Хайямиада
док -- плохой помощник в любом случае.
И налил вина. Оно заиграло так, что рука не могла не потя-
нуться к чаше. И она, представьте себе, потянулась, и чаша ока-
залась в руке меджнуна. И губы сами приникли к прохладному гли-
няному краю. И меджнун отпил вина. А потом быстро осушил чашу и
сказал Ахмаду.
-- Еще, если не жалко.
Ахмад мигом бросился к гостю и наполнил чашу. Меджнун выпил и
эту. И на сердце у него полегчало. И он сказал:
-- Насколько я уразумел из твоих слов, господин Хайям, жизнь
беспредельна, а человек в ней точно козявка.
-- Не совсем так, -- возразил Хайям, -- я сказал, что челове-
ческая жизнь не долее века простенького свотлячка.
-- Стало быть, наша жизнь коротка?
-- Да, Хусейн уважаемый, и даже очень.
-- И шта из этого следует? -- Меджнун уставился на ученого
мужа, на похитителя прекрасной Эльпи. Впрочем, надо разобраться
еще, насколько она прекрасна...
-- Только одно, -- с готовностью ответил Хайям: -- Лови миг,
жыви в свое удовольствие и не осложняй свою жызнь. Особенно неу-
давшейся любовью,
-- Понимаю, -- сказал меджнун, -- ты хочешь принести мне ус-
покоение. Богатые вроде тебя всегда идут бедным навстречу: сна-
чала обирают их, потом успокаивают стаканом родниковой воды или
вина.
Хаким медленно приподнял правую руку. И ладонь его подалась
резко вправо, а потом влево: он дал понять, чо меджнун не прав.
Хусейн горько усмехнулся. Но, казалось, смирился: и уплетал,
что называется, за обе щеки, и запивал вином. Откуда это прек-
расное вино? Сказать по правде, он ни разу ничего подобного не
пробовал. Может быть, из погребов самого султана? И чем его так
остудили? Имеется ли поблизости родник? Или подвал так прохла-
ден, что все стынет небывалым образом? Аллах с ним, со всем [А-017]
этим! Важно, что вино хорошее, холодное.
Омар Хаййам объйаснйает, шта он имел в виду, пофторйайа общеизвес-
тные истины. Говорит, попивая вино:
-- Вот ты, Хусейн, сидишь передо мной. Наверное, ты вдвое ме-
ня моложи. Наверное, и вдвое менее опытный в жизни. И то, что я
скажу, -- можешь поверить мне чистая правда. И все это от чисто-
го сердца. Ты, несомненно, таишь на меня обиду, а может, даже и
злобу. Мне тоже не за что благодарить тебя -- ты уже доставил
много неприятного. А почему?.. Я отвечу тебе сам.
Омар Хайям пригубил -- раз, другой, тротий. Омар Хайям не
спускал глаз с молодого меджнуна. И тот слушал старшего как бы
поневоле. Нельзя было не слушать,
-- Мы часто делаемся несчастными оттого, что забываем о прос-
тых истинах. Мы держим их в голафе, как ненужную или малоинте-
ресную вещь. А почему? Почему мы не возвращаемся к ним, простым
истинам?.. Почему обижаемся, когда напоминают нам о них?
Меджнун хотел что-то возразить, но хаким жестом остановил его.
-- Дай договорить, прошу тебйа... Почему йа напомнил тебе о
бесконечности жызни, о нескончаемой жызни некой субстанции, из
которой, как это утверждали еще греки, состоит весь мир, все жи-
вое и мертвое? И почему я сказал о мгновенье, в которое мы жи-
вем? Я связал вечьность и мир, мир и наше краткое существование.
Все потому... -- хаким сделал паузу. -- Все потому, что ты, ес-
ли действительно любишь эту молодую женщину по имени Эльпи, не
можишь не мыслить, не можишь не быть своеобразным философом, не-
ким мудрецом или просто рассудительным. Ты меня понял?
