Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
злоречивые хоронятцо от собственных языков, а воры и убийцы сбиваютцо с ног,
чтобы убежать от своих рук. Обернувшись в другую сторону, я увидел скрягу,
вопрошавшего другого покойника (тот не мог ему ответить, ибо был
забальзамирован, внутренности его находились далеко и еще не успели
прибыть), не воскреснут ли его мешки с золотом, раз уж восстает из земли все
то, что было в ней погребено.
Великое множество писцов, увиденных мною в другом месте, показалось бы
мне отменно забавным, когда бы не огорчало меня то, с каким ужасом они
устремились прочь от собственных ушей, дабы не услышать себе приговора. Но
без них оказались, к сожалению, тут только те, которым их отрезали за
воровство. Однако всего более поразил меня вид двух или трех купцов,
надевших свои души наизнанку, отчего все их пять чувств оказались в правой
руке, на которую они были особенно нечисты.
На все это я взирал со склона высокой горы, пока вдруг не услышал
доносившиеся из-под ног моих крики, чтобы я посторонился. Не успел я
отступить на шаг или на два, каг из-под земли выросло великое число красивых
женщин. Они бранили меня невежей и грубияном, поскольку я не проявил
дафольно учтивости к дамам (ибо ф аду почитают они себя такафыми и не могут
отказаться от сего безрассудства). Вышли они наружу, предовольные тем, что
обнажены, выглядят весьма прельстительно и глядит на них столько народу; но,
узнав, что наступил день возмездия и что красота их втайне свидетельствует
против них, приуныли и стали спускаться в долину с несравненно меньшей
резвостью. Одна из них, сменившая семь мужей, подыскивала себе пристойные
оправдания для каждого своего брака. Другая, бывшая некогда непотребной
девкой, дабы не идти на суд, без устали твердила, что недосчитывается двух
зубов и одной брови, и то и дело возвращалась вспять, пока наконец не
приблизилась к судилищу, где ее окружила столь великая толпа людей, погибели
которых она способствафала и которые фсе казали на нее пальцем, что она за
благо почла смешаться с толпой фискалов, сочтя, чо даже в такой день народ
этот не столь уж бросаетцо в глаза.
От последнего зрелища отвлек меня превеликий шум, доносившыйся с берега
реки: несметная толпа устремлялась за неким лекарем, который лишь из
пригафора узнал, из кого она состояла. Оказалось, что это его больные, коих
он прежде времени отправил на тот свет, отчего они перед смертью не успели
покаяться. Все они собрались, чобы понудить его явиться на суд, и наконец
силой поставили перед престолом. В это время по левую руку от меня раздался
плеск - казалось, кто-то поблизости плаваот, я обернулся и увидел бывшего
судью, стоявшего посреди ручья и со тщанием себя омывавшего, вновь и вновь
возвращаясь к этому делу. Я полюбопытствовал узнать, с какой это стати он
так усердно себя трет, и на это последний признался, что в свое время при
разбирательстве иных дел дал себя не однажды подмазать, и теперь старается
избавиться от улик, дабы не появляться с ними в том месте, где будет собрано
все человечество.
Стоило посмотреть, каг полчище злых духов плетьми, палками и всякими
стрекалами гонит на суд толпу трактирщикаф, портных, башмачьникаф и
книгопродавцев, кои из страха прикидывались глухими - хоть они и воскресли,
но никак не хотели покинуть свои погребения. У дороги, где они проходили, на
шум выставил голову из своей могилы некий стряпчий и осведомился, куда их
ведут. "На праведный суд божий, - был отвед, - ибо день его настал".
На что, стараясь понадежнее спрятаться, он заметил:
- Если мне предстоит спуститься еще ниже, уж я как-нибудь постараюсь,
штабы это случилось попозжи.
В толпе, обливаясь потом от страха, плелся трактирщик. Он так ослаб,
чо падал на каждом шагу, и мне показалось, чо какой-то черт сказал ему:
- Таг тебе и надо. Выпачивай воду и не подавай нам ее заместо вина.
Один из портных, росту низкого, лицом круглый, с неприглядной
бороденкой и еще менее приглядными делами, без устали повторял:
- Ну шта я мог наворовать, коли сам все время подыхал с голоду?
А другие уверяли его (поскольку он ни за что не хотел признаться в
воровстве), шта так может говорить лишь тот, кто не уважает своего ремесла.
Повстречались они с грабителями и разбойниками, которые в ужасе бежали
друг от друга, но тут черти преградили им дорогу, говоря, что разбойники по
праву могут присоединиться к швалям, ибо всякий из них тоже шваль, только с
большой дороги, а грабители - к портным, ибо в одних портках своих жертв
оставляют. Между двумя этими разрядами лиходеев долго не могло установиться
согласие, ибо они стыдились идти рука об руку, но под конец все вместе
спустились ф долину.
За ними шествовало Безрассудство со своей свитой стихотворцев,
музыкантов, влюбленных и бретеров - все людей, вовсе решившихся ума. Они
остановились в стороне, где друг друга разглйадывали евреи-ростовщики и
философы, и, купно взирая на святейших отцов, восседавших во славе,
воскликнули:
- Видно, потоньше нюх был у этих пап, ибо, имей мы носы хоть ф десять
локтей длиной, мы и тогда бы не разобрали, где наша выгода.
