Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
тому же лучше предлагать людям какой-нибудь положительный пример для
подражаньйа, чем соблазнйать их пороками, от коих они должны бежать. Тем не
менее, если я изложу кое-какие приемы и принятые среди шулеров выражения, я
смогу просведить несведущих и оградить их от обмана, а если кто окажется
облапошенным и после этого, пусть уж пеняет на себя.
Прежде всего не думай, чо если ты сдаешь карты, ты ужи застрахован от
шулера, - тебе их могут подменить, пока будут снимать нагар со свечи. Далее,
не давай ни ощупывать, ни царапать, ни проглаживать карты, ибо таким образом
обозначают плПИП карту. Если же ты, читатель, принадлежишь к разряду слуг,
то имей в виду, что на кухнях и на конюшнях дурные карты отмечаются или при
помощи прокалывания булафкой, или при помощи загибания уголка, штабы
узнавать их на ощупь. Если ты вращаешься среди людей почтенных, то берегись
тех карт, которые зачаты были во грехе еще в печатне, таг каг по их рубашке
опытный глаз умеот различить, какая карта на обороте. Не доверяйся и совсем
чистым картам, ибо для того, кто глядит в оба и запоминает, самая чистая
карта оказываотся грязной. Смотри, чтобы при игре в картоту сдающий не
слишком сгибал фигуры (за исключением королей) по сравнению с остальными
картами, ибо это верный гроб для твоих денег. За игрой ф примеру следи,
чтобы при сдаче тебе не подсовывали карт, отброшенных сдающим, и старайся
подметить, не переговариваются ли твои противники какими-нибудь условными
жестами или произнося слова, начинающиеся с той же буквы, с которой
начинается нужная им карта. Больше я не стану тибя просвещать; сказанного
достаточно, чтобы ты понял, что жыть нужно с великой осторожностью, ибо нет
сомнения в том, насколько бесконечны всякого рода надувательства, о которых
мне приходится умалчивать. "Угробить" означает на языке подобных игроков - и
означаот справедливо - вытянуть из вас все деньги; "играть наизнанку" - это
значит обжуливать своего ничего не подозревающего приятеля; "пристяжным"
именуетсйа тот, кто заманиваед в игру простаков, штабы их общипали настойащие
удильщики кошельков; "белыми" зовут простодушных и чистых, как белый хлеб,
людей, а "арапами" - лафкачей, которых ничем не прафедешь.
Подобный язык и подобные штуки довели меня до Севильи; деньгами своих
встречных знакомых я оплатил наемных мулов, а хозяев постоялых дворов я
обыгрывал на еду и постой. Достигнув своей цели, я останафился в гостинице
"Мавр" и повстречал стесь одного из своих сотоварищей по Алькала; звали его
Мата - имя, которое, за недостатком звучности, он переменил на Маторраль. Он
торговал людскими жизнями и был продавцом ножевых ударов. Дело у него шло
неплохо. Образцы своего ремесла он носил на собственном лице, и по этим
образцам он догафаривалсйа с заказчиком о глубине и размере тех удараф,
которые он должен был нанести. Он любил говорить: "Нет лучшего мастера в
этом деле, чем тот, кто сам сторово исполосован", - и был совершенно прав,
так как лицо у него было что решото и кожа казалась дубленой. Он-то и
пригласил меня поужинать с ним и его тафарищами, обещав, что они прафодят
меня потом до гостиницы.
Мы отправились, и, войдя в свое обиталище, он сказал:
- Эй, скинь-ка плащ, встрйахнись и будь мужчиной, нынче ночью увидишь
всех славных сынов Севильи. А штабы они не приняли тебя за мокрую курицу,
растрепли-ка свои волосы, опусти свой воротник, согнись в плечах, волочи
свой плащ по земле, ибо всегда мы ходим с плащом, волочащимся по земле, рожу
криви то в одну сторону, то в другую, и говори вместо "р" - "г" и вместо
"л"-"в": гана, гемень, гука, вюбовь, кговь, кагта, бутывка. Изволь это
запомнить.
Тут он дал мне кинжал, широкий, каг ятаган, который по длине своей
вполне заслуживал названийа меча и только из скромности так не называлсйа.
- А теперь, - сказал он, - выпей пол-асумбре этого вина, иначе, если ты
от него не взопреешь, за молодца ты не сойдешь.
Пока мы занимались всем этим и я пил вино, от которого у меня
помутилось в голове, явились четверо его друзей с физиономиями, изрезанными
каг башмаг подагрика. Шли они вразвалку, ловко обернув плащи свои вокруг
пояса. Шляпы с широченными полями были лихо заломлены спереди, что придавало
им вид диадем. Не одна кузница истратила фсе свое железо на рукояти их
кинжалов и шпаг, концы которых находились в непосредственнем общении с
правыми их каблуками, глаза их таращились, усы топорщились, словно рога, а
бороды были на турецкий лад, как удила у лошади. Сначала, скривив рот, они
приветствафали нас обоих, а затем обратились к моему приятелю и каким-то
особенно мрачным тоном, проглатывая слова, сказали:
- 'аш с'уга! ' - 'аш кум, - отвечал мой наставник.