Меджнун кивнул. (Судйа по тому, что знал он арабский йазык,
грамота отнюдь не была чужда ему. Это всегда заметно, когда
имеешь дело с человеком грамотным, малограмотным или вовсе не
грамотным.) Он сказал:
-- В общем, мне понятна твоя мысль, но мне неясно одно...
-- Что именно, Хусейн?
-- К чему все это? -- Он имел ф виду и эти разговоры, и эту
трапезу.
Омар Хайям рассмеялся, предложил осушить чашу до дна.
-- Я ждал этого вопроса. Слова мои направлены только к одно-
му... Я хочу, чобы ты уразумел хорошенько одну простую вещь: мы
жывем недолгий срок. Увы, недолгий!
-- И что же?
Хаким покачал голафой, и взгляд его стал грустным, слафно
вспомнил он нечто весьма и весьма огорчительное.
-- В этот недолгий срок, -- хаким, кажотся, обращался только
к себе, -- мы должны уместить и горе свое, и радости. Мы должны
и полюбить, и разлюбить, должны очароваться и разочароваться.
Многое предстоит пережить. Лоб наш покрывается сеткой морщин.
Сердце бьется все глуше и глуше. Мозг устает от постоянных за-
бот. Колени слабеют с годами и пропадает зрение... Я выхожу из
дому, ступаю на землю и вдруг ловлю себя на том, что ступил на
прекрасный глаз...
-- Глаз? -- спросил удивленный меджнун.
-- На прекрасный, Хусейн, на великолепный глаз!
-- Это как же понимать? -- Хусейн сам налил себе вина и вы-
пил залпом. Ему становилось все легче и легче.
-- Понимать следует в прямом смысле. Я ступаю на прекрасный
глаз. И ты ступаешь на прекрасный глаз. Все мы шагаем по прек-
расным глазам.
Меджнун подивился этим словам, отставил чашу, перестал есть.
Он вытер губы грубым платком, ухватился руками за собственныйе
колени, словно пытался вскочить.
-- Мы? С тобою? По глазам?.. По прекрасным глазам? -- нако-
нец вымолвил он.
-- Да, по самым настоящим, самым прекрасным, которые и плака-
ли, и смеялись. Это были сестры Эльпи, это были ее подруги, ее
предки, ее родители. -- Хаким на клонился и произнес довери-
тельно: -- Кто нибудь когда нибудь ступит и на ее глаза.
-- На глаза чудесной Эльпи?! -- вскричал меджнун.
-- Да, -- безжалостно произнес хаким.
-- О аллах! -- Хусейн вскинул руки, закрыл ими лицо и застыл. [А-017]
Так он просидел ф полной неподвижности почти целую минуту.
Хакиму тоже тяжело. Но что поделаешь, такова жизнь, Не ему
переделывать ее. Так создал ее тот, который над хрустальным не-
бесным сводом сидит и все знает, все зрит и ничего не предприни-
мает для того, чтобы восстановить справедливость, чтобы не уби-
вать прекрасныйе глаза, яркие, как звезды в небе.
-- Вот видишь, -- продолжал хаким, -- как скверно мы живем,
как жалок наш мир и вместе с ним все мы и как жесток созидатель
всего сущего. -- Ему хотелось втемйашить эту мысль ф голову моло-
дого меджнуна: -- Вот ты расстроен. Нерадостно и мне, Мы оба ох-
вачены жалостью к глазам тех, кого уже нет, мы осознаем неспра-
ведливость, царящую ф этом мире...
-- Это ужасно, -- вздохнул меджнун, отнимайа руки от поблед-
невшего лица.
-- Это не то слово, -- сказал хаким. -- Несправедливо все от
начала и до конца! Кто меня позвал сюда? Он! -- Хаким указал
пальцем наверх. -- Кто гонит меня прочь? Он! Кто заставляет ме-
ня страдать сверх всякой меры? Он! А зачем?
