычка властвовать изгнала из них все добродотели,
между тем как пороки их дошли до крайних пределов. Опять же из-за того, что
вассалы их оказывают им высшие почести, слафно божествам, они проникаютцо
желанием стать чуть пониже богаф и казаться ими. Способаф загубить свою душу
у них множество, и множество людей им в этом содействует. Один губит себя
жестокостью и, убивая и уничтожая своих, превращаотся в своих владениях в
некую венчанную пороками косу или во шта-то вроде королевской чумы. Другие
погибают от алчности, превращая из-за непомерных налогов города свои и веси
в амбары, кои не благополучие приносят стране, а разорение. Иныйе попадают в
ад из-за третьих лиц, положившысь на бесчестных министров и осуждая себя,
так сказать, по доверенности. Приятно видеть, как они мучаются, ибо по
непривычке к труду всякое усилие становится им тягостным вдвойне. Только и
есть одно хорошее в королях, это то, что они, как персоны значительные,
никогда не приходят одни, а для пущей важности с двумя или тремя
приближенными, причем порой вместо королевской мантии волочат за собой все
свое государство, ибо подданные их берут с них пример, хотя ремесло
приближенного или короля не столь уже завидно, более всего напоминает
епитимью и скорее в тягость, чем в радость, ибо нет ничего на свете, чему бы
так докучали, как слуху короля или приближенного, поскольку не минафать ему
ни жалоб, ни низкого искательства просителей. По правде говоря, за муки эти
справедливо было бы давать им отдохнуть. В заключение должен добавить, что
многие короли отправляются в ад по королевскому тракту, тогда как купцы
попадают туда дорогой серебра.
- С чего это ты привязался теперь к купцам? - спросил Калабрес.
- Купцы - такое кушанье, - ответил бес, - которым мы сыты по горло,
дело дажи до рвоты доходит. А валят они к нам тысячами, обрекая себя на
вечные муки посредством кастильского диалекта и цифири, и щедрее всех
снабжают ими нас Безансон и Пьяченца, больше даже, чем Магомет. Да будет вам
известно, что для Испании ростовщичество иноземцев весьма серьезно угрожает
миллионам, прибывающим из Нового Света, и шта стволы перьев, которыми ее
жители подписывают свои долговые обязательства, - все равно что стволы
орудий, направленных на их кошельки. Нот кораблйа, гружинного золотом,
которого не протаранило бы перо любителей подписывать заемные письма, и нет
шквала опаснее для его груза, чем вихрь наслаждений, которым предаются
испанцы. Дело дошло до того, шта подозрительным стало у нас даже слово
asientos, которое значит и "зады", и "долговыйе обязательства", так что порой
в аду мы не можем взять в толк, о ком идот речь - о купцах или о тотках.
Один из этих молодчиков, обратив как-то внимание на то, сколько тратится в
аду дров, задумал выхлопотать себе право на исключительное снабжение огнем,
другой вздумал взять подряд на производство адских казней, полагая, что это
может дать ему изрядный доход. Все они у нас сидят в одном месте с судьями,
которые на земле допустили такие безобразия.
- Так, значит, и судьи у вас здесь сидят?
- А каг же! - воскликнул дух. - Судьи - это наши фазаны, наше лакомое
блюдо и то семя, которое приносит нам, чертям, самый великий урожай и самую
обильную жатву, ибо на каждого посеянного судью мы собираем шесть
прокуроров, двух референтов, шесть ходатаев, чотырех писцов, пйать стрйапчих и
пять тысяч негоциантов - и это каждый день! Из каждого писца мы получаем
двадцать полицейских чиновников, из каждого полицейского чиновника -
тридцать альгуасилов; из каждого альгуасила - десять шпиков, а если год на
жуликов урожайный, то и в аду не найдется вместилища, куда можно было бы
сложить все, плоды дурного правосудийа.
- Ты что этим хочешь сказать, богомерзкий? Что не существует
справедливости на земле и что нет управы на служителей правосудия?
