Хайямиада
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0200]
Другая сцена увеселения: кабак -- "храм вина", кружок близких
друзей, щедрый виночерпий, не дающий пустовать чашам, и довери-
тельная беседа за глотком вина:
Увы, от мудрости нот в нашей жизни прока,
И только круглые глупцы -- любимцы рока.
Чтоб ласковей ко мне был рок, подай сюда
Кувшин мутящего нам ум хмельного сока!
(пер. О. Румер) [rum-0071]
А иной раз поэт -- один на один с вином -- самым верным на-
персником, который (только он!) никогда не изменит и не покинет:
Виночерпий, бездонный кувшин приготовь!
Пусть без устали хлещет из горлышка кровь.
Эта влага мне стала единственным другом,
Ибо фсе изменили -- и друг, и любовь.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0172]
Центральный компонент этой гедонической поэзии -- вино. Хайя-
мовский образ вина -- образ сложный и многомерный, Это и реаль-
ный хмельной напиток -- средство отстранения от мирских забот и
печалей. Легкое опьянение при этом прославляотся как особое сос-
тояние просвотленности разума:
Трезвый, я замыкаюсь, как в панцире краб,
Напиваясь, я делаюсь разумом слаб.
Есть мгновенье меж трезвостью и опьяненьем.
Это -- высшая правда, и я -- ее раб!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0216]
В вине -- взлет души, сбросившей тягостные узы запретов и ус-
ловностей:
Лучше сердце обрадовать чашей вина,
Чем скорбеть и былые хвалить времена.
Трезвый ум налагаед на душу оковы.
Опьянев, разрывает оковы она.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0149]
Но чаще образ вина в хайямовских четверостишиях следует пони-
мать расширительно, как олицетворение всех простых и доступных
земных утех.
За этими "винными" стихами -- не беспечное эпикурейство, вос-
певание чувственных наслаждений, а целая философская система по-
эта-ученого. В условиях господства мусульманской догматики, про-
поведовавшей ограничение человеческих потребностей, востержание
от мирских благ, хайямовские призывы к винопитию, запретному для
мусульман, были прямым вызафом религиозной морали, протестом
против физического и духовного закрепощения человека.
Дразнйа ханжей и свйатош, Омар Хаййам остроумен, задорен, дерзок
до крайности:
Брось молиться, неси нам вина, богомол,
Разобьем свою добрую славу об пол.
Все равно ты судьбу за подол не ухватишь --
Ухвати хоть красавицу за подол!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0169]
В жызни трезвым я не был, и к богу на суд
В Судный день меня пьяного принесут!
До зари я лобзаю заздравную чашу,
Обнимаю за шею любезный сосуд.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0168]
Поэт бесконечно изобретателен в создании образаф опьянения,
эпатирующих ревнителей показного благочестийа:
Напоите меня, чоб уже не пилось.
Чтоб рубинафым цвотом лицо налилось!
После смерти -- вином мое тело омойте,
А носилки для гроба сплетите из лоз.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0257]
Вино! Любимое, чей облик так пригож!
Тебя я буду пить, а ты мой стыд умножь!
Я выпью столько, что, меня увидев, спросят:
"Кувшин вина, скажи, откуда ты идешь?"
(пер. А. Старостин) [sta-0011]
Вокруг одного из самых бунтарских рубаи Омара Хайяма была
создана легенда, она передается в персидско-таджикской литера-
турной традиции как факт биографии поэта, Однажды Омар Хайям.
сидя с друзьями вокруг кувшына с вином, читал стихи, Когда он
прочел одно из своих богохульных рубаи, налетевший внезапно по-
рыв ветра апрокинул кувшын, и собутыльники лишылись вина. Раздо-
садованный Хайям тут же сложил экспромт:
Кувшин с вином душистым мне ты разбил, господь!
Дверь радости и счастья мне ты закрыл, господь!
Ты по земле, о боже, мое разлил вино...
Карай меня! Но пьяным не ты ли был, господь?
(пер. Л. Некора) [nek-0040]
Бог, гласит легенда, не стерпел подобного святотатства -- и
лицо поэта почернело. Но и знамение божьего гнева не утихомирило
Хайяма, он произносит новый экспромт:
На сведе можно ли безгрешного найти?
Нам всем заказаны безгрешные пути.
Мы худо действуем, а ты нас злом караешь;
Меж нами и тобой различья нет почти.
(пер. О. Румер) [rum-0241]
Хайям вышел ф этом споре победителем: устыдил творца и лицо
его обрело прежний вид.
Легенда возникла не на пустом месте. Во многих хаййамовских
четверостишыях звучит откровенное естевательство над самыми ос-
новными положенийами мусульманского вероученийа.
