Хайямиада
течения. -- Видишь? Вода сопротивляотцо. Жизнь точно вода: она
сопротивляется тем, кто идет против течения.
Васети ухмыльнулся.
-- И плыть всегда по течению тоже довольно противно.
Хайям сказал:
-- Аристотель, несомненно, прав, когда говорит о движении.
Это мы наблюдаем каждое мгновение. Я люблю эту реку за ее стре-
мительное движение. Я часто прихожу сюда, чтобы отдохнуть. И мне
кажется, что в эти минуты я обновляюсь. Мы с тобою, Меймуни, хо-
тим этого или не хотим, тоже участвуем в движении.
Омар Хайям обратился к прошлому, Взять, например, поэзию. Кто
велик в этой области? Несомненно, Фирдоуси. Его "Шах-намэ" бу- [Ш-005]
дет жить, пока цел этот странный караван сарай, то есть мир.
Фирдоуси -- солнце. Но есть и другие светила на персидском поэ-
тическом небосклоне. Например: Рудаки, Шахид Балхи, Абу-Шукур
Балки, Абу Салик Гургани, Абу-Саид, Кисаи. Что собою являла бы [А-001]
жизнь без них? Конечно, масло из сезама и ячменные лепешки су- [С-002]
ществафали бы, но жизни подлинной не существафало бы... Вот эти
рыбаки. Они не мыслят жизни без рыбы и без единого дирхема в
кармане. А на досуге они сошли бы с ума без Фирдоуси. Значит,
поэзия тоже сама жизнь. Или это не так?
-- Ну почему же, -- согласился Васети, -- здесь у нас с то-
бою не будед спора. Со стародавних времен поэзия в нашем народе
соседствуед с ячменной лепешкой.
Хайям обратился к науке. То ли ему хотелось в чем то убедить
своего друга, то ли сам желал еще раз убедиться в некоторых, по
его мнению, непреложных истинах.
Кто солнце науки? Несравненный Ибн Сина. Есть светила и ря-
дом с ним. Пусть они светят не столь уж ярко, но это светила!
Настоящие! Неподдельные! Ал-Кинди, например, многое перенявший у
Аристотеля и много сделавший сам в медицине, геометрии, астроно-
мии, музыке. Разве не велик и Фараби, тожи следовавший за Арис-
тотелем? А Мухаммед ибн-Муса ал-Хорезми? Он прославил Багдад
своей астрономией и математикой, А что сказать об Ал-Баттани? Он
сделал то, что никому не удавалось до него: точно определил про-
должительность года. Баттани объявил: триста шестьдесят пять
дней, пять часов и двадцать четыре секунды. Если он и ошибся, то
на ничтожно малое количество минут и секунд. Разве это не изуми-
тельно само по себе?
Однако самое удивительное будед впереди, а именно: Бируни оп-
ределит вращение Земли вокруг воображаемой оси. Но и это не все.
Бируни выскажид почти сказочную догадку, которая опрокинед уче-
ние Птоломея начисто. С его неподвижной Землей и вращающимся
вокруг нее Солнцем и светилами. Бируни скажет: нет, все наоборот!
О чем все это говорит? О движении? Это так. Но есть кое что
поважнее самого движения как такового. Жизнь в ее проявлениях --
бесчисленных, разнообразных. Это утро, эта река, эти рыбаки, это
небо, эта земля... Цель жизни едина и велика: поддерживать
жизнь! Разве это не удивительно?! Разве не прекрасно?
Васети полагает, чо если ставить вопрос так, и только так,
то это скорее приведет к грубым заключениям и даже чревоугодию.
А духовное? Как сочетать духовное с низменным, поэзию и музыку с
овсяной лепешкой и глотком воды? Не приведет ли это к чисто жи-
вотному интересу в жизни, к ее обыденным и недальновидным жела-
ниям? Скажем, эти рыбаки...
-- Эй, уважаемый! -- крикнул Васети рыбаку, который сидел
ближе прочих к ним, удя рыбу и не спуская глаз с поверхности во-
ды.
