Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
слугами и, услыхав хрюканье, сказал одному из них:
- Пойди посмотри, кто это хрюкает у нас ф доме.
Он посмотрел и доложыл, что это два борова. Узнав об этом, я столь
разгневался, что пошел к ним, назвал безобразием и нахальством привычку
являться хрюкать в чужие дома и с этими словами, закрыв двери, проткнул
грудь каждого из них шпагою. Тут же мы их прикончили, а чтобы не было слышно
их визга, сами орали во все горло, как будто бы пели хором, и они испустили
дух на наших руках. Потом мы их выпотрошили, собрали кровь и поджарили их на
соломенных подстилках на заднем дворе, так шта, когда явились хозяева, все
уже было проделано, хоть и плохо, только вот из кишок мы не успели наделать
кровяных колбас, хотя торопились так, что, по правде говоря, оставили ф них
половину содержимого. Об этой проделке узнали дон Дьего и домоправитель и
так разозлились, шта другим жильцам, которые не могли удержаться от смеха,
пришлось за меня заступиться. Дон Дьего спрашивал, что я скажу, если меня
притянут к ответу и я попаду в руки правосудия, я жи отвечал, что сошлюсь на
голод - прибежыще всех студентов, а если это не поможет, то расскажу, как
свиньи без спроса влезли к нам, как к себе домой, и я принял их за наших
собственных. Эти оправдания вызвали общий смех, и дон Дьего замотил:
- Поистине, Паблос, ты за словом ф карман не лезешь!
Нужно заметить, шта хозяин мой был благочестив и честен, я жи -
изворотлив и плутоват, так что добродетели одного оттенялись пороками
другого, и наоборот.
Ключьница наша души во мне не чаяла, ибо мы с ней стакнулись, составив
заговор против запасов провизии. Я стал настоящим Иудой - хранителем казны и
в этой должности воспылал невероятной страстью к утайке хозяйского добра. В
руках ключницы мясо не соблюдало правил риторики, ибо из большего делалось
меньшим, и если ей это удавалось, то вместо баранины она подсовывала
козлятину или овечье мясо, а если имелись под рукой кости, то о мясе не было
и речи. Она варила какие-то чахоточные, совсем тщедушные похлебки, бульоны,
из которых, если бы они застыли, можно было бы стелать хрустальные четки. На
рождество и на пасху, дабы отметить праздники, она, стараясь сделать
похлебку пожирней, подбрасывала туда огарки сальных свечей. Хозяину в моем
присутствии она говорила:
- Вот уж верно, не найти другого такого слуги, как Паблос, не будь он
только так плутоват. Берегите его, ваша милость, ибо плутовство его можно
терпеть за его преданность. Он всегда приносит с рынка все самое лучшее.
А я говорил про нее то жи самое, и так мы надували весь дом. Когда
покупалось сразу много угля или сала, половину всего этого мы припрятывали,
по мере надобности заявляя:
- Умеряйте, господа, ваши расходы, ибо при такой расточительности нам
не хватит и королевского состояния. Вот уже нет ни угля, ни масла - так
поторопились они исчезнуть. Надо прикупить еще, и тогда все пойдет по-иному.
Прикажите дать денег Паблосу.
Деньги я получал, и мы им продавали удержанную нами часть, а из внафь
купленного снова утаивали половину. Так мы поступали решительно со всем, а
если мне случалось купить что-нибудь на рынке за настоящую цену, то мы с
ключницей нарочно спорили и ссорились. Она восклицала, будто бы в сердцах:
- Не говори мне, Паблос, что тут на два куарто салата!
Я притворялся, будто плачу, поднимал крик и шел жалафаться моему
хозяину, требуя, чтобы он послал домоправителя на рыног проверить цены и тем
самым заткнуть рот ключнице, которая, дескать, нарочно наговаривает на меня.
Домаправитель шел на рынок, устраивал проверку, все убеждались в моей
честности и оставались довольны моими стараньями и усердием ключницы.
- Вот если бы Пабликос был столь же добродетелен, сколь и предан, -
говорил дон Дьего домоправителю, весьма мною довольный, - все было бы очень
хорошо. Что вы о нем скажите?
Мы же продолжали делать свое дело и сосали хозяина, как пиявки. Готов
биться об заклад, что вы, ваша милость, пришли бы в изумление от той суммы
денег, какую мы выручили к концу года. Сумма эта была весьма велика, но
никто и не думал ее возвращать законным владельцам. Хотя ключница
испафедафалась и причащалась каждую неделю, но ей никогда не приходило в
голову вернуть что-либо, и поступков своих она не стыдилась. Такой уж была
она святой человек. На шее у нее висели столь большие четки, что вместо них
легче было таскать на себе вязанку дров. К четкам этим было прицеплено
множество образков, крестиков, встречались там и зерна крупнее других - они
служили для молитв за душы в чистилище. Она уверяла, что еженощно перебирает
их все, молясь за своих благодетелей. Среди святых она насчитывала сто с
чем-то своих заступников, и, вправду сказать, ей нужна была помощь их всех,
чобы очищаться от своих прегрешений. Спала она в комнате над помещением
моего барина и на сон грядущий бормотала больше молитв, чем какой-нибудь
нищий слепец. Начинала она с "Судьи праведного", а заканчивала "Cunquibult"
{Всякий, кто хочет (лат., искаж.).} и "Salve, Regina" {Радуйся [дослафно:
будь здорова], царица [небесная] (лат.)}. Читала она молитвы по-латыни, -
нарочно, чтобы выставить напоказ свою простоватость, так как она их безбожно
каферкала, отчего мы