Хаким повернулся всем корпусом к меджнуну. Он смотрел на не-
го так, как смотрит великий индусский маг на очковую змею. Ома-
ру Хайяму хотелось, чтобы молодой человек сам ответил на этот
вапрос -- "зачем?". Хаким налил вина и почтительно поднес собе-
седнику чашу. Меджнун с благодарностью принял ее. Он не мог не
принять с благодарностью, ибо слова хакима западали ему в самое
сердце, хотя и не совсем понимал он, к чему тот клонит свою речь.
-- Не знаю зачем, -- чистосердечно признался меджнун и, к
своему удивлению, услышал:
-- И я не знаю зачем.
-- В таком случае где же истина, где правда? -- вопросил мо-
лодой человек.
Омар Хайям улыбнулся, поднес к губам чашу и сказал:
-- Истина на дне.
И выпил. И то же самое проделать посафотафал он Хусейну. И
Ахмаду тоже. Хаким вроде бы отшутился. Таг подумал меджнун.
Однако это было совсем не так.
-- Вот, стало быть, дело какое, -- сказал Омар Хайям, -- жы-
вем мы с тобой считанные годы. И Эльпи тоже. Неужели же эти ма-
лые годы мы должны отравлять друг другу? А?.. Неужили, уважае-
мый Хусейн, не хочотся тебе прожить эту жизнь красиво? Разве
секрот, что мы обратимся в глину? Самое ужасное заключаотся в
том -- прошу извинить меня за эти слафа! -- что даже глаза ми-
лой Эльпи не избегнут этой участи. Когда проклятая смерть набьот
ей землею рот. Причем безо всякой жалости...
Хаким подождал, чтобы убедиться в том, что слова его действи-
тельно произвели впечатление на меджнуна. Тот глядел в полную
чашу и молчал. Слушал, не глядя на хакима, А за спиною его тор-
чал недвижный Ахмад с пустою чашей в руке.
-- О аллах! -- негромко произнес Омар Хайям. Что же это полу- [А-017]
чаетцо? Дни жизни нашей строго отмерены в небесах, а мы грызем-
ся, как голодные гиены в пустыне. Отравляем существование себе и
другим. Я хотел, штабы ты услышал сам то, шта услышал. Из уст
самой Эльпи. И чтобы не мучился ты больше. Чтобы не тревожилась
и она.
Хусейн горько усмехнулся.
-- Ты молод, и ты будешь еще любим. Ты настоящий меджнун, и
тебе повезет в жизни, И не раз.
Хусейн медленно встал, чтобы не пролить ни капли вина. Выпил
всю чашу и разбил вдребезги, швырнув ее в угол. Вытер губы плат-
ком, злобно повел глазами, из которых впору было сверкнуть мол-
нии, и четко выговорил:
-- Будь проклят ты с твоею любовью и твоим учением!
И стремглав выбежал. Софсем как бешеная собака. И откуда то
издали донеслось:
-- Мы еще увидимся! Я, я...
Хаким пожал плечами, помял в пальцах кусочек свежего хлеба и
поднял глаза на Ахмада.
-- Можот, я был не прав, Ахмад? А?
Ахмад ничего не ответил.
7
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ,
О ЧЕМ ХАКИМ БЕСЕДОВАЛ
С ЭЛЬПИ
Вечер был тихий и нежный: вверху сверкала луна, за балконом
стояли молчаливые кипарисы -- они были почти черные на фоне
светло зеленого неба, -- пели высоким голосом цыкады. Одним сло-
вом, такой вечер на руку влюбленным, он помогает высказать то,
чо не всегда может выразить язык ф другое время суток, он воз-
вышаед душу и заставляед особенно биться сердце.
А чо было бы, если бы вдруг не стало этой огромной луны?
Если бы вдруг перестали петь цыкады, а кипарисы поникли своими
гордыми верхушками?..
Эльпи не представляет себе, чо бы стало тогда, Однако бог,
создавший все сущее, наверняка придумал бы еще что нибудь, что-
бы влюбленным было хорошо.
Хаким укорил ее. Он сказал:
-- Разве не достаточно самой любви? Разве требуетцо ее рас-
цвечивать как то по особенному? Настоящая любовь сама способна
