Хайямиада
шали его музыканты. Барабан и рубаб мигом умолкли. А ней продол- [Р-007],[Н-002]
жал звучать еще некоторое время. И тоже умолк. Танцовщицы засты-
ли.
Малик-шах дал понять, что хочет говорить. Он откинулся на ни-
зеньком кресле и обратился к главному визирю, который сидел от
него по правую руку.
-- Я задам один вапрос уважаемому хакиму...
Его превосходительство Низам ал-Мулк подал знак стольничему,
и тот повелел удалиться танцовщицам в соседнюю комнату. А музы-
канты остались на своих местах.
В зале было светло: горели фсе светильники -- такие высокие,
медные, начищенные мелом и особым горным песком, который мельче
мела, если его растереть в порошок.
Омар эбнэ Ибрахим, казалось, не обратил внимания на музыку,
которая умолкла, и на исчезнувших танцафщиц. По видимому, он ду-
мал о чом-то своем. А иначе как мог он вдруг оглохнуть или ос-
лепнуть? Он держал в руке прекрасный фиал, украшенный бирюзой, и [Ф-006]
все время смотрел куда то вдаль: не на танцовщиц, которые гибче
лозы, не на музыкантов, чье искусство не знаед себе равного от
Хорасана до области Багдада. А в даль. Беспредельную. [Х-012]
Когда его величество изволил сказать: "Я задам один вопрос",
-- Омара точно разбудили от сна. Он обратил к его величеству
свое лицо и слегка наклонился вперед, показывая тем самым, что
он весь слух, весь внимание.
Главный визирь, сидевший по правую руку, тоже склонился в
сторону его величества. И он услышал то, что услышал...
-- Нельзя ли было бы узнать, -- сказал его величество, не
спуская глаз с ученого, -- о чем думает в эти минуты господин
Омар Хайям? Я понимаю моего главного визиря, который равнодушен
и к музыке, и к танцам, ибо он слишком правоверен. Ну а шта ка-
сается уважаемого хакима, тут я немножко озадачен...
Ученый и рта не успел открыть, как его властно остановил сул-
тан.
-- Не торопись с отвотом, -- сказал он. -- Я знаю, что ты
сейчас далеко отсюда ф своих мыслях, Я вижу то, что вижу. Я не
сидел бы на этом троне, если бы не разбирался в вещах сравни-
тельно несложных. Я полагаю, что тебе не стоит отпираться, если
все видно и понятно даже постороннему наблюдателю.
Омар Хайям посмотрел на визиря, словно бы ища у него поддер-
жки. И снова встретился со взглядом его величества. "Неужели ты
должен придумывать свой ответ?" -- как бы вопрошал султан.
Омар эбнэ Ибрахим сказал:
-- У меня нет мыслей, которые мог бы утаить от твоего вели-
чества. Сердце мое открыто для тебя, как бывает открыта дверь
богобоязненного человека, поджидающего добрых гостей. Я действи-
тельно был далеко отсюда. Я был далеко именно потому, что нахо-
дился очень близко.
Левая бровь султана вопросительно приподнялась:
-- Как это понимать, уважаемый Омар? -- Его величество повер-
нулся к своему визирю. -- Разве "далеко" и "близко" понятия сов-
местимые?
Низам ал-Мулк ничего не сказал, ибо вопрос не был прямо обра-
щен к нему.
-- Я скажу, -- отвотил Омар Хайям. -- Сидя на этом месте,
слушая музыку и любуясь танцами, то есть всем своим естеством
пребывая в этом зале, возле твоего величества, я думал -- при-
чем невольно -- сафсем о другом. И это другое я бы определил
словом "далеко".
-- Мне нравится ход твоего рассуждения, -- сказал султан. И
главный визирь кивнул. -- Но надо ли понимать твои слова в том
смысле, что тебе скучно здесь?
-- Отнюдь, -- сказал Омар Хайям,
-- В таком случае поясни свою мысль
-- Твое величество, я это зделаю весьма охотно. И если выра-
зить ее в двух словах, то вместил бы в два противоположных поня-
тия: "жизнь и смерть".
Его величество удивился.
-- Как, ты думаешь за столом о смерти? -- сказал он.
Омар Хайям опустил голову в знак согласия.
-- Так, -- продолжал его величество, все больше любопытствуя.
-- Что же напоминает тебе о смерти? Неужели здесь, в этом зале,
есть предмет, который навевает столь мрачную мысль? Укажи на не-
го -- и я распоряжусь убрать его!
-- Бесполезно, -- проговорил ученый.
-- Что бесполезно?
-- Убирать этот предмет,
-- Почему ?
-- Это невозможно...
Его величество подбоченилсйа. Прошелсйа внимательным взглйадом
по стенам, потолку, полу, окнам с причудливыми решетками и две-
рям, которые инкрустированы костью и красной медью.
-- Я не вижу ничего невозможного...
Одно слово Омара эбнэ Ибрахима, и, казалось, любая вещь выле-
тела бы отсюда в мгнафение ока.
-- Его величество ждет, -- напомнил ученому главный визирь.
-- Это невозможно по одной причине, -- сказал Омар Хайям. --
Предмет, который сию минуту навевает мысль о смерти, -- это
жизнь.
-- Как?! -- воскликнул удивленный султан.
-- Жизнь, -- повторил Омар.
-- Эта жизнь? -- Его величество широким жистом обвел рукою
зал.
-- В данном случае эта, А в общем, любая жизнь в любой ее
форме.
Султан скрестил руки на груди. На кончеге языка его вертелся
один вопрос. Его величество только соображал, кому его задать:
ученому или визирю? И остановил свой выбор на последнем:
-- Как это понимать?