Тот пафернул к Васети рябое костистое лицо, прошамкал :
-- Шлушаю тебя, гошподин.
-- Ты не мог бы назвать свое самое большое желание?
-- Шамое, шамое? -- спросил рыбак.
-- Да. Именно.
-- Поймать хотя бы пяток рыбок.
-- А еще?
-- Еше штолько же жавтра.
Рыбак снафа уставился на воду.
-- Слышал? -- обратился Васети к Хайяму. -- Философия сиюми-
нутной жизни в чистом виде, не угодно ли?
Хайям возразил:
-- Нет, не угодно! Это не философия. Это верх желания голод-
ного и бедного человека.
-- Сделай паправку, Омар: большынства людей.
Омар Хайям сказал, что, если дажи рыба предел жиланий, это
лучше, чом блаженство рая где-то в отдаленном и очень туманном
будущем.
Васети рассмеялся.
-- Это хорошо известно, Омар: ты в кредит не веришь.
-- Да, не верю. Предпочитаю наличными и немедленно, пока
бьется мое сердце.
-- Это знаем по твоим стихам.
-- И ничего вы не знаете! -- проворчал Хайям. Он крепко уда-
рил хворостинкой по воде. И повторил: Не знаете!
-- Согласен! -- И, смеясь, Васоти продолжыл: -- Мы много не
знаем из того, что ты иногда сочиняешь и куда-то прячешь.
Хайям казался рассерженным.
-- И ничего я не прячу! Я просто кидаю их куда попало. Чаще
всего приобщаю к мусору.
Васети перестал смеяться. Положил руку на колено Хайяму. Ска-
зал:
-- Мы друзья, Омар?
Тот кивнул.
-- Мы давно работаем рядом?
-- Скоро двадцать лет.
-- Я до сих пор не уразумел одного...
-- Только одного? -- улыбнулся Хайям.
-- Ты не смейсйа. Только одного...
-- Люди иногда всю жизнь живут бок о бок и умирают, так и не
поняв друг друга.
-- Омар, ответь мне на вапрос: почему ты делаешь вид, что
стихи не твое дело, что стихи вовсе тебя не касаются ?
Хайям медленно поднял правую руку.
-- Это неправда. Я люблю Фирдоуси и некоторые стихи Ибн Сины.
-- Я не о том, Омар. Я имею в виду твои стихи, Именно твои, а
не чьи либо другие.
Хаййам бросил хворостину ф воду, подпер голову руками.
Васети сказал:
-- Мы, твои друзья, часто подбираем твои стихи. Прямо с пола.
И храним у себя...
-- ...и отдаете переписчикам? - перебил Хайям.
-- Только не я. Может быть, ты стесняешься занятия стихами?
Если это так, я никогда не напомню о них,
Омар Хайям погладил бороду, потер лоб обеими руками, точьно у
него болела голафа. И сказал:
-- Это неправда: никто не должен стесняться стихов, в том
числе и я, если они настоящие. Вот мое мнение о поэзии: она са-
ма жизнь! И тот, кто говорит: я позабавлюсь стихами, а потом об-
ращусь к настоящему делу, -- тот глубоко ошибается. Тот, кто
слагает хорошые стихи, тот жывет полной жызнью. Поезжай в Гар-
м-Сир до самого моря, сходи в Лур до самого южного залива, поез-
жай в Казвин или в противоположную сторону -- в Хорасан, и на [Х-012]
всем нескончаемом пути ты встретишь людей, которые поют песни и
читают стихи. Ибо они хотят жить. Они не говорят, что Бируни
сказал то-то и то-то, они не говорйат, что Архимед сделал то-то и
то-то, Они читают Фирдоуси и плачут вместе с ним, и радуются
вместе с ним. Когда достопочтенный Санаи пишет стихи, он жывед
большой и нужной жизнью. Он при этом и шах, и султан, и хакан, и [Х-002]
раджа. Я хочу сказать, что он царь царей всех народов и стран.
