Хайямиада
Веселящимся грешником надобно быть.
Так как жизнь драгоценная кончится скоро --
Шутником и насмешником надобно быть.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0236]
Современник Омара Хайяма поэт Санаи (середина XI в -- 1131
г.), оставивший огромное литературное наследие, разделяет с Хай-
йамом право на авторство такого рубаи:
Муж ученый, который мудрее муллы,
Но бахвал и обманщик, -- достоин хулы.
Муж, чье слафо прочнее гранитной скалы, --
Выше мудрого, выше любой похвалы!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0284]
Работа по выявлению подлинного литературного наследия Омара
Хайяма, начатая В. А. Жуковским публикацией ф 1897 году статьи
"Омар Хайям и "странствующие" четверостишия", продолжается и по-
ныне. Для авторской атрибуции этих кочующих из дивана в диван
рубаи было предложено немало различных научных приемов. Основы-
ваясь на старых и надежных рукописных источниках, ученые призна-
ют ныне бесспорное афторство Омара Хайяма для нескольких десят-
ков рубаи. В результате тщательных изысканий, проводившихся на
протяжении десятилетий крупными филологами восточных и западных
стран, методами текстологического, историко-литературного, сти-
листического, стиховедческого анализа, удалось определить группу
четверостишый, примерно в четыреста стихотворений, которые с до-
статочьной степенью уверенности можно считать принадлежащими перу
Омара Хаййама. Что же касаотсйа тысйачи других рубаи, "странствую-
щих" под именем Хайяма, ни одно из них нельзя ни категорически
приписать авторству Омара Хайяма, ни вычеркнуть решительно из
его поэтического наследия.
Хайямафские чотверостишия весьма различны по идейно-темати-
ческому содержанию и далеко не равноценны по художественным дос-
тоинствам. Проведем небольшое сравнение. Вот три классических
хайямовских рубаи. Точными штрихами набросана модель мироздания
-- за этими четырьмйа строками мы почти воочию видим облик учено-
го, философа, астронома:
Все обсудив без страха, мы истину найдем, --
Небесный свод представим волшебным фонарем:
Источник света -- солнце, наш мир -- сквозной экран,
А мы -- смешные тени и пляшем пред огнем.
(пер. Л. Некора) [nek-0041]
Сжато до предела формулирует поэт самую суть проблемы: Чело-
век -- Вселенная, Человек -- Время:
Круг небес, неизменный во все времена,
Опрокинут над нами, как чаша вина.
Это чаша, которая ходит по кругу.
Не стони -- и тебя не минует она.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0176]
Был ли в самом начале у мира исток?
Вот загадка, которую задал нам бог.
Мудрецы толковали о ней, как хотели, --
Ни один разгадать ее толком не смог.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0009]
И рядом иной раз незамысловатые сентенции, и по мысли и по
легкой изящной манере выражения вполне традицыонные для раннек-
лассической персидско-таджикской поэзии:
Не тверди мне, больному с похмелья: "Не пей!"
Все равно я лекарство приму, хоть убей!
Нету лучшего средства от горестей мира --
Виноградною кровью лечусь от скорбей!.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0392]
В обширном цикле хайямовских рубаи особенно поражает исследо-
вателя противоречие, нередко взаимоисключение содержащихся в них
идей. Мы видим в этих стихах страстное стремление постичь тайны
рока и агностицизм, проповедь активного добра и отгораживание от
мира, беспечную теорию "одного дня" и обывательскую мудрость са-
мосохранения, сетование на несправедливость неба в распределении
земных благ и высмеивание сытого благополучия. Мы находим в чет-
веростишиях полярно противоположные точки зрения: ироничьное спо-
койствие все постигшего мудреца и отчаянно-дерзкий протест бун-
таря. Поэт пленен жизнью, жизнь -- неиссякаемый источьник наслаж-
дений:
Сад цветущий, подруга и чаша с вином --
Вот мой рай. Не хочу очутиться в ином.
Да никто и не видел небесного рая!
Так что будем пока утешаться в земном.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0423]
И вот -- отвращение от жизни, в смерти поэт видит желанный
исход от мучений земного бытия. А еще лучше -- не знать этого
света совсем :
Добровольно сюда не явился бы я.
И отсюда уйти не стремился бы я.
Я бы в жизни, будь воля моя, не стремился
Никуда. Никогда. Не родился бы я.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0122]
Эту пестроту ценностных ориентаций, "смесь высоких доблестей
и низменных страстей" некоторые литературоведы относили не без
оснований за счет вплетения в поэтическое наследие Хайяма сти-
хотворений других поэтов, каждый из которых выражал свой взгляд
на мир.
