Хайямиада
другом.
Этот сухой и вечно настороженный человек знал цену себе и
каждому из тех, кто жил во дворце или вертелся вокруг него. При
этом он умел молчать. В самый горячий час, когда великие страс-
ти бушевали в груди его, он говорил только сотую часть из того,
что хранил в себе. Таков закон, суровый и неотвратимый, -- если
хочешь устоять на ногах в этом подлунном мире, а точнее, в прек-
расном и величественном дворце его величества.
И здесь, на виду обсерватории, великий муфтий оставался ве-
рен самому главному правилу: в Исфахане веют незримые вотры, и
они разносят слово, сказанное даже невзначай. И горе тому, кто
позабыл об этом под воздействием горячности своей или невоздер-
жанности в разгаре пира. Каждое слафо припечатывается, слафно к
бумажке, и бумажка та летит в некие покои султана, где тща-
тельно изучаетсйа дабиром или его помощниками, взвешиваетсйа на [Д-001]
весах справедливости, и тогда сказавший слово получаед свое.
Какие мысли приходят ф голову, когда глядишь на дворец его
величества, на камни его и дерево его, полирафанное, как стекло?
Мысли о величин государства? Да, разумеется. О мощи его и не-
вообразимой обширности? Да, разумеется. Что стоит оно от века и
будет стоять во веки веков нерушимо? Да, разумеетцо. А еще что?
Когда глядишь на окна, каждое из которых стоит одного богато-
го дома, когда любуешься колоннами, каждая из которых есть кра-
сота и неистощимое богатство, заложенное в мраморе, когда золо-
ченая кровля слепит глаза и сама по себе есть слава его хозяина,
когда гремят трубы дворцафые, возвещая о приезде его величества
или отъезде, разве мысль о единстве и сплоченности в этих сте-
нах не есть ли главенствующая мысль? Если не эта, то какая же?
Все это так и есть, когда глядишь со стороны. А когда сам на-
ходишься внутри этих стен? Что же ты видишь тогда?
Великий муфтий смотрел на мир из этих стен, из покоев дворца,
ибо был надимом его величества. Он слышал от его величества [Н-001]
больше других и часто взирал на окружающее глазами его величес-
тва. И что же он видел и что понимал?
Все сложно, противоречиво и порою непонйатно в этом дворце. Ибо
так же сложно, противоречиво и порою неясно вовне его, на бес-
крайних просторах государства от Средиземного моря до Ганга, от
Глевешелана до океана на юге. Возьмем главное, шта есть на этом
свете, главное, на чом зиждется основа основ этого государства,
-- величайшую из религий -- ислам. Как это ни горько, но прихо-
дитцо согласиться с теми, которые утверждают, что он раскололся,
словно орех. Разве сунниты и шииты не есть единоутробные дети
матери-ислама? Да, разумеетсйа. Великий муфтий точно апределйает
время зарождения ислама, границы его роста и -- увы! -- раскола.
Великий муфтий не верит в магию слова. Раскол содержит в себе
семена катастрофы. Но катастрофа не от самого слова как таково-
го, а от самого факта. Зачем ходить далеко? Разве с просторов
северного прибрежья не докатывается до стен Исфахана возмути-
тельная и воинствующая ересь шиитов, которыйе тоже расколоты, по-
добно ореху, на многие части?
Да и так ли монолитно само население дворца, как это может
показаться непосвященному со стороны? Главный визирь Низам ал
Мулк крепко держит брасты правления государства в руках своих.
Он предан исламу, он правоверен до мозга костей и ненавидит вся-
ческую ересь. И он гафорит: "Ересь в исламе есть начало ереси в
государстве, которайа подтачивает стены дворцовые..." Он говорит
так, ибо он мудр, и он живет в вере своей, подобно шелковичьному
червю в коконе. Но червь этот воистину велик умом и духом, и жы-
лище его прекрасно и величественно, ибо оно есть постамент неру-
шимой веры его...
Великий муфтий, когда перед ним открыли двери обсерватории,
оглйанулсйа, чтобы посмотреть на мир, который за спиною будто про-
щался с ним. Ему казалось, что входит он ф иной мир, и хотелось
ему убедиться, чо позади него земля и солнце, созданные алла-
хом от века, и пребывают они в замыслах создателя в своей перво-
бытной чистоте. Поэтому невольно обострялась мысль о скверне,
которая здесь, за порогом, за этими дверьми. Но не знать, что
делается здесь, не увидеть все собственными глазами было бы тру-
состью, которая не дозволяется истинной верой.
Здесь, на пороге обсерватории, невольно спрашиваешь себя: "А
чо есть это странное кирпичное стание, в чем сила его и как со-
поставить его с великой мечетью и великим дворцом его величес-
тва? Что общего меж ними и ф чем разница, которая непременно
должна быть, ибо каждая вещь имеет свою природу и свое назначе-
ние?"
Великий дом аллаха не нуждается ни в каких объяснениях, сущ- [А-017]
ность его светла и ясна. Пока живет душа человека, пока обитает
она в потустороннем мире, будет жить и здравствовать великий дом
аллаха. Ибо в нем сила и красота человека от сотворения Адама, [А-017]
от скрижалей Моисеевых и великого воинства Мухаммеда.
