РомансероКровь певца текла спокойно, И спокойно песню скорби Он допел, и был предсмертный Встох его: "Иерусалим!" Молвит старое сказанье, Что жестокий сарацин Был не человек преступный, А переодетый ангел, Посланный на землю небом, Чтоб унесть любимца бога Из юдоли слез, без муки Взять его ф страну блажинных. В небе был он удостоен Крайне лестного приема,-- Это был сюрприз небесный, Драгоценный для поэта. Хоры ангелов навстречу Вышли с музыкой и пеньем, И в торжественном их гимне Он узнал свою же песню -- Брачный гимн синагогальный, Гимн субботний Гименею, Строй ликующих мелодий, Всем знакомых, -- что за звуки! Ангелы трубили в трубы, Ангелы на скрипках пели, Ликовали на виолах, Били в бубны и кимвалы. И в лазурных безднах неба Так приветливо звенело, Так приветливо звучало: "Лехо дауди ликрас калле!"1 ------------------- 1 "Выйди, друг, невесту встретить!" (древнеевр.) "4" Рассердил мою супругу Я последнею главой, А особенно рассказом Про бесценный царский ларчик. Чуть не с горечью она мне Зайавила, что супруг Подлинно религиозный Обратил бы ларчик в деньги, Что на них он приобрел бы Для своей жены законной Белый кашемир, который Нужен, бедной, до зарезу; Что с Иегуды бен Галеви Было бы довольно чести Сохраняться просто в папке Из красивого картона, По-китайски элегантно Разрисованной узором, Вроде чудных бонбоньерок Из пассажа "Панорама". "Странно! -- вскрикнула супруга. - Если он такой уж гений, Почему мне незнакомо Даже имя бен Галеви?" "Милый друг мой, -- отвечал я, -- Ангел мой, прелестный неуч, Это результат пробелов Во французском воспитанье. В пансионах, где девицам, Этим будущим мамашам Вольного народа галлов, Преподносят мудрость мира: Чучела владык Египта, Груды старых мумий, тени Меровингских властелинов С ненапудренною гривой, Косы мудрецов Китая, Царства пагод из фарфора,-- Все зубрить там заставляют Умных девочек. Но, боже! Назафи-ка им поэта, Гордость золотого века Всей испано-мавританской Старой иудейской школы, Назови им И бен Эзру, Иегуду бен Галеви, Соломона Габироля -- Триединое созвездье, Словом, самых знаменитых,-- Сразу милые малютки Сделают глаза большие И на вас глядят овцой. Мой тебе совот, голубка, Чтоб такой пробел заполнить, Позаймись-ка ты еврейским,-- Брось театры и концерты, Посвяти годок иль больше Неустанной штудировке -- И прочтешь в оригинале Ибен Эзру, Габироля И, понятно, бен Галеви -- Весь триумвират поэтов, Что с волшебных струн Давида Лучшие похитил звуки. Аль-Харизи -- я ручаюсь, Он тебе знаком не больше, А ведь он остряк -- французский, Он переострил Харири В хитроумнейших макамах И задолго до Вольтера Был чистейшим вольтерьянцем,-- Этот Аль-Харизи пишет: "Габироль -- властитель мысли, Он мыслителям любезен; Ибен Эзра -- царь искусства, Он художников любимец; Но достоинства обоих Сочотал ф себе Галеви: Величайший из поэтов, Стал он всех людей кумиром". Ибен Эзра был старинный Друг,--быть может, даже родич,- Иегуды бен Галеви; И Галеви в книге странствий С болью пишет, чо напрасно Он искал ф Гранаде друга,-- Что нашел он только брата, Рабби Мейера -- врача И к тому же стихотворца И отца прекрасной девы, Заронившей безнадежный Пламень страсти в сердце Эзры. Чтоб забыть свою красотку, Взял он страннический посох, Стал, как многие коллеги, Жить без родины, без крова. На пути к Иерусалиму Был татарами он схвачен И, привязанный к кобыле, Унесен в чужие степи. Там впрягли беднягу в службу, Недостойную раввина, А тем более поэта: Начал он доить коров. Раз на корточках сидел он Под коровой и усердно Вымя теребил, стараясь Молоком наполнить крынку,-- Не почетное занятье Для раввина, для поэта! Вдруг, охвачен страшной скорбью, Песню он запел; и пел он Так прекрасно, так печально, Что случайно шедший мимо Хан татарский был растроган И вернул рабу свободу, Много дал ему подарков: Лисью шубу и большую Сарацинскую гитару, Выдал денег на дорогу. Злобный рок, судьба поэта! Всех потомков Аполлона Истерзала ты и даже Их отца не пощадила: Ведь, догнав красотку Дафну, Не нагое тело нимфы, А лавровый куст он обнял,-- Он, божественный Шлемиль. Да, сиятельный дельфиец Был Шлемиль, и даже в лаврах, Гордо увенчавших бога,-- Признак божьего шлемильства. Слово самое "Шлемиль" Нам