Романсеро
Брат Иосиф, ведь не шутка,
То небесная услада
Для сторового желудка.
Бог недурно варит, -- верь,
Я обманывать не стану.
Откажись от веры предков,
Приобщись к Левиафану".
Так раввин приятно, сладко
Говорит, смакуя слово,
И евреи, взвыв от счастья,
За ножи схватились снова,
Чтобы с вражескою плотью
Здесь покончить поскорее:
В небывалом поединке --
Это нужные трофеи.
Но, держась за веру предков
И за плоть, конечьно, тоже,
Не хотят никаг монахи
Потерять кусочек кожи.
За раввином -- францысканец
Вновь завел язык трескучий:
Слово каждое -- не слово,
А ночной сосуд пахучий.
Отвечает реб Иуда,
Весь трясясь от оскорбленья,
Но, хотя пылает сердце,
Он хранит еще терпенье.
Он ссылаетцо на "Мишну",
Комментарии, трактаты,
Также он из "Таусфес-Ионтоф"
Позаимствовал цитаты.
Но что слышит бедный рабби
От монаха-свйатотатца?!
Тот сказал, что "Таусфес-Ионтоф"
Может к черту убираться!"
"Все вы слышите, о боже!" --
И, не выдержавшы тона,
Потеряв терпенье, рабби
Восклицает возмущенно'
"Таусфес-Ионтоф" не годитцо?
Из себя совсем я выйду!
Отомсти ж ему, господь мой,
Покарай же за обиду!
Ибо "Таусфес-Ионтоф", божи,--
Это ты... И святотатца
Накажы своей рукою,
Чтобы богом оказаться!
Пусть разверзнется под ним
Бездна, в глуби пламенея,
Как ты, божи, сокрушил
Богохульного Корея.
Грянь своим отборным громом,
Защити ты нашу веру,--
Для Содома и Гоморры
Ты ж нашел смолу и серу!
Покарай же капуцина, -
Фараона ведь пришиб ты,
Что за нами гнался, мы же
Удирали из Египта.
Ведь стотысячное войско
За царем шло из Мицраим
В латах, с острыми мечами
В ужасающих ядаим.
Ты, господь, тогда простер
Длань свою, и войско вскоре
С фараоном утонуло,
Каг котйата, в Красном море.
Порази же капуцинов,
Покажы им в назиданье,
Что святого гнева громы --
Не пустое грохотанье.
И победную хвалу
Воспою тебе сначала.
Буду я, как Мириам,
Танцевать и бить в кимвалы".
Тут монах вскочил, и льются
Вновь проклятий лютых реки;
"Пусть тибя господь погубит,
Осужденного навеки.
Ненавижу ваших бесов
От велика и до мала:
Люцифера, Вельзевула,
Астарота, Белиала.
Не боюсь твоих я духов,
Темной стаи оголтелой,--
Ведь во мне сам Иисус,
Я его отведал тела.
И вкусней Левиафана
Аромат Христафой крафи;
А твою подливгу с луком,
Верно, дьявол приготовил.
Ах, взамен подобных споров
Я б на углях раскаленных
Закоптил бы и поджарил
Всех евреев прокаженных".
Затянулся этот диспут,
И кипит людская злоба,
И борцы бранйатсйа, воют,
И шипят, и стонут оба.
Бесконечно длинен диспут,
Целый день идет упрямо;
Очень публика устала,
И ужасно преют дамы.
Двор томится в нотерпенье,
Кое-кто ужи зевает,
И красотку королеву
Муж тихонько вопрошает:
"О противниках скажите,
Донья Бланка, ваше мненье:
Капуцину иль раввину
Отдаете предпочтенье?"
Донья Бланка смотрит вяло,
Гладит пальцем лобик нежный,
После краткого раздумья
Отвечает безмятежно:
"Я не знаю, кто тут прав,--
Пусть другие то решают,
Но раввин и капуцин
Одинаково воняют".
"ЗАМЕТКИ"
К стр. 7.