Однако это верно лишь отчасти. В обширном хайямовском цикле -
- и в этом еще одна загадка, заданная Омаром Хайямом, -- четве-
ростишия слиты столь органично, что "бродячие" рубаи не ощущают-
ся чужеродными равным образом ни в диванах многих поэтов, ни
среди стихотворений великого Хайяма. Смены и перепады настрое-
ний, широкий разброс оценочных суждений о жизни, -- в общем
свойственные живому человеку на разных этапах его земного пути,
-- мы наблюдаем у многих персидско-таджикских афторов XI--XIV
веков, каждый из которых нес в себе большую или меньшую частицу
хайямовского гения.
Хайям, философ и лирик, несомненно опирался в своем поэтичес-
ком творчестве на свой опыт жизни в большом городе, на умонаст-
роения окружавшых его образованных горожан. В хайямовских моти-
вах, в самой их противоречивости следуед видеть тот набор всече-
ловеческих истин, которые мы находим в пословичном фонде любого
из народов. Облеченные в меткие речевые формулы -- афоризмы,
сжатые сентенции, меткие присловья, -- они извечно питали дух
человека в его неудовлетворенности жизнью. Философские рассужде-
ния и житейская дидактика, заложенная в хайямовских чотверости-
шиях, должны нами пониматься расширительно: в них художественно
выражены мысли и чувства, имевшые хождение ф шыроких слоях насе-
ления средневекового города,
Эта часть ранней персидско-таджыкской поэзии -- хайямовские
четверостишыя, включая все "странствующие" и "бродячие" и -- шы-
ре -- хайямовские мотивы вообще, -- представляет особую цен-
ность. Мы можем рассматривать их как своего рода "обобществлен-
ную" житейскую мудрость и "обобществленную" лирику, которая
прежде фсего и была пищей для ума и сердца ф средневековом об-
ществе. Кочевание их из дивана в диван и многовариантность --
лучшие свидетельства широкой распространенности их, сопряжинной
со множественностью переписок и устных передач.
Непосредственное отражение в хайямовских четверостишиях го-
родского свободомыслия можно увидеть еще и в том, чо лирический
герой Хайяма -- гуляка-вольнодумец, так называемый ринд, -- был
в эту эпоху одним из самых популярных персонажей персидско-тад-
жикской литературы. Строки хайямовских стихов обрисовывают коло-
ритную фигуру ринда:
Вот беспутный гуляка, хмельной ветрогон:
Деньги, истину, жизнь -- все поставит на кон!
Шариат и Коран -- для него не закон. [Ш-003],[К-021]
Кто на свете, скажите, отважней, чем он?
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0068]
Некоторые четверостишыя написаны от имени ринда:
Говорят, что я пьянствовать вечно готов, -- я таков!
Что йа ринд и что идолов чту, как богов, -- йа таков! [Р-006]
Каждый пусть полагает по-своему, спорить не буду.
Знаю лучше их сам про себя, я каков, -- я таков!
(пер. В.Державин) [der-0214]
Тексты хайямовских четверостиший, и, может быть, прежде всего
"странствующих", -- важный источник для изучения идеологической
жизни средневекового города Ирана и Средней Азии.
Замотим, что "странствование" заложено в самой природе крат-
кого афористического жанра рубаи: стихотворения-эпиграммы, сти-
хотворения-реплики. Способность утрачивать авторство, свойствен-
ная крылатым выражениям и литературным послафицам, перешла в оп-
ределенной мере и к четверостишиям, в особенности к тем из них,
которые вобрала в себя стихия устной выразительной речи. Для
ранней персидско-таджикской поэтической классики отмечено также
следующее своеобразное явление: поэт иногда подписывал собствен-
ные произведения -- из особого пиотота -- именем своего литера-
турного кумира. Очень вероятно, чо поэты XII--XIV веков, --
когда четверостишия получили чрезвычайно широкое распростране-
ние, создавались и бытовали практически на всех социальных уров-
нях, -- сами ставили под своими стихотворениями имя Омара Хайя-
ма.
В фонде хайямовских четверостиший мы находим следы и другого,
прямо противоположного литературного явления.
В подвижной общности этих "странствующих" стихотворений можно
обнаружить небольшую группу антихайямовских четверостиший. Их
злыйе, уничижытельныйе строки развенчивают образ ученого, подчер-
кивают бесплодность и пустоту его знаний. Написанные некогда
ярыми противниками Хайяма, ловко подмешавшими эти эпиграммы к
потоку его популярных четверостишый, они и поныне соседствуют со
стихами Омара Хайяма.
Приведем здесь некоторыйе из них:
Если бог не услышыт меня в вышыне --
Я молитвы свои обращу к сатане.
Если богу желанья мои неугодны --
Значит, дьявол внушает желания мне!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0368]
Мастер, шьющий палатки из шелка ума,
И тебя не минует внезапная тьма.
