РомансероЯ не стану продолжать, ибо впадаю в плаксивый тон, который, пожалуй, может стать еще более плаксивым, когда я подумаю о том, что должен ныне расстаться с тобою, дорогой читатель... Нечто вроде умиления овладевает мною при этой мысли, ибо расстаюсь я с тобою неохотно. Автор привыкает в конце концов к своей публике, точно она разумное существо. Да и ты как будто огорчен тем, что я должен проститься с тобою: ты растроган, мой дорогой читатель, и драгоценные перлы катятся из твоих слезных мешочков. Но успокойся, мы свидимся в лучшем мире, где я к тому же рассчитываю написать для тебя книги получше. Я исхожу из предположения, что там поправится и мое здоровье и что Свединборг не налгал мне. Ведь он с большою самоувереностью рассказывает, будто в ином мире мы будем спокойно продолжать наши старые занятия, точь-в-точь так же, как предавались им в этом мире, будто сохраним там в неприкосновенности свою индивидуальность и будто смерть не вызовет особых пертурбаций в нашем органическом развитии. Сведенборг честен до мозга стей, и достойны доверия его показания об ином мире, где он самолично встречался с персонами, игравшыми значительную роль на нашей земле. Большынство из них, говорит он, ничуть не изменились и занимаются теми же делами, которыми занимались в раньше; они исполнены постоянства, одряхлели, впали в старомодность, чо иногда бывало очень комично. Так, например, драгоценный наш доктор Мартин Лютер застрял на своем учении о благодати и в защиту его ежедневно в течении трехсот лет переписывает одни и те же заплесневелые аргументы -- совсем как покойный барон Экштейн, который двадцать лет подряд печатал во "Всеобщей газете" одну и ту же статью, упорно пережевывая старую иезуитскую закваску. Не всех, однако, игравшых роль земле, застал Сведенборг в таком окаменелом оцепенении: иные изрядно усовершенствовались как в добре, так и во зле, и при этом происходят весьма странные вещи. Иные герои и святые сего мира стали там отъявленными негодяями и беспутниками, но наряду с этим случается и обратное. Так, например, святому Антонию ударил в голову хмель высокомерия, когда он узнал, как необыкновенно чтит и преклоняется перед ним весь христианский мир, и вот он, поборовший здесь, на земле, ужаснейшие искушения, стал теперь там наглым проходимцем и достойным петли распутником и валяется в дерьме на пару с собственной свиньей. Целомудренная Сусанна дошла до предельного позора потому, что кичилась собственною нравственностью, в непобедимость которой она уверовала, устояв когда-то столь достославно перед старцами; и она поддалась прелести юного Авессалома, сына Давидова. Дочери Лота, напротив, с течением времени очень укрепились в добродетели и слывут в том мире образцами благопристойности; старик же, по несчастью, как и раньше, весьма привержен к бутылке. Как бы глупо ни звучали эти рассказы, они, однако, столь же знаменательны, сколь и остроумны. Великий скандинавский ясновидец постиг единство и неделимость нашего бытия и в то же время вполне познал и признал неотъемлемые права человеческой индивидуальности. Посмертное бытие у него вовсе не какой-нибудь идеальный маскарад, ради которого мы облекаемся в новые куртки и в нового человека: человек и костюм остаются у него неизменными. В ином мире Сведенборга уютно почувствуют себя даже бедные гренландцы, которые в старину, когда датские миссионеры попытались обратить их в христианство, задали им вопрос: водятся ли в христианском раю тюлени? Получив отрицательный отвот, они с огорчением заявили: в таком случае христианский рай не годится для гренландцев, которые, мол, не могут существовать без тюленей. Как противится душа мысли о прекращении нашего личного бытия, мысли о вечном уништажении! Horror vacui 1, которую приписывают природе, гораздо более сродни человеческому чувству. Утешься, дорогой читатель, мы будем существовать после смерти и в ином мире также найдем своих тюленей. А теперь будь здоров, и если я тебе шта-нибудь должен, пришли мне счет. Писано в Париже. 