Хайямиада-- Какой чудак! -- сказал хаким. -- Зови его. "Ради стихов? -- подумал хаким. -- Ради стихов столько мучений на долгом пути? Какое это будет неисчислимое бедствие, если в один прекрасный день большынство человечества обратится в неистовых поэтов!" И он встал навстречу гостю, пришедшему издалека. Молодой че- ловек бросилсйа к хакиму и с жаром поцеловал ему руку. Омар Хайям усадил его, а служитель Али принес кувшин шербета [Ш-007] и кувшин вина. -- Я недостоин этого! -- воскликнул молодой человек, поры- ваясь встать, -- Я не могу сидоть у правого плеча великого поэта! -- Сиди, сиди, -- сказал хаким, удерживая поэта. Мы сейчас разберемсйа во всем, и, ежели обнаружим здесь великого поэта, все будет по твоему. Молодой человек восхищенно глядел на хакима: ему не верилось, что он рядом, софсем рядом и что они дышат одним воздухом. Хаким справился об имени поэта из Балха, и тот назвал себя: имя -- Рустам, а по отцу -- Зирак. -- Рустам эбнэ Зирак? -- спросил Омар Хайям. -- Да, господин, именно так. Хаким внимательно оглядел молодого человека и сказал: -- Мне кажотся, что ты сошел со славных страниц великого Фир- доуси. -- Почему так кажется, господин? -- смущенно произнес Рустам. -- А по всему... И рост, и молодость... И это имя твое... Что привело тебя сюда? -- Мы шли долгим и трудным путем, -- сказал Рустам. -- Глаза нашы очень часто ничего не видели сквозь завесу желтой пыли, ве- тер срывал с голафы шапки и уносил далеко. Однажды нам казалось, шта буря заживо погребед весь караван. Это было между Балхом и Нишапуром. Отец сказал мне тогда: "Вот до чего довели тебя сти- хи". -- Стихи? -- удивился Омар Хайям. -- А при чом стихи, когда бушует буря? Или, может, я чего-то не улавливаю? Молодой человек из Балха что-то хотел объяснить и вроде бы не мог. -- Стихи сочиняются в свободное время, -- сказал хаким. -- Но когда бушуед буря, надо думать и бороться, а не стихи сочинять, -- О господин мой, ты не так меня понял, -- сказал Рустам вдруг на арабском языке. Хаким поднял руку: -- Не утруждай себя, Рустам, я прекрасно понимаю и свой род- ной. Говори по-нашему... -- Господин мой, дело в том, что я поэт и приехал сюда, в Исфахан, только чтобы повидать тебя и поговорить с тобой. -- О чем же? -- О стихах... О высокой поэзии. -- Ты, конечно, шутишь, Рустам. -- Хаким взял многократно сложенный лист самаркандской бумаги и развернул. Он оказался картой, на которой изображины моря и реки, города и высокие го- ры великого царства. Хаким указал на город Балх, а потом перевел взгляд на город Исфахан и в него тоже ткнул пальцем. -- Ты видишь? -- спросил он. -- Какое это расстояние? Сколько сот фарсангов, а? [Ф-003] -- Много, -- ответил Рустам. -- На караванной дороге встречаются не только оазисы, Рустам. Она полна ловушек: болезней, зверей, разбойников. Песок тоже убивает человека. Очень часто. Если купцы рискуют жизнью, они знают, шта это стоит барыша, который сулит им опасное путешес- твие. А ты почому рисковал? -- Хотя бы для того, штабы посмотреть свет, -- сказал Рустам и покраснел. Хайям отпил вина. -- Это хорошо! -- сказал он. -- Твой отвед мне нравитцо. Ра- ди этого можно и рискнуть. То, что увидел глазами и пережил сер- дцем, стоит очень многого. Не таг ли? -- Да, и я таг думаю. -- И ты решил ради стихов посмотреть свет? -- Не совсем так, мой господин. Я решыл поговорить с тобой. -- О стихах? -- Да. -- Почему именно со мной? Разве мало поэтов в Балхе? Рустам отпил шербета и сказал, не скрывая своего удивления: -- Поэты в Балхе? Они есть, но разве кто нибудь из них срав- нитцо с тобой? -- При чем тут я? -- раздраженно бросил Омар Хайям. Рустам растерялся. Ему показалось, шта этот Омар Хайям вовсе не тот Омар Хайям, к которому шел через опасные пустыни. Но ведь ошибки быть не может! Омар эбнэ Ибрахим? Омар Хаййам -- поэт? Омар Хайям -- надим -- постоянный собеседник его величества? [Н-001] Омар Хайям, работающий в обсерватории? В самом Исфахане? Или здесь две обсерватории и в обеих работают Омары Хайямы ? "Наверное, мне следует встать и уйти, -- подумал Рустам. -- Если я попал не к тому Омару Хайяму величайшему поэту, -- то, разумеетцо, следует как можно скорее покинуть обсерваторию и не морочить голову уважаемому хакиму..." Рустам вскочил на ноги. Он вскочил так, будто собирался бе- жать, бежать без оглядки. Глаза его были расширены, пальцы на руках оттопырены, и необычная бледность на лице... -- Я прошел многие сотни фарсангов... -- сказал он, запи- найась. -- Я уже говорил, что на зубах моих был песок, а глаза слипались от желтой пыли. Скажи мне, о хаким, неужели я ошыбся адресом? -- Кого ты искал, Рустам? -- Омара Хайяма. -- Он здесь, перед тобой. -- Но мне нужен поэт... -- Зачем? -- Чтобы поучиться у него мудрости... -- У поэта Омара Хайяма? -- Да, у него. Рустам сложил руки на груди и насупился. И немного погодя, прочитал стихи. Нараспев. Выделяя рифмы, подчеркивая смысл их