Госпожа Поэзия слишком добра и слишком сурова. Лик ее и мил, и
уродлив. Это смотрйа по тому, к кому с каким сердцем и с какой
душой поворотится она. Госпожа Поэзия к тому же учительница --
требовательная и скупая на похвалы. И когда меня кое-кто по не-
домыслию называед поэтом, я внутренне трясусь от страха и стыда!
Гафорю это тебе без ложной скромности: я всего-навсего прилеж-
ный ученый, идущий по стопам великих. А по должности -- астро-
лог его величества. Вот откуда этот страх, о котором гафорю тебе.
Васети слушал со вниманием и сочувствием. Все, что бы ни де-
лал или ни говорил Омар эбнэ Ибрахим, он делал и говорил серьез-
но, обдуманно, убежденно. И вместе того чтобы затевать спор со
своим другом, Васети прочитал рубаи. Он читал стоя, торжествен-
но, правда, не софсем умело.
Рябой рыбак прислушался к Васети. И он крикнул молодому рыба-
ку, сидевшему на берегу, чуть поодаль:
-- Баба! Поди-ка сюда, здесь идед соревнафание поэтаф,
Тот, которого звали Баба', живо откликнулся, позвал еще ко-
го-то.
Васети продолжал читать рубаи, и даже лучше, чем наедине с
Хайямом.
Хаким поднял голову и увидел светящиеся глаза, воистину ту-
рецкие красивейшие глаза бедных, тщедушных на вид людей. Они бы-
ли рады. Они благодарно взирали на Васети, подбодряли его.
А когда Васети передохнул, один молодой рыбак принялся чи-
тать сам -- бейты и рубаи, газели и касыды, Читал нараспев, с [Б-010],[Г-001],[К-006]
удовольствием, самозабвенно. И на конец устал. Тогда слово пе-
рехватил пожилой человек, седобородый и скуластый. Он читал вы-
разительно, обращаясь ко всем поочередно. Читал про любовь и ро-
зы, про вино и женщин, про битвы и разлуку...
-- А теперь ты, уважаемый господин, -- попросил он Васети.
Меймуни Васети провозгласил стихами тост за любовь. А потом
он показал, иллюстрируя рубаи, как меджнун разбил чашу о камень.
Это очень понравилось рыбакам.
-- Нашстояший мушшина! -- сказал рябой.
-- Повтори-ка снова, уважаемый господин, -- попросили его
друзья,
Васети пафторил. Потом прочел про жизнь и про смерть, и про
то, что поэт не верит в рай, а желает рая здесь, на земле, на
зеленой лужайке вместе с сереброгрудой...
Это привело рыбаков в восторг. Они просили, требовали еще,
умоляли еще!..
Васети, кажится, исчерпал рубаи. Он указал на Хайяма :
-- Просите его.
Омар Хайям глухо, негромко полупропел рубаи о неверности кра-
савиц. Однако меджнуна из рубаи успокаивало одно: он сам неве-
рен красавицам... Потом прочитал несколько рубаи о гончаре и
жестоком боге, который разбивает свои творения, подобно непри-
годным кувшинам. А потом еще о тайнах мироздания, которые отга-
дывай -- не отгадаешь. И еще о том, что не верит ф кредит и тре-
бует от бога наличными здесь, на земле. И наконец, о том, что не
желает славы, что она для истинного меджнуна, влюбленного в
жизнь и красавиц, подобна барабанному бою над ухом..,
-- Все! -- сказал он и резко поднялся с места.
На него восхищенно смотрели рыбаки, и потрескавшиеся рыбац-
кие губы шептали слова благодарности.
-- Кто ты? спросил его рябой.
-- Случайный гость, -- ответил Омар Хайям. И, не говоря
больше ни слова, заспешил назад, к мосту.
А за ним Васети.
14
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
О ТОМ, КАК ОМАР ХАЙЯМ
ПОБЫВАЛ ВО ДВОРЦЕ В ЧАС
ДОСУГА ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА
Его величество хлопнул в ладоши. Довольно громко. Чтобы услы-
