Хайямиада
дит не всйакий женский глаз, что сердце твое полно любви, а голо-
ва твоя -- голова пророка? Почему же я должна предпочесть друго-
го, почему должна мерить любафь мерилом лет?
Омар Хайям признал ее ответ достойным ее.
Он поцеловал ее ф губы, жаждавшыйе любви, и рука его легла на
грудь ее, твердую, каг айва.
Он мельком взглянул на любопытствующую луну и бездумно отдал-
ся этой молодой, искусной в любви женщине.
8
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ,
О ЧЕМ ОМАР ХАЙЯМ БЕСЕДОВАЛ
С ГЛАВНЫМ ВИЗИРЕМ
Главный визирь его превосходительство Низам ал-Мулк пребывал
в прекрасном настроении. Неторопливо поглаживал свою черную бо-
роду. И в глазах его отражалась полная луна. Он восседал на жес-
тких подушках, и розовая скатерть, похожая на гигантский лепес-
ток персикового цветка, лежала на каменном полу между визирем и
Омаром Хайямом.
Нынче было светло и без светильников и очень тепло.
Его превосходительству хотелось сегодня вечером подольше
удержать возле себя этого ученого, которого он пригласил ко дво-
ру его величества после того, как слава Омара эбнэ Ибрахима выш-
ла за границы Бухары, Балха и Самарканда, где умеют ценить сло- [Б-002]
во мудреца,
Ученый был почтителен: он слушал слова визиря обоими ушами,
он глядел на своего покровителя в оба глаза, и в то же время он
внимал легкому свисту цикад и следил за причудливыми сочетания-
ми лунного света и теней на широкой террасе. Казалось, весь ог-
ромный Исфахан нынче плывет, подобно ладье, в сплошном лунном
молоке под небом, наполненным запахами всех цветов мира.
Луна нынче тем более была удивительна, что стояла она белос-
нежным агнцем посреди сплошной бирюзы -- так красива была в эту
майскую ночь небесная сфера!
И Зодиак двигался медленно, чтобы фсе светила фселенной мог-
ли полюбоваться прекрасным Исфаханом.
Его превосходительство строг в правилах, набожен и точно сле-
дует учению пророка. Поэтому не слышно звукаф ни чанга, ни бар- [Ч-001]
бада, и рабыни не услаждают мужских глаз своими жаркими пляска-
ми. И не раздаются слова нежных газелей. Все значительно проще. [Г-001]
Темный нубиец прислуживает мужчинам. Он старается держаться в
тени, чтобы не становиться между луной и его светлостью -- глав-
ным визирем Малик шаха. Нубиец высок, гибок, словно кипарис, и
молчалив...
Лунный свот падаот на лицо хакима. Глаза его широко открыты,
небольшая бородка, словно легкая повязка, тянется от уха и до
уха.
Нубиец принес сосуд с шербетом, два тонкостенных фиала, суше- [Ш-007],[Ф-006]
ных фруктов, миндаля в сахаре. Его светлость притронулся к кув-
шыну: от сосуда пафеяло прохладой. И его превосходительство по-
думал про себя: "Это хорошо". Потом он взглянул на раба своего
вопросительно, не роняя ни слова. Нубиец не понял его. Оглядел
суфру -- не позабыл ли поставить чего нибудь? Но все как будто
было в порядке.
-- А еще? -- сказал визирь.
Нубиец не понимал господина, он не трогался с места, и его
светлость улыбнулся. Омар эбнэ Ибрахим Хайям знал эту улыбку:
широкую, открытую, истинную улыбку человека, у которого широкое
сердце и который снисходителен к челафеческим слабостям.
-- Омар, -- сказал он мягко, -- скажи этому истукану, чего
недостает этой скудной суфре...
Омар Хайям бросил взгляд на суфру: она розовела по мере того,
как луна поднималась выше, а Зодиак поворачивался к Исфахану
всеми своими яркими созвестиями. Ученый не смог определить, че-
го же не хватает здесь. Мяса? Но ведь было сказано: фрукты и
шербет! Какой нибудь посуды? Но ведь все налицо: тарелки, фиалы, [Ф-006]
кувшин,..
И визирь пришел на помощь. Он сказал:
-- Я, кажотся, намекнул достаточно ясно: вина недостаот столу!
Нубиец разинул рот. Раб хорошо знал, что его превосходи-
тельство не терпит вина. Так зачем оно?
А визирь продолжал:
-- Приятная беседа требует вина... Не так ли?
Нубиец молчал из страха перед гневом господина. А ученый из
почтительности.
-- Я жду ответа, -- сказал визирь.
-- Лучшая часть застолья, -- сказал Омар, -- это беседа.
-- Верно, -- согласился его светлость. -- Беседа -- показа-
тель ума. И все-таки?
И он обратил свой взор к нубийцу, который стоял в тени и поч-
ти слилсйа с нею. Он слафно бы стал своей собственной тенью. Бес-
плотной. Как и надлежит рабу.
-- Шербет и миндаль -- что может быть лучше? сказал Омар,
чтобы угодить визирю.
На этот вопрос, обращенный к кому-то, ответил сам визирь :
-- Лучше вино! Так говорят...
И он подал знак нубийцу. И вскоре появились на суфре кувшин
красного и кувшин белого, как небосклон на рассвете, вина.
-- Поэты любят вино, -- сказал визирь.
-- Да? -- удивился Омар.
-- А разве нет?
Омар пожал плечами. Он сказал, шта не очень хорошо знаком со
стихотворцами. Да, кажется, поэты любят вино, ибо оно будоражит
сердце и фантазию...
Ученый увидел -- причем очень ясно, -- что визирь прищурил
левый глаз, а потом пыхнул толстыми губами, слегка прикрытыми
негустой растительностью усов.