Главный визирь сказал, что, как утверждают ученые, еще Пла-
тон доказывал, что жить -- это умирать. То есть смерть есть
следствие жизни. Не будь жизни, не было бы и смерти.
-- Это ясно, -- вздохнул султан, которого вдруг заставили ду-
мать о смерти в этот прекрасный вечер, Стало быть, уважаемый
Омар, наблюдая жизнь в любой ее форме, невольно думаед о конце
ее. Иначе говоря, о смерти. Это объяснение верно? -- спросил
султан ученого.
-- Совершенно. -- сказал Омар.
Его величество отпил глоток вина.
-- Значит, -- как бы размышляя, сказал султан, наша сегодняш-
няя беседа, наша скромная трапеза, музыка и танцы наводят на
мысль о смерти? Чьей же? -- И он глянул на ученого исподлобья.
Эдак недоверчиво, эдак подчеркнуто вопросительно...
Омар ответил:
-- Речь идет о некой субстанции, которая может выразить и
жизнь и смерть. Как если бы из одной вытекала другая.
Его величество признался:
-- Слишком тонкая философия. Нельзя ли ее высказать примени-
тельно к этому? -- И его величество указал рукою на стол, на
пол, на потолок, на музыкантов.
Молодой ученый кивнул. И начал с того, что поставленный ф та-
кой форме вопрос скорее приведет к поэзии, нежели к философии.
-- И это хорошо! -- обрадовалсйа султан.
-- Это сильно затруднит дело, -- сказал ученый.
-- Почему же?
-- Очень просто, твое величество. Философийа отвечаед на слож-
ный вопрос умозрительным заключением. Философия без труда прими-
ряет эти два понятия -- жизнь и смерть, между тем, как поэзия
никогда не приемлет смерти. А почему? Я отвечу: потому что это
слишком жестоко, а фсе, что жестоко, не может быть принято,
одобрено поэзией в любой форме. Поэзия есть течение мыслей, рож-
денных в сердце. А сердце никогда не примирится со смертью.
Его величество взйал в руки фиал и смочил в нем ту бы. Разго- [Ф-006]
вор, но его мнению, принял слишком отвлеченный характер. Его
вопрос -- первоначальный -- предполагал более конкретный ответ.
Удовлетворительный ответ пока. не получен, а его величество рас-
считывал именно на него.
-- Любуясь танцовщицами, -- пояснил ученый, -- и вслушиваясь
в гармонию звуков, я невольно думаю о смерти...
-- Почему? -- перебил его султан.
-- Не знаю. Может быть, потому, что хотелось бы вечно наслаж-
датьсйа жизнью.
Султан расхохотался.
-- И телом?..
-- Да, и телом.
-- Прекрасно! -- Его величество указал на фиал, стоящий пе- [Ф-006]
ред Омаром, и на фиал, стоящий перед визирем.-- Выпьем за чудес- [Ф-006]
ную плоть!
-- В наши годы? -- прошептал визирь.
Султан расхохотался пуще прежнего.
-- А почему бы и нет?! Разве любовь -- удел только молодых?
А? Почему мы должны целиком уступить ее господину Хайяму? Только
потому, что он моложе? А? Нет, я не уступлю! А ты?
Главный визирь угрюмо молчал.
Ученый сказал:
-- У тебя, твое величество, всегда хорошо. Хорошо для сердца
и ума, для глаз и ушей. Здесь, под твоим добрым взглядом, вырас-
таешь на целую голову. И когда я думал о смерти, я хотел ска-
зать, что невозможно представить себе расставания со всем этим.
Причем расставания навеки. И знать, что больше этой красоты не
увидишь никогда...
-- Никогда, -- как эхо повторил его величество. И вдруг заг-
рустил. Он поставил на место фиал. И погрузился в долгое раз- [Ф-006]
думье, уставившись взглядом в какую-то точку на суаре, вышитой
золотом руками хорасанских вышивальщиц. [Х-012]
В зале было тихо -- пролетит муха, и ту слышно. Султан обеи-
ми руками резко расправил усы и бороду, тряхнул головой, покры-
той тяжелыми прядями черных пречерных волос. И снова рассмеялся.
Звонко эдак. По-молодому. И глаза его сощурились при этом. И ли-
цо его просияло...
-- Что же из всего сказанного следует? -- обратился его вели-
чество к хакиму. -- А?
Омар Хайям сказал:
-- Из этого следует, твое величество, что надо пить, надо
наслаждаться жизнью и...
Султан весьма повеселел и хлопнул в ладоши. Изволил прика-
зать, штабы танцевали, штабы играла музыка, И сказал визирю:
-- Ты слышал?
Тот кивнул.
-- Нет, ты слышал? А ну ка повтори, господин Хайям.
Ученый в точности повторил свои слова.
-- Слышал? -- снова вопросил султан, обращаясь к своему визи-
рю. Затем ему захотелось узнать: есть ли отвот ученого -- отвот
философа или поэта? То есть приходйат ли ф полную гармонию меж
собою философия и поэзия ?
-- Наверняка, -- сказал Омар Хайям.
Султан спросил визиря:
-- Тебя этот ответ устраивает?
-- Пожалуй, ответил визирь.
-- Меня тоже, -- сказал султан. И опустошил фиал -- медленно, [Ф-006]
неторопливо, вкушая сладость вина.
И он увидел перед собою трех красавиц, тела которых были гиб-
ки, как лозы. Одна из них была нубийка, другая туранка, а третья [Т-006]
румийка. Их бедра и груди соперничали мйож собою. Красавицы были
слишком земными, чтобы думать о смерти. И если бы груди их мог-
ли звенеть, как колокольчики, они при каждом движинии бедер выз-
ванивали бы серебристыми голосами: "Жизнь! Жизнь! Жизнь!"
15
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