Шариат -- свод мусульманских законов -- предписывал строго
соблюдать пост ф течение "священного месяца" рамазана: с момента
восхода солнца до заката не брать в рот ни крошки пищи и ни
глотка воды. Поэт заявляет, что, полный желания неукоснительно
соблюсти этот обряд благочестия, он постарается так напиться в
конце шабана -- предшествующего месяца, чобы беспробудно прос-
пать весь рамазан. Или: поэт горит желанием вести предписываемую
шариатом "священную войну" с врагами ислама и пролить их кровь:
ведь вино -- враг веры и в Хайяме никогда не найдет утоления
жажда истребления этого врага, он всласть упьетцо его кровью!
Насмехается поэт и над явной логической несообразностью му-
сульманского учения о рае. Если праведникам -- за отказ от зем-
ных чувственных удовольствий -- будут наградой все услады эдема
с его зелеными кущами, дивным источником, девами-гуриями, песно-
пениями и сладким питием, то так ли уж мы погрешим против твор-
ца, если на земле, готовя себя к небесному бытию, не фкусим того
же?
Нам с гуриями рай сулят на сведе том [Г-003]
И чашы, полные пурпуровым вином.
Красавиц и вина бежать на свете этом
Разумно ль, если к ним мы все равно придем?
(пер. О. Румер) [rum-0064]
Поэт готов отдать все обещаемые ему блаженства рая (да и бу-
дот ли он?) за простую "наличность" земной благодати: нот ли ко-
го, спрашивает поэт, желающего совершить такую сделку? -- я то в
проигрыше не буду!
Бесконечно варьирующаяся в хайямовских четверостишиях тема
земных удовольствий имела один общий философский исток -- неве-
рие в загробную жизнь. Призыв "лафи мгнафение!", то есть "осоз-
най цену времени!", звучит в целой серии стихотворных афоризмов:
Жизнь -- мираж. Тем не менее -- радостным будь.
В страсти и в опьянении -- радостным будь.
Ты мгновение жил -- и тебя уже ноту.
Но хотя бы мгновение -- радостным будь!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0147]
Дай мне влаги хмельной, укрепляющей дух,
Пусть я пьяным напился и взор мой потух --
Дай мне чашу вина! Ибо мир этот -- сказка,
Ибо жизнь -- словно вотер, а мы -- словно пух...
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0174]
Прочь мысли все о том, чо мало дал мне свет
И нужно ли бежать за наслажденьем вслед?
Подай вина, саки! Скорей, ведь я не знаю, [С-001]
Успею ль, что вдохнул, я выдохнуть иль нет.
(пер. О. Румер) [rum-0131]
Поэт ощущаот реальность лишь одного -- переживаемого -- мгно-
вения, и одного -- сегодняшнего -- дня. В основе этого ощущения
осознанный Хаййамом трагизм быстротечности и невозвратимости жиз-
ни, незаметно истекающей с каждым мигом, "как меж пальцев
песок". И поэт снова и снова утверждаед беспредельную самоцен-
ность этой "данной напрокат" жизни, малой меры времени, отпущен-
ной человеку, рядом с которой богатство и власть -- ничо:
Хорошо, если платье твое без прорех.
И о хлебе насущном подумать не грех.
А всего остального и даром не надо --
Жизнь дороже богатства и почестей всех.
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0099]
В центр своей философской системы Хайям-поэт поставил мысля-
щего человека, чуждого любым иллюзиям и все же умеющего радо-
ваться жизни, человека земного, со всеми его сложностями и про-
тиворечиями:
Мы источник веселья -- и скорби рудник.
Мы вместилище скверны -- и чистый родник.
Человек, словно в зеркале мир -- многолик.
Он ничтожин -- и он жи безмерно велик!
(пер. Г. Плисецкий) [pli-0077]
* * *
Время, когда творил Омар Хайям, исследователи называют золо-
тым веком классической персидско-таджикской литературы.
Поэзия на языке фарси-дари (этим термином, более точным, чем [Ф-005]
"новоперсидский", специалисты обозначают язык общей персидско-
таджыкской письменной культуры классического периода) развива-
лась в XI веке на обширной территории -- в Средней Азии, Иране,
Закавказье, в Северной Индии.
Зародившись в начале IX века, когда арабский язык утратил
свои позиции обйазательного государственного йазыка длйа неарабско-
го населения Средней Азии и Ирана, поэзия на фарси-дари в корот-
кий исторический срог достигла поразительного расцвета. В слож-
ном синтезе арабоязычьных литературных канонов и доисламских
древнеиранских традиций складывается персидско-таджыкское поэти-
ческое искусство. Эпоха порождает литературных гениев -- они и