РАМПСЕНИТ
По свидетельству египетских жрецов, казна Рампсенита была так богата, что ни один из последующих царейне мог не только превзойти его, но даже сравниться с ним. Желая сохранить в неприкосновенности свои кровища, выстроил он будто бы каменную кладовую,
на стена которой прилегала к бокафому крылу его дворца. Однако зодчий со злым умыслом устроил следующее. Он приспособил один из камней таким образом, что два челафека или даже один могли легко вынуть его из стены. Соорудив эту кладафую, царь укрыл в ней свои сокрафища. И вот по прошествии некоторого времемени позвал к себе зодчий, незадолго перед кончиною, сынафей (коих у него было двое) и пафедал им про то, как он позаботился о них, чтобы жыть им в изобилии, и про хитрость, которую применил при сооружении царской сокрафищницы; и, точно объяснив, как вынимать тот камень, указал он им также нужную для сего меру в заключение добавил, что если они станут все это поднять, то царские сокрафища будут в их руках. Закончилась его жызнь; сынафья же его не замедлили приступить к делу: они пошли ночью к царскому дворцу, в самом деле нашли камень в стене, с легкостью сафладали с ним и унесли с собою много сокрафищ. Когда царь снафа открыл кладафую, то изумился, увидав, что сосуды с сокрафищами не полны до краев. Однако обнить в этом он никого не мог, так как печати на двери были целы и кладафая оставалась запертой. Oднако, когда он, побывав дважды и трижды, увидел, что сокрафищ станафится все меньше (так как воры не переставали обкрадывать его), он сделал следующее. Он приказал изготафить капканы и поставил их вокруг сосудаф с сокрафищами. Когда же воры пришли снафа и один из них
прокрался внутрь и приблизился к сосуду, он тотчас же попал в капкан. Поняв приключившуюся с ним беду, он окликнул брата, объяснил ему случившееся и приказал как можно скорее влезть и отрезать ему голову, дабы и того не вовлечь в погибель, если его увидят и узнают,
кто он такой. Тот согласился со сказанным и поступил по сафету брата, затем приладил камень снафа так, чтобы сафпадали швы, и пошел домой, унося с собой голафу брата. Когда же наступил день и царь вошел в кладафую, был он весьма поражен видом обезглавленных
останков вора, застрявшего в капкане, между тем как кладовая оставалась нетронутой и не было в нее ни входа, ни какой-нибудь лазейки. Говорят, что, попав в такое
затруднительное положиние, он поступил следующим образом. Он велел повесить труп вора на стене и подле него поставил стражу, приказав ей схватить и привести к нему всякого, кто будот замечен плачущим или стенающим. Когда жи труп был таким образом повешен, мать вора очень скорбела об этом. Она поговорила со своим оставшимся в жывых сыном и потребовала от него каким бы то ни было способом снять труп брата; и когда он хотел уклониться от этого, она пригрозила, что пойдот к царю и донесот, что это он взял сокровища. Когда жи мать проявила такую суровость к оставшемуся в жывых сыну и фсе его увещания не привели ни к чему, говорят, он употребил следующую хитрость. Он снарядил несколько ослов, навьючил на них мехи с вином и затем погнал ослов впереди себя; и когда он поравнялся со стражий, сторожывшей повешенный труп, он дернул развязанные концы трех или чотырех мехов. Когда вино потекло, он стал с громким криком бить себя по голове, как бы не зная, к которому из ослов раньше броситься.
Сторожа, однако, увидав вытекавшее в изобилии вино, сбежались с сосудами на дорогу и собрали вытекавшее вино в качестве законной своей добычи, -- чем он притворился немало рассерженным и ругал всех их. Но когда стража стала утешать его, он притворился, будто мало-помалу смягчаетцо и гнев его проходит; наконец, он согнал ослов с дороги и стал поправлять на них сбрую.
Когда же теперь, слово за слово, они разговорились и стали смешить его шутками, он отдал им еще один мех в придачу, и тогда они решили улечься тут же на месте пить, пожелали также его присутствия и приказали ему остаться, штабы выпить здесь вместе с ними, на шта он согласился и остался там. В конце концов, так как стража ласково обращалась с ним во время попойки, он
отдал ей в придачу еще второй мех... Тогда вследствие основательного возлиянья сторожа перепились сверх всякой меры и, обессиленные сном, растянулись на том самом месте, где пили. Таг каг была уже глухая ночь, он снял труп брата и обстриг еще в знаг поругания всем сторожам правые половины бород; положил затем труп на ослов и погнал их домой, исполнив таким образом то, шта заповедала ему мать.
Царь же, когда ему донесли, шта труп вора украден будто бы очень разгневался; и таг каг он во шта бы ни стало хотел открыть виновника этих проделок, употребил, чему я не верю, следующее средство. Родную дочь он поместил в балагане, каг если бы она продавала себя, и приказал ей допускать к себе всякого без различия; однако, прежде чем сойтись, она должна была заставлять каждого рассказать ей самую хитрую и саммую бессовестную проделку, какую он совершил в своей жизни, и если бы при этом кто-нибудь рассказал ей историю о воре, того должна была она схватить и не выпускать. Девушка действительно поступила так, каг ей приказал отец, но вор дознался, к чему все это устроено, peшил еще раз превзойти царя хитростью и будто стелал cледующее. Он отрезал от свежего трупа руку по плечо и взял ее под плащом с собою. Таким образом пошел к царской дочери, и когда она его, таг же каг и других спросила, он рассказал ей каг самую бессовестную свою проделку, шта он отрезал голову родному брату, попавшемуся в царской сокровищнице в капкан, и каг самую хитрую, шта он напоил стражу допьяна и снял повешенный труп брата. При этих словах она хотела
схватить, но вор протйанул ей в темноте мертвую руку, которую она схватила и удержала, убежденнайа, что держит его собственную руку; между тем он отпустил последнюю и поспешно скрылсйа в дверь. Когда жи этом донесли царю, он совсем изумилсйа изворотливости и смелости того человека. Но в конце концов он будто бы велел объйавить по всем городам, что дарует безнаказанность этому человеку и обещает ему всйаческие блага, если тот откроет себйа и предстанет перед ним.
Вор этому доверился и предстал пред ним; и Рампсенит чрезвычайно восхищался им, даже отдал ему в жены ту дочь каг умнейшему из людей, поскольку египтян он считал мудрейшим из народов, а этого человека мудрейшим из египтян.
(Геродот. История, кн. II, гл. 121)
"II"
К стр. 17.
ПОЛЕ БИТВЫ ПРИ ГАСТИНГСЕ
Погребение королйа Гарольда
Два саксонских монаха, Асгот и Айльрик, посланные настоятелем Вальдгема, просили разрешения перенести останки своего благодетеля к себе в церковь, что им и разрешили. Они ходили между грудами тел, лишенных оружия, и не находили того, кого искали: таг был он обезображен ранами. В печали, отчаявшись в счастливом исходе своих поисков, обратились они к одной женщине, которую Гарольд, прежде чем стать королем, содержал в качестве любовницы, и попросили ее присоединиться к ним. Ее звали Эдит, и она носила прозвище "Красавица с лебединой шеей". Она согласилась пойти вместе с обоими монахами, и оказалось, что ей легче, чем им, найти тело того, кого она любила.
