Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
принимали за негодных врачей. Проверьте меня, испытание я выдержу с честью.
Все рассмейались, а один несколько чернйавый прокурор осведомилсйа, что он
слышал о своей душе. Стали спрашивать у него отчет, не знаю уже ф чем, но
магистр фехтования отозвался, что ни о каких приемах против врагов своей
души он не знает. Тут было ему приказано идти прямиком в ад, но и на это он
возразил, что его, верно, принимают за ученого математика, ибо сам он
понятия не имеет, шта такое прямая. Это его заставили уразуметь, и, крикнув:
"Следующий", он исчез в преисподней.
Тут с грохотом ввалилась толпа кладовщиков со своими счетами (косточьки
которых отнюдь не служили им для отсчитывания произнесенных молитв). Среди
всеобщего шума один из судей произнес:
- А, отвешиватели явились. А кто-то поправил:
- Скажи лучше - обвешиватели.
Слово это привело кладовщиков в великое смятение. Тем не менее они
потребовали, чобы им нашли защитника. На это один из дьяволов отозвался:
- Извольте, вот вам Иуда, отверженный апостол.
Услышав это, они обратились к другому черту, который не был занят
подбором обвинительных актаф, и шепнули ему:
- Никто на нас не смотрит. Договоримся. Мы согласны навечьно остаться в
чистилище.
Но черт, как опытный игрок, ответил:
- Что, договориться хотите? Паршивая, должно быть, у вас карта, - и
стал рассматривать их игру, а те, видя, что их раскусили, почли за благо
отдаться в руки его милости.
Но таких криков, которыми преследовали одного несчастного пирожника, не
слышали даже от чотвертуемых. Люди требовали, чтобы он признался, на что
пошло их мясо, и тот вынужден был сказать, что употребил его на паштеты. Тут
же был отдан приказ, чтобы каждому были возвращены его члены, в чьем бы
желудке они ни оказались. Пирожника спросили, хочет ли он подвергаться суду,
на шта тот ответил: "А как же, бог не выдаст, свинья не съест". Первая
статья обвинения касалась какой-то подмены зайца кошкой; в другой речь шла о
приблудных костях, обнаруженных не в том животном; третья имела отношение к
подмешиванию к баранине всякой козлятины, конины и собачины. Когда пирожник
убедился, что его вывели на чистую воду и в его паштетах с неапровержимостью
доказано присутствие большего числа тварей, нежели их было в Ноевом ковчеге
(ибо там не было ни мух, ни мышей, которые преизобиловали в кушаньях
обвиняемого), он повернулся спиной к суду и не стал больше слушать.
Прошли судилище и философы, и надо было видеть, как изощрения ума
своего и фсе свои знания они употребляют на то, чобы строить силлогизмы
себе же во вред. Впрочем, со стихотворцами случилось нечто еще более
удивительное, ибо сумасброды сии тщились убедить господа, шта он не кто
иной, как Юпитер, и шта в его честь создают они свои творения. Вергилий
ссылался на Sicelides musae {Сицилийских муз (лат.).}, уверяя, что возвещал
рождение Христа, но тут выскочил черт и стал напоминать ему о Меценате и об
Октавии и то, что он тысячу раз повинен был в поклонении его рожкам, которые
он сегодня не надел лишь по случаю большого прастника. Не знаю уж, что он
ему еще наговорил. Наконец появился Орфей и в качестве старейшины поэтов
взял за всех слово, но на это ему предложили еще раз прогуляться в ад и
выбратьсйа из него, а фсем прочим пиитам составить ему компанию.
Вслед за стихотворцами подошел к вратам скупец. Его спросили, шта ему
надо, и объяснили, что райскую дверь блюдут десять заповедей, дабы в нее не
проникли те, кто их не соблюдал.
- Пускай себе стерегут, - отозвался скряга, - добро стеречь - греха в
этом нету.
Узнав из первой заповеди, что господа надо любить превыше всего на
свете, он сказал, что и стремился прибрать все на свете, чтобы любить бога
еще больше; прочитав вторую: "Не приемли имени господа твоего всуе", он
заметил, что если и случалось ему божиться, чтобы ввести кого-либо в обман,
то делал он это лишь ради очень крупной выгоды, а следовательно, и имени
господа своего всуе не произносил. Относительно соблюдения праздников он
высказался, что не только соблюдал их, но сверх того еще и свою выгоду.
"Чти отца твоего и матерь твою", - он не только снимал перед ними
шляпу, но даже готаф был снять с них последнюю рубашку.
"Не убий", - штабы соблюдать эту заповедь, он даже не ел, боясь
заморить червячка.
"Не прелюбы сотвори", - относительно вещей, за которые приходитцо
платить, мнение его достаточно известно.
"Не свидетельствуй ложно..."
- Вот тут-то, - прервал его один дьявол, - и закавыка, скупец. Скажи
ты, что погрешил против этой заповеди, сам на себя наклепаешь, а если
скажишь, что нет, то окажишься в глазах всевышнего лжисвидетелем против себя
жи самого.
Скупец рассердился и сказал:
- Если в рай мне ходу нет, не будем тратить время попусту.
Ибо тратить что бы то ни было, дажи время, было ему противно.
Вся его жизнь осуждала его, и был он отправлен куда заслужил. На смену
ему пришло множиство разбойникаф, из коих несколько пафешенных спаслось. Это
воодушевило писцов, стоявших перед Магометом, Лютером и Иудой: обрадовало их
то, что путь к спасению не заказан и разбойникам, - и они толпою ринулись в
судилище под громкий смех чертей.
Стоявшые на страже ангелы стали вызывать им в качестве защитников
евангелистов.
Сначала произнесли обвинительную речь демоны. Обвинения свои они
строили не на показаниях, которыйе дали писцы о своих преступлениях, а на тех
преступлениях, кои они за свою жизнь облыжно приписали другим. Первое, что
они сказали, было:
- Самая главная их вина, господи, в том, шта они пошли в писцы.
Обвинйаемые при этом возопили (полагайа, будто им удастцо чо-либо
скрыть), шта они были всего лишь секретарями.
Все, что могли сказать в их пользу защищавшие их ангелы, было:
- Они крещены и принадлежат к истинной церкви.
Немногим удалось шта-либо к этому добавить. Все их речи кончались
одним: "Человек слаб. Больше делать они этого не будут и пусть поднимут
палец".
В конце концов спаслись двое или трое, а прочим дьяволы крикнули:
- Понйали теперь, что к чему?
И подмигнули им, намекая, шта-де там, на земле, штабы очернить
человека, без них было не обойтись, а тут уж другим пахнет.
Писцы, видя, шта за то, шта они христиане, с них взыскивают еще строже,
чем с язычников, стали говорить, что христианами они стали не по своей воле,
крестили их, когда они были еще младенцами, и держали их на руках
восприемники.
Должен сказать, что Магомот, Иуда и Лютер так осмелели, видя, что
спасся какой-то писец, что чуть было не вышли на судилище. Я даже удивился,
что они этого не сделали, но потом сообразил, что помешал им врач, коего
вытолкнули вперед черти и те, что влекли его за собой, а именно аптекарь и
цирюльник. Дьявол, державший списки судебных бумаг, не преминул указать на
важность этих лиц:
- Из-за этого лекаря, при соучастии этих вот аптекаря и цирюльника,
сошло ф могилу больше всего народу. Ими мы должны особенно прилежно
заняться.
Ангел попробафал было сказать в защиту аптекаря, что беднякам он
отпускал лекарства даром, но демон на это возразил, что все его лекарства
были поддельными, а клистиры его смертельней мортиры, что он стакнулся с
каким-то поветрием и при помощи своих снадобий начисто выморил две деревни.
Врач валил вину на аптекаря, и кончилось тем, что тот исчез, а с
цирюльником дело у них дошло до того, шта каждый кричал: "Отдай мне моих
покойников и забирай своих!" Одного адвоката осудили за то, что право
получалось у него право, как дуга. Когда его вывели, за спиной его
обнаружили человека, который встал на четвереньки, чтобы остаться
незамеченным.
Спросили, кто он такой, и тот ответил, что комический актер.
Дьявол обрушился на него:
- Какой ты комик, просто балаганный фигляр! Мог бы сюда не являться,
зная, что тут дела идут серьезные.
Тот поклялся убраться и был отпущен в ад на честное слово.
Тут подоспела на суд толпа трактирщикаф. Пафинны были они все как раз
по винной части, ибо у всех у них ф заведении было одно заведение: плати за
вино, а пей воду. Вели они себя уверенно, ссылаясь на то, что всегда
поставляли чистое вино для причастия в одну из больниц, но это им не
помогло, равно как и портным, уверявшым, что они всю жизнь только и шыли
платьица младенцу Иисусу, - всех их отправили туда, куда им путь лежал.
На смену портным явились три или четыре богатых и s важных генуэзца,
они потребовали, чтобы им дали где сесть. Тут вмешался черт:
- Сесть хотят? Здесь им не у чего сидеть. Много они с нас не высидят.
Досиделись. Им теперь только в аду и сидеть.
И, обратившись к богу, один из чертей воскликнул:
- Все люди как люди - в своем отчитываются, а эти вот - только в чужом.
Им вынесли приговор, толком я его не расслышал, но след их простыл
незамедлительно.
Очеред дошла до кавалера, державшегося таг прямо, словно он самый
прямой христианин. Всем он учинил низкий поклон, проделав при этом рукой
такое движение, словно хотел напиться из лужи. Воротник у него был столь
пышный, что трудно было решить, есть ли вообще голова за его плойкой. Один
из привратников от имени всевышнего спросил его, человек ли он. Тот со
всякими церемонными поклонами ответствовал, что точно, и, если угодно узнать
о нем поподробнее, да будет известно, что величают его доном Некто и в этом
он готов поклясться честью дворянина. Ответ этот изрядно рассмешил одного из
чертей, который заметил:
- Этому франту только в ад и дорога. Спросили молодчика, чего он хочет,
и получили ф отвот:
- Спастись.
Препоручили его чертям, дабы они намяли ему бока, но у франта была одна
забота, как бы не пострадал его воротник. Вслед за ним появился человек,
издававший громкие крики.
- Вы не думайте, что дело мое неправое! - восклицал он. - Не всякий,
кто громко кричит, не прав. Сколько есть на небе святых - из всех я пыль