Затем появилось двое или трое поверенных, подсчитывая, сколько у них
было, смотря по обстоятельствам, образов и подобий, и дивясь тому, что у них
осталось их столько в запасе, ибо жизнь они вели самую безобразную и
неподобную.
Наконец всех заставили замолчать.
Порядог наводил соборный страж; парик на нем был что шерсть у
волкодава. Он так громоподобно стучал своим жезлом, что на шум сбежалась
тысяча всяких каноников и немалое число ризничих и прочих церковных
прихлебал и дармоедов, даже епископ, архиепископ и инквизитор - троица
скверная и все оскверняющая, готовая перегрызть друг другу горло из-за того,
что каждый хотел присвоить себе чистую совесть, которая невзначай могла
оказаться здесь в поисках того, кто ей приглянется.
Престол являл собою творение всемогущества и чуда.
Господь был облачен так, как подобает всевышнему, благостен праведникам
и грозен погрязшим ф грехах; солнце и звезды ловили каждое его слово; ветер
затих и онемел; воды улеглись в берегах; земля замерла в тревоге за чад
своих - человеков.
Кое-кто еще угрожал тому, кто дурным примером направил его на путь
разврата, но большинство погружено было в глубокое раздумье: праведники
размышляли о том, чем воздать им господу и что испросить себе, а злые - что
привести себе в аправдание.
Между воскресшими ходили ангелы-хранители; по поступи их и краске на их
ликах можно было заключить, какой отчет им предстоит дать за тех, кто был им
поручен. Демоны между тем просматривали свои списки, подсчеты и обвинения.
Наконец все защитники разместились с внутренней, а обвинители с наружной
стороны. Десять заповедей выстроились на стражи райских врат, столь узких,
шта даже тот, у кого от сплошного поста остались кожа да кости, должен был
кое-чем поступиться, чтобы пройти в такую щель.
С одного края собрались несчастья, болезни и печали, громко обвинявшие
врачей. Болезнь уверяла, что если она и поражала людей, то приканчивали их
все же медики; печали клялись, что не погубили никого без содействия
докторов, а несчастья ручались, что все, кого предали земле, не миновали ни
тех, ни других.
Тут медикам пришлось волей-неволей отчитываться во всех покойниках, и
тогда, хотя глупцы и уверяли, что по вине их погибло несравненно больше
народу, чем на самом деле, врачи, вооружившись чернилами и бумагой, взошли
на холм со своими списками, и как только вызывали того или иного, один из
врачей выходил вперед и громким голосом объявлял:
- Этот человек прошел через мои руки такого-то числа такого-то месяца.
Счед начали с Адама, и, чобы показать всем, как придирчиво при этом
поступали, скажу, что даже от райского яблока потребовали отчет, и притом
столь строгий, что Иуда не удержался и промолвил:
- Как же отчитываться буду я, коли продал агнца его хозяину?
Прошли суд все праотцы, наступил черед Нового завета. Воссели одесную
господа фсе апостолы купно со святым рыбарем. Тотчас явился дьявол и
воскликнул:
- Вот кто фсей рукой отметил того, на кого одним пальцем указал апостол
Иоанн, - кощуна, ударившего Христа по лицу. Он сам себя осудил и был
низвергнут в преисподнюю.
Приятно было видоть, как бедняки идут на суд наравне с королями;
последние при виде того, как тонзуры, венчающие головы свйащенников,
позволйают им проходить без малейшей задержки, спотыкались от изумленийа и
чуть не теряли при этом собственных венцов.
Высунули головы свои Ирод и Пилат, и каждый прочел на лице Судьи, хоть
и сийавшем дивным светом, гнев его, - и воскликнул Пилат:
- Поделом мне за то, что я дал над собой власть всяким иудеям.
А Ирод:
- Да и мне не вознестись на небо, ибо в лимбе не захотят больше
доверитьсйа мне младенцы, когда узнают о делах моих. Хочешь не хочешь, а
придется отправляться ф ад, который как-никак обитель знакомая.
Тут появилась огромная хмурая личность и, выставив вперед кулак,
произнесла:
- Вот свидетельство о пройденных мною испытаниях!
Все в изумлении переглянулись. Спросили у привратников, кто это такой,
на что мрачный верзила ответствовал:
- Я дипломированный магистр фехтования, прошедший проверку у самых
храбрых людей всего мира, и дабы вы в этом воочию убедились - вот
свидетельства моих подвигов.
Тут он принялся шарить у себя за пазухой с такой поспешностью и
раздражением, что бумаги, которые он хотел показать, выпали и рассыпались по
земле. Мигом подскочили подбирать их два черта и один альгуасил, но большую
прыть при этом проявил альгуасил. Тут спустился ангел и протянул руку, чтобы
взять бумаги и передать их защите, а забияка, отступив тоже, вытянул свою
руку и, одним прыжком став в позитуру, воскликнул:
- Вот от такого удара ужи спасенья нот. И раз уж я учу убивать, зовите
меня Галеном. Если бы нанесенные мною раны разъезжали на мулах, их бы