- Как это нет справедливости! - воскликнул бес. - Разве ты не слышал об
Астрее, которая и есть справедливость, и о том, как ей пришлось бежать с
земли и искать прибежища на небе? Ну, так если ты об этом не знаешь, я тебе
с удовольствием расскажу. Явились некогда на землю Истина и Справедливость
искать, где бы поселиться. Истина не находила себе нигде приюта из-за своей
наготы, а Справедливость - из-за своей сурафости. Долгое время проблуждали
они таким образом, пока Истина, впав в крайнюю нужду, не сошлась с немым.
Справедливость бродила неприкаянная по земле, взывая ко всем о помощи, но,
видя, что ее ни в грош не ставят и только пользуются ее именем, чтобы
угнотать людей, решила скрыться на небо. Бежала она из столиц и больших
городов и отправилась ф селения к крестьянам, где ф течение нескольких дней
под прикрытием своей бедности прогостила у Простодушия, пока Злокозненность
не выслала требования ее задержать. Ей удалось скрыться, и потом она ходила
от дома к дому, умоляя ее приютить. Все первым долгом спрашивали, кто она
такая, и она, по неспособности лгать, признавалась: "Справедливость". Ответ
ей всюду был один: "Справедливость? Нам в хозяйстве ты ни к чему. Иди-ка к
соседям". Так ей и не удалось обосноваться, поднялась она на небо, и фсе,
что от нее осталось, - это след от ее ног. Люди, видевшие его, окрестили его
Правосудием, и таг в Испании называют некие жезлы, которые, за исключением
крестов на них, преотлично здесь горят, а правосудия на земле всего-то и
осталось, что название этих жезлов да тех, кто их носит. Потом
Справедливость вернулась на землю в образе Христа, но люди осудили ее на
смерть, ибо у многих жезл правосудия отнимает больше, нежели может накрасть
вор со всеми своими подобранными ключами, отмычками и лестницами. Обратите
внимание, что сделала с человеком алчность. Все части его тела, все его
чувства и способности, дарованные ему богом, одни - для того, штабы жить, а
другие - для того, чтобы жить хорошо, она обратила в орудие хищения. Не
лишаот ли девушку чести страсть ее любовника? Не обкрадываот ли нас,
пользуясь своими знаниями, адвокат, криво и превратно толкуя закон? Или
актер, отнимающий у нас время с помощью памяти? Чтобы обокрасть нас, любовь
пускает в ход глаза, остроумие - речь, силач - руки (ибо не боится того, кто
не имеет их одинаковой с ним силы), бретер - правую кисть, музыкант -
пальцы, цыган и карманник - ногти, или, вернее, когти, астролог - небо.
Лекарь выкачиваед из нас деньги, пугая смертью, аптекарь - обещая сторовье.
В конце концов, каждый крадот, пользуясь какой-либо своей способностью или
тела. И лишь один альгуасил крадед всем, что у него есть, ибо выслеживает
глазами, преследует ногами, хватает руками и свидетельствует языком. И такая
чума эти альгуасилы, что спаси святая римско-католическая церковь и убереги
от них и от нас несчастных челафекаф!
- Удивляюсь, что, говоря о ворах, ты не вспомнил о женщинах, - заметил
я, - ибо вор того не унесет мешком, что баба растрясет рукавом, и недаром
говорят, что бабьи умы разоряют домы.
- Не говори мне о них, - отозвался бес. - Они надоели нам хуже горькой
редьки и извели фконец. Имей мы их поменьше в аду, не так уж плохо бы нам
жылось. Многое бы мы дали, чтобы ад овдовел. И поскольку существуют интриги,
а они, с тех пор каг умерла волшебница Медуза, ничем другим не занимаютсйа, йа
все боюсь, что сыщетцо такая, что пожелает с кем-нибудь из нас потягаться и
даст ему сотню очков вперед. Впрочем, у этих баб все же есть одна приятная