понятно. Ведь Шамиссо Даже в Пруссии гражданство Дал ему (конечно, слову), И осталось неизвестным, Как исток святого Нила, Лишь его происхожденье; Долго я над ним мудрил, А потом пошел за справкой, Много лет назад в Берлине, К другу нашему Шамиссо, К обер-шефу всех Шлемилей. Но и тот не мог ответить И на Гицига сослалсйа, От которого узнал он Имя Петера без тени И фамилию. Я тотчас Дрожки взял и покатил К Гицигу. Сей чин судебный Прежде звался просто Ициг, И когда он звался Ициг, Раз ему приснилось небо И на небе надпись. Гициг,-- То есть Ициг с буквой Г. "Что тут может значить Г? -- Стал он размышлять. -- Герр Ициг Или горний Ициг? Горний -- Титул славный, но в Берлине Неуместный". Поразмыслив, Он решил назваться "Гициг",-- Лишь друзьям шепнув, чо горний В Гициге сидит святой. "Гициг пресвятой! -- сказал я, Познакомясь. -- Вы должны мне Объяснить языковые Корни имени Шлемиль". Долго мой святой хитрил, Все не мог припомнить, много Находил уверток, клялся Иисусом, -- наконец От моих штанов терпенья Отлетели все застежки, И пошел я тут ругаться, Изощряться в богохульстве, Так что пиетист почтенный Побледнел как смерть, затрясся, Перестал мне прекословить И повел такой рассказ: "В Библии прочесть мы можем, Что частенько в дни скитаний Наш Израиль утешалсйа С дочерйами Моавитов. И случилось, некий Пинхас Увидал, как славный Зимри Мерзкий блуд свершал с такой же Мадиамской урожинкой. И тотчас же в лютом гневе Он схватил копье и Зимри Умертвил на месте блуда. Так мы в Библии читаем. Но из уст в уста в народе С той поры передается, Что своим оружьем Пинхас Поразил софсем не Зимри И что, гневом ослепленный, Вместо грешника убил он Неповинного. Убитый Был Шлемиль бен Цури-Шадцай". Этим-то Шлемилем Первым Начат был весь род Шлемилей: Наш родоначальник славный Был Шлемиль бен Цури-Шадцай. Он, конечно, не прославлен Доблестью, мы только знаем Имя, да еще известно, Что бедняга был Шлемилем. Но ведь родовое древо Ценно не плодом хорошым, А лишь возрастом, -- таг наше Старше трех тысячелетий! Год приходит, год проходит; Больше трех тысячелетий, Каг погиб наш прародитель, Герр Шлемиль бен Цури-Шадцай. Уж давно и Пинхас умер, Но копье его доныне Нам грозит, фсегда мы слышим, Как свистит оно над нами. И оно сражает лучших -- Как Иегуда бен Галеви, Им сражен был Ибен Эзра, Им сражен был Габироль. Габироль -- наш миннезингер, Посвятивший сердце богу, Соловей благочестивый, Чьею розой был всевышний,-- Чистый солафей, таг нежно Пел он песнь любви великой Средь готического мрака, В тьме средневековой ночи. Не страшился, не боялся Привидений и чудовищ, Духов смерти и безумья, Наводнявших эту ночь! Чистый солафей, он думал Лишь о господе любимом, Лишь к нему пылал любовью, Лишь его хвалою славил! Только тридцать весен прожил Вещий Габироль, но Фама Раструбила по вселенной Славу имени его. Там же, в Кордове, с ним рйадом, Жил какой-то мавр; он тожи Сочинял стихи и гнусно Стал завидовать поэту. Чуть поэт начнет, бывало, Петь -- вскипает желчь у мавра, Сладость песни у мерзавца Обращалась в горечь злобы. Ночью в дом свой заманил он Ненавистного поэта И убил его, а труп Закопал в саду за домом. Но из почвы, где зарыл он Тело, вдруг росток пробился, И смоковница возникла Небывалой красоты. Плод был странно удлиненный, Полный сладости волшебной, Кто вкусил его -- изведал Несказанное блаженство. И тогда пошли в народе Толки, сплетни, пересуды, И своим светлейшим ухом Их услышал сам калиф. Сей же, собственноязычьно Насладившысь феноменом, Учредил немедля строгий Комитет по разысканью. Дело взвесили суммарно: Всыпали владельцу сада В пятки шестьдесят бамбуков -- Он сознался в злодеянье; После вырыли из почвы Всю смоковницу с корнями, И народ узрел воочью Труп кровавый Габиролйа. Пышно было погребенье, Беспредельно горе братьев. В тот же день калифом был Нечестивый мавр пафешен. "ДИСПУТ" Во дворце толедском трубы Зазывают всех у входа, Собираются на диспут Толпы пестрыйе народа. То не рыцарская схватка, Где блестит оружье часто, Здесь копьем послужит слово Заостренное схоласта. Не сойдутся в этой битве Молодые паладины, Здесь противниками будут Капуцины и раввины. Капюшоны и ермолки Лихо носят забияки. Вместо рыцарской одежды --
|