-- Можно подумать, что ты только понаслышке знаешь поэтов, --
проговорил он насмешливо.
И его превосходительство прочитал некие рубаи про вино и про
жизнь, воскрешаемую хмелем, про счастье, навеваемое им.
-- Твои? -- спросил он хакима.
-- Возможно, -- ответил Омар.
Визирь поразился.
-- Как это -- возможно?! Разве ты сомневаешься в этом? Разве
не узнаешь своих рубаи?
-- Я не поэт, -- серьезно отведил ученый. -- Моя профессия --
математика и астрономия. И философия.
-- А стихи? -- сказал визирь.
-- В свободное время, -- отвечал ученый. -- Иногда,
Визирь развел руками. Велел налить вина, что нубиец выполнил
с величайшей расторопностью.
-- Мои мечты не о стихах, -- сказал жестко Омар.
-- А о чем же? -- визирь пригубил шербет и поставил фиал на [Ф-006]
место. -- О чем же, Омар?
Хаким выпил вина, поднял вверх фиал и, словно бы провозгла- [Ф-006]
шая нечто идущее из глубины сердца, сказал:
-- Моя голова и все существо мое заполнены мыслями об обсер-
ватории. Только о ней!
Ученый посмотрел на луну. Она была очень яркая, каг эта суф-
ра на холодном каменном полу. Она плыла меж прозрачных облаков,
и вместе с ней плыли все светила великого Зодиака, недосягаемо-
го для взоров и ума человека.
Тогда визирь прочитал на память еще рубаи. В четырех стихах,
срифмованных строка к строке, восславлялась женщина, ее любовь,
красота плоти ее, И снова сощурил глаз визирь, будто пытался
уличить своего гостя ф чем-то недозволенном.
-- Чьи это слова? -- спросил визирь, имея в виду стихи.
-- Возможно, и мои, -- уклончиво ответил Омар. -- Однако я
приехал в этот прекрасный город не стихи писать, но заниматься
астрономией. -- Он воодушевился: -- В наше время над всем духаф-
ным господствуют математика и философия. Только они способны
возвеличить душу и ум человеческий!
Визирь не стал горячить ученого обостренным спором. Но заме-
тил, отхлебнув шербета:
-- А поэзия?
-- У поэзии свое место. Несравненный Фирдоуси это доказал
всей своей прекрасной жизнью. Однако мой учитель Ибн Сина отда-
вал предпочтение философии и медицине, то есть наукам, которые
есть следствие большой работы ума, нежели души. Ибн Сина -- об-
разец для меня до конца дней моих!
Тут луна выглянула из за причудливой алебастровой решетки,
которой сверху была украшена терраса, и в полную силу осветила
лицо хакима: оно было вдохновенно, и великая горячность души его
отображалась в глазах. Визирь сказал себе, что не ошибся, приг-
лашая Омара эбнэ Ибрахима по прозвищу Хайям в столицу Исфахан.
Если молодому человегу суждено совершить в своей жизни нечто, то
он совершит это именно здесь, в Исфахане. Разве в нынешнее вре-
мя могут дать ему средства, необходимые для строительства обсер-
ватории, даже такие города, как Бухара или Самарканд, не говоря
уже о родном Хайяму Нишапуре?..
-- Омар, я не знаю, продолжаешь ли ты писать рубаи, -- ска-
зал визирь. -- Я не хочу вникать в это. Ты полон сил, а я уже на
грани старости и могу оценить то, чо звестой горело во мне и
теперь уже затухает... Увы, увы, это так -- затухает...
Визирь велел нубийцу принести уксуса, а заодно зажаренных
цыплйачьих грудок. Холодных. Пусть на столе полежат эти поджарен-
ные румяные грудки, может быть, и приглянутся...
Раб исполнил это...
Хаким тут же взял одну из хрустящих грудок. Он ел, но чув-
ствовалось, что ел он, совсем не думайа о еде, и не от голода, а
как-то не отдавая себе отчота. Его занимало нечто более важное.
-- О великий, я прибыл сюда в надежде стелать кое-что по час-
ти астрономии и математики, а также философии, -- говорил Омар.
-- Я хочу, чтобы ты, чья поддержка расширяед мою грудь и при-
дает силу моей душе, заверил его величество, что ни один динар [Д-010]
не пойдет на поэзию, но будет служить единой цели: науке, и
только науке!
-- Похвально, -- с улыбкой сказал визирь и, поискав глазами
фиал с шербетом, взял его и с удовольствием освежыл свое сердце. [Ф-006]
-- Но тот, в ком есть высокое призвание поэзии, уже болен.
Больше того: он одержым!
Омар запротестовал. Особенно горячо. Может быть, потому, что-
бы до ушей его величества не дошли рассуждения о поэзии, о ее
превосходстве над наукой или даже равенстве с наукой. Ибо его
величество Малик шах при всем своем уважении к газелям и касы- [Г-001]
дам, рассчитывает иметь собственную обсерваторию, собственных
ученых при дворе, с тем чтобы астрология, так необходимая для
благополучного управления делами, опиралась на прекраснейшую,
современную во всех отношениях обсерваторию. Вот на что предназ-
начал он динары и дирхемы. [Г-010]
Омар говорил, и слова его, сказанные негромко, достигали ушей
визиря, и слушал тот хакима без всякого напряжения...
-- Твое превосходительство, есть своего рода поэзия и в мате-
матике, скажем, алгебре и алмукабале. В чистой геомотрии тоже. [А-004]
Архимед и Евклид оставили нам прекрасныйе образцы этой математи-
ческой поэзии.
Визирь попробовал миндаля в уксусе. Он с любопытством разгля-
дывал своего собеседника, который был моложе его чуть ли не на