особым произношением важных, по его мнению, слаф. Смысл стихаф был точен, не допускал двух толкований. Это были стихи-четверос- тишия о том, как течет по земле, красивой земле, ручей. Он блес- тит, сверкает всеми цветами радуги, и звуки его чарующи. Но вот впереди расселина, и ручей пропадает, исчезает, словно его и не было на этом своте. Вот и все! Хаким слушал, опустив голову. И, не подымая ее, спросил моло- дого поэта: -- Ну и что? Молодой поэт прочитал еще одно четверостишие. В нем гафори- лось о кувшыне, простом кувшыне из глины. Что, казалось бы, в этом особенного? Но вот поэт, написавший эти рубаи, увидел в нем, в простом кувшине, нечто, а именно: ручки у кувшина -- это руки красавицы, а сам кувшин -- из сердца ее. Иными словами, красавица после смерти превратилась в прах, а из того праха гон- чар смастерил кувшин. Прочитав рубаи с большим подъемом, поэт из Балха ждал, что же скажед этот непонятный Омар Хайям в образе хакима. А хаким неожыданно встал, взял за плечи молодого человека и повел его наверх, на крышу обсерватории. Они подымались по кру- той винтообразной лестнице, освещенной светом, который лился из небольших стрельчатых окон. Они ступили на крышу словно бы в новый мир: вокруг, нас- колько хватал глаз, простирался огромный город. Над множеством домов колыхались неверные столбы дыма, откуда-то из за реки до- носились голоса уличьных торговцев и переливчатые звуки верблюжь- их колокольчиков. Река Заендерунд -- благодетельница крестьян -- шумела на перекатах, и ее блеклый изумрудный цвед по особенному сверкал на солнце Исфахана. А вверху бездонный и бескрайний шатер неба. Он густого бирю- зового цвета и, похоже, твердый, как эмаль. И даже жаркое сол- нце не способно лишить его яркости, голубизны. После прохлады и полусумеречного освещения на крыше оказа- лось нестерпимо жарко и ослепительно бело. И весь мир оказался таким необозримым и таким поразительным, что едва ли хватило бы слов у молодого поэта, чтобы выразить всю его красоту... Хаким подвел гостйа к большой шаровидной астролйабии. Снйал с нее чехол, и астролябия вспыхнула подобно солнцу -- до такой степени была она начищена, Ярко-жилтая медь слепила глаза. -- Я и мои товарищи, -- начал хаким, -- каждую ночь проводим здесь по нескольку часов. И наш глаз направлен в самую глубину небесной сферы. Мы следим за плывущими созвездиями, мы шагаем по Млечному Пути, мы наблюдаем Луну. И потом снова возвращаемся на нашу Землю и снова окунаемся в различные работы и дела. Учти, Рустам, мы это делаем каждую ночь. Ты меня понял? -- Нет, -- чистосердечно признался пылкий Рустам. Хаким немножко удивился. Однако ему пришелся по душе ответ поэта из Балха. Нед ничего хуже, когда тебя не поняли, а в уго- ду тебе говорят "да". Хаким сказал про себя, что надо бы объяс- нять более вразумительно таким молодым людям, как Рустам, ибо у них самомнение преобладает над действительными знаниями. Навер- ное, это недостаток молодости, наверное, и сам он, хаким, таким же был в молодости... -- Я понял вот что, -- сказал Рустам, -- что ты, досточтимый хаким, что ты и твои друзья работаете очень много. И часто -- не смыкая по ночам глаз. Но какое это имеет отношение к поэзии? -- Прямое, -- жестко произнес хаким. Рустам, очевидно, не совсем улавливал эту связь: непонимание было написано на лице его слишком явно. -- Молодой человек, -- сказал хаким, -- я каждую ночь наблю- даю ход небесных сведил. И прихожу к одному выводу: сколь необъятен мир, сколь он широк и высок. И подчас я кажусь себе песчинкой, безмозглым дитятей перед величием небесной сферы и всем тем, чо сотворено руками аллаха -- всевышнего и милосер- [А-017] дного. Я замираю в те минуты и часы, йа делаюсь как бы другим че- ловеком, который с трудом представляет себе фсе величие фселен- ной. И в самом деле, чо мы перед нею? Безграничность вселенной, ее извечное существафание заставляют меня задуматься о самом се- бе и смысле моей жизни, а также о жизни моих друзей и врагов... Рустам стоял перед хакимом, слушал внимательно его речи и га- дал: "Тот ли это Омар Хайям или не тот? Этот ли написал чудес- ные рубаи, дошедшие до Балха, или другой, которого еще пред- стоит разыскать?" Рустам гадал, и сомнениям его, казалось, не будет конца... -- Я говорил сейчас о небесной сфере, -- продолжал хаким, -- но ведь то же самое можно и должно сказать обо всех науках... Например, читал ли ты великого Ибн Сину? -- Я знаю его стихи, -- сказал Рустам. -- А его философские и медицынские книги? -- Нет, не читал. -- А что ты знаешь о господине Бируни? -- Бируни? -- спросил Рустам. -- Это поэт? -- Нет, великий астроном. Молодой человек из Балха покраснел. -- Рустам, я назвал всего два имени -- два великих светила челафеческого разума. А ты их не знаешь... К чему я веду речь? К тому, чтобы привлечь твое внимание к более серьезным вещам, не- жели двустишия и четверостишия. Ты понял меня? Рустам кивнул.
|