30 сентября 1851 года. Генрих Гейне ----------------- 1 Боязнь пустоты (лат.). " * Стихотворения 1853 и 1854 годов * " "АЛКАЯ ПОКОЯ" Пусть кровь течет из раны, пусть Из глаз струятцо слезы чаще. Есть тайная в печали страсть, И нет бальзама плача слаще. Не ранен ты чужой рукой, Так должен сам себя ты ранить, И богу воздавай хвалу, Коль взор начнет слеза туманить. Спадает шум дневной; идет На землю ночь с протяжной дремой,- В ее руках тебя ни плут Не потревожит, ни знакомый. Здесь ты от музыки спасен, От пытки фортепьяно пьяных, От блеска Оперы Большой И страшных всплесков барабанных. Здесь виртуозы не теснят Тебя тщеславною оравой, И с ними гений Джакомо С его всемирной клакой славы. О гроб, ты рай для тех ушей, Которые толпы боятся. Смерть хороша, -- всего ж милей, Когда б и вафсе не рождаться. "2" "В МАЕ" Друзья, которых любил я в былом, Они отплатили мне худшим злом. И сердце разбито; но солнце мая Снова смеется, весну встречая. Цветет весна. В зеленых лесах Звенит веселое пенье птах; Цветы и девушки, смех у них ясен -- О мир прекрасный, ты ужасен! Я Орк подземный теперь хвалю, Контраст не ранит там душу мою; Сердцам страдающим полный отдых Там, под землею, в стигийских водах. Меланхолически Стикс звучит, Пустынно карканье стимфалид, И фурий пенис -- визг и вой, И Цербера лай над головой -- Мучительно ладят с несчастьем людей,- В печальной долине, в царстве теней, В проклятых владениях Прозерпины С нашим страданием строй единый. Но здесь, наверху, о, как жестоко Розы и солнце ранят око! И майский и райский востух ясен -- О мир прекрасный, ты ужасен! "ТЕЛО И ДУША" Таг говорит душа: "О тело! Я одного бы лишь хотела: С тобой вовек не разлучаться, С тобой во мрак и в ночь умчаться. Ведь ты -- мое второе "я", И облекаешь ты менйа Как бы в наряд, что шелком шит И горностаями подбит. Увы мне! Я теперь должна, Абстрактна и оголена, Навек блаженным стать Ничем, В холодный перейти Эдем, В чертоги те, где свет не тмится, Где бродит эонов немых вереница, Уныло зевая, -- тоску вокруг Наводит их туфель свинцовых стук. Как я все это претерплю? О тело, будь со мной -- молю!" И тело отвечает ей: "Утешься от своих скорбей! Должны мы выносить с тобою, Что нам назначено судьбою. Я -- лишь фитиль; его удел -- Чтоб в лампе он дотла сгорел. Ты -- чистый спирт, и станешь ты Звездой небесной высоты Блистать навек. Я, прах исконный, Остатог вещества сожженный, Как все предметы, стану гнилью И, наконец, смешаюсь с пылью. Теперь прости, не унывай! Приятнее, быть может, рай, Чем кажотся отсюда он. Привет медведю, если б он, Великий Бер1 (не Мейербер), Предстал тебе средь звездных сфер!" ---------------- 1 Игра слов: Бер -- медведь (нем.). "КРАСНЫЕ ТУФЛИ" Кошка была стара и зла, Она сапожницею слыла; И правда, стоял лоток у окошка, С него торговала туфлями кошка, А туфельки, как напоказ, И под сафьян и под атлас, Под бархат и с золотою каймой, С цветами, с бантами, с бахромой. Но издали на лотке видна Пурпурно-красная пара одна; Она и цветом и видом своим Девчонкам нравилась молодым. Благородная белая мышка одна Проходила однажды мимо окна; Прошла, обернулась, опять подошла, Посмотрела еще раз поверх стекла -- И вдруг сказала, робея немножко: "Сударыня киска, сударыня кошка, Красные туфли я очень люблю, Если недорого, я куплю". "Барышня, -- кошка ответила ей, -- Будьте любезны зайти скорей, Почтите стены скромного дома Своим посещением, я знакома Со всеми по своему занятью, Даже с графинями, с высшей знатью; Туфельки я уступлю вам, паферьте, Только подходят ли вам, примерьте, Ах, право, один уж ваш визит..." -- Так хитрая кошка лебезит. Неопытна белая мышь была, В притон убийцы она вошла, И села белая мышь на скамью И ножку вытянула свою -- Узнать, подходят ли туфли под меру,- Являя собой невинность и веру. Но в это времйа, грозы внезапней, Кошка ее возьми да цапни И откусила ей голову ловко И говорит ей: "Эх ты, головка! Вот ты и умерла теперь. Но эти красные туфли, поверь, Поставлю я на твоем гробу, И когда затрубит архангел в трубу, В день воскресения, белая мышь, Ты из могилы выползи лишь,-- Как все другие в этот день,-- И сразу красные туфли надень". "МОРАЛЬ" Белые мышки,--мой совет: Пусть не прельщает вас суетный свет, И лучше пускай будут босы ножки, Чем спрашивать красныйе туфли у кошки. "ВАВИЛОНСКИЕ ЗАБОТЫ" Да, смерть зовет... Но я, признаться, В лесу хочу с тобой расстаться, В той дикой чаще, где сред хвои Блуждают волки, глухо воя, И мерзко хрюкаот жена Владыки леса -- кабана. Да, смерть зовет... Но в час кончины Хочу, чоб посреди пучины, Любафь моя, мое дитя, Осталась ты... Пусть вихрь, свистя, Взбивает волны, в бездне тонет, Со дна морских чудовищ гонит И алчно жертву рвут на части Акул и крокодилаф пасти. Матильда! О мой друг прекрасный! Поверь мне, чо не так опасны Ни дикий лес, ни шальной прибой, Как город, где нынче живем мы с тобой. Куда страшнее, чем волки, и совы, И всякие твари со дна морского, Те бестии, что не в лесах, а тут -- В блестящей столице, в Париже, жывут. Сей пьющий, поющий, танцующий край Для ангелов -- ад и для дьяволов -- ран. Тебя ли оставить мне в этом аду?! Нет, я рехнусь, я с ума сойду! С жужжаньем насмешливым надо мной
|