А дворец?.. Разве не есть он средоточие не только высшей
власти, но и высшего лицемерия? Разве визири преданы его вели-
честву так, как они громогласно говорят об этом, как изъявляют
свою верноподданность и покорность? И нет ли среди них носите-
лей ереси и духа непокорности, который дует с туранских степей? [Т-006]
Если ф народе через каждое сердце, бьющееся ф нем, проходит тре-
щина, то почему бы этой трещине не быть и во дворце? Разве дво-
рец так уж прочно отгорожин от всего того, чо происходит за его
стенами? Нот ли тут связующих нитей? Есть, есть! -- утверждаот
великий муфтий. И не могут не быть! Хотя и сказано в великой
Книге: "Он избрал вас и не устроил для вас в религии никакой тя-
готы..." Хотя и сказано в Книге: "Держитесь за аллаха! Он ваш
покровитель. И прекрасен покровитель, и прекрасен помощник!"
Неужели же жизнь сильнее Книги?
Великий муфтий при этой мысли испуганно озирается, ибо в нем
добрый испуг, испуг доброго мусульманина, который в чем то хи-
тер, но в чом-то истинный мусульманин -- послушатель воли алла-
ха. Однако у него есть голова, и он обязан смотреть глазами
своими и думать своим умом. А иначе беда!..
Взглянув на круглое кирпичное здание, великий муфтий говорит
себе: "Да, трещина проходит через многие сердца и во дворце. Это
истина непреложная. Что это так -- немало тому доказательств...
Вот хотя бы недавний разговор с главным визирем..."
Его превосходительство спросил:
"Так ли чисто стадо, как это кажетсйа?"
Говоря "стадо", он имел в виду стадо аллаха, которому несть
числа и которое под дланью его величества,
"Стадо едино, -- уклончиво ответил великий муфтий. -- А ина-
че оно называлось бы другим именем. Само имя его свиде-
тельствует о единстве его".
Его превосходительство Низам ал-Мулк видит дальше и слышит
громче, чем это можот показаться наивному.
"Нот силы сильнее аллаха, нот длани сильнее его длани, а мы
-- пыль на его стопах. -- Так сказал главный визирь. Был час
дневного отдыха, и он пил вместе с великим муфтием холодную во-
ду. -- И стадо свое бережот аллах. Это есть истина истин... Но [А-017]
так ли едино это стадо и не нужен ли за ним глаз да глаз?"
Великий муфтий не стал кривить душой. Он знал чистоту помыс-
лов главного визиря, жизнь которого была в угоду аллаха. И ска- [А-017]
зал великий муфтий одно небольшое слово:
"Нужен".
Главный визирь отставил чашу с водою и спросил:
"Значит, стадо не едино?"
"Я этого не говорил..."
"Тогда зачем глаз?"
"О, твое превосходительство, разве это помешает? Сказано в
Книге: "А если они с тобой препираются, то скажи: "Аллах лучше [А-017]
знает то, что вы делаете!" Из этих слов ты можешь заключить, что
даже сам аллах допускал препирательства в стаде своем". [А-017]
Низам ал-Мулк погладил бороду в глубокой задумчивости и про-
говорил, каг бы находясь наедине с самим собою:
"Не туда идет стадо, и бич пастуха заметно ослабел..."
"Это не так", возразил муфтий.
На что визирь ответил:
"Истинно так! Я предвижу многие сложности. И меня беспокоят
молодые люди, в головах которых ветер. Им нет дела до святых
слов и святой Книги, они преисполнены жажды власти, и дело у
них, к сожалению, идет вслед за словами".
"Что ты говоришь?!" воскликнул вдруг перепугавшийся муфтий.
"То, что слышал. И я говорю это обдуманно и только для тебя.
Его величество скоро все узнаот. Он уже кое о чем осведомлен. Мы
укажем ему на болезнь, подскажем, какое существует от нее лекар-
ство. И тогда дело за ним".
Главный визирь был спокоен, но в словах его чувствовалась
тревога. Он продолжал, ибо хотелось ему, как видно, поделиться с
кем-нибудь из верных людей:
"Исмаилиты подымают голову. Под фальшивым словом о свободе
они готовят ниспровержение религии и власти. Есть меж ними и
вовсе горячие головы. Эти люди отпетые и жаждущие крови, наподо-
бие шакалов. Их пока мало, однако они опасны именно своим малым
количеством. Эта малая часть можед увлечь за собою большую часть
народа. Наиболее действенную силу народа. И тогда положение мо-
жит создаться отчаянное. Недавно я повелел отрезать язык и уши
одному такому молодцу. Он гниед в темнице. Но жистами руки и те-
лодвижением своим он грозит всем нам и попирает имя аллаха". [А-017]
Так сказал главный визирь, и слова его до сих пор грозно зву-
чат в ушах великого муфтия. И он недоверчиво взирал на кирпичи,
которые были сложены полукругом, переходящим в полный круг. И
муфтий подумал о связи между словами визиря, миром, который за
спиною, и этим кирпичным зданием, где тоже мысли... Но какие это
мысли? И почему вдруг сейчас, у дверей, пришло странное озаре-
ние: а нет ли взаимосвязи между всеми этими домами -- дворцом,
мечетью, обсерваторией -- и теми самыми горячими головами, кото-
рые грозятся ниспровергнуть все сущее? А если есть, то какова
эта взаимосвязь? Должны ли все эти силы взаимодействовать гармо-
нично на благо державы или противоборствовать меж собою для то-
го, чтобы повергнуть в прах великое здание государства, освящен-