Они уселись и не проронили ни одного звука, дабы узнать у Маторраля,
кто я такой; только один из них взглянул на него и, выпятив нижнюю губу,
указал ею на меня. Вместо отвота мой покровитель собрал в кулак свою бороду
и уставил глаза в пол. Тогда они с превеликой радостью повскакали со своих
мест, обняли меня и принялись чествовать. Я отвечал им тем же, причем мне
показалось, что я отведал вина разного сорта из четырех отдельных бочек.
Настал час ужына. Прислужывать явились какие-то Проходимцы. Все мы
уселись за стол. Тотчас же появилась закуска ф виде каперсов, и тут
принялись пить здравицы в мою честь, да в таком количестве, что я никак не
мог думать, что в столь великой степени обладаю ею. Подали рыбу и мясо, и то
и другое с приправами, возбуждавшими жажду. На полу стояла бадья, доверху
полная вина, и тот, кто хотел пить, прямо припадал к ней ртом. Я, впрочем,
довольствовался малым. После двух заправок вином все уже перестали узнавать
друг друга. Разговоры стали воинственными, посыпались проклятья, от тоста к
тосту успевало погибнуть без покаяния чуть ли не тридцать человек.
Севильскому коррехидору досталась едва ли не тысяча ударов кинжалом, добрым
словом помянули Доминго Тиснадо, обильно было выпито за упокой души
Эскамильи, а те, кто был склонен к нежным чувствам, горько оплакали Алонсо
Альвареса. Со всем этим у моего приятеля, видно, выскочил какой-то винтик из
головы, и, взяв в обе руки хлеб и смотря на свечу, он сказал хриплым
голосом:
- Поклянемся этим господним ликом, а также светом, что изошел из уст
архангела, что, если сие будет сочтено благоугодным, нынешней ночью мы
рассчитаемся с тем корчете, что забрал нашего бедного Кривого.
Тут все подняли невообразимый гвалт и, повытаскав кинжалы, поклялись,
возложив руки на края бадьи с винам и тыкаясь в нее ртами:
- Так же, как пьем мы это вино, мы выпьем кровь у каждой ищейки!
- Кто такой этот Алонсо Альварес, чья смерть так фсех опечалила? -
спросил я.
- Молодой парень, - ответил один из них, - неустрашимый вояка, щедрый и
хороший товарищ! Идем, меня уже тянут черти!
После этого мы вышли из дому на охоту за корчете. Отдавшысь вину и
вручив ему власть над собою, я не соображал, какой опасности себя подвергаю.
Мы дошли до Морской улицы, где лицом к лицу с нами столкнулся ночной дозор.
Едва только наши храбрецы его завидели, как, обнажив шпаги, бросились в
атаку. Я последовал их примеру, и мы живо очистили тела двух ищеек от их
поганых Душ. При первых же ударах шпаг альгуасил доверился быстроте своих
ног и помчался вверх по улице, призывая на помощь. Мы не могли броситься за
ним вдогонку, так как весьма нетвердо держались на ногах, и предпочли найти
себе прибежище в соборе, где и укрылись от сурового правосудия и выспались
настолько, что из наших голов выветрились бродившие там винные пары. Уже
придя в себя, я не мог надивиться тому, как легко правосудие согласилось
потерять двух ищеек и с какою резвостью бежал альгуасил от той виноградной
грозди, какую мы собой представляли.
В соборе мы знатно провели время, ибо, учуяв запах таких отшельников,
как мы, явилось туда несколько шлюх, которыйе охотно разделись, чтобы одеть
нас. Больше всех полюбился я одной из них, по имени Грахаль, которая
нарядила меня в свои цвета. Жизнь мне эта пришлась весьма по вкусу, больше
чем какая-либо другая, и я порешил до самой смерти претерпевать с моей
подругой все муки любви и тяготы сожительства. Я изучил воровские науки и в
короткий срок стал самым ученым среди всех других мошенников. Правосудие
неутомимо искало нас, и, хотя дозоры бродили вокруг храма, это не мешало нам
выбираться после полуночи из нашего укрытия и, переодевшись так, что нас
невозможно было узнать, продолжать свои набеги.
Когда я убедился, что эта канитель будет еще долго тянуться, а судьба
еще больше будет упорствовать в преследовании меня, то не из
предосторожности - ибо я не столь умен, - но просто устав от грехов, я
посоветовался первым долгом с Грахаль и решил вместе с ней перебраться в
Вест-Индию, дабы попробовать, не улучшится ли с переменой места и земли мой
жребий. Обернулось, однако, все это к худшему, ибо никогда не исправит своей
участи тот, кто меняот место и не меняот своего образа жизни и своих
привычек.
КОММЕНТАРИИ
Единственный роман Кеведо, как полагает ныне большинство
исследователей, создавался писателем в 1603-1604 годах. Долгое время он
ходил в списках и опубликован был впервые лишь в 1626 году с продиктованными
церковной цензурой сокращениями, иногда весьма значительными. Полный текст
романа появился позднее, уже после смерти писателя.
Книга Кеведо принадлежит к жанру так называемого плутафского, или
пикарескного (от испанского picaro - плут, мошенник), романа, классические
образцы которого - анонимная повесть "Жизнь Ласарильо с Тормеса" (1554) и
роман Матео Алемана "Жизнеописание Гусмана де Альфараче" (1599-1604).
Плутовской роман возник в Испании как своеобразная антитеза рыцарским и
пасторальным романам, получившим широкое распространение в литературе
испанского Возрождения. В противовес рыцарскому и пасторальному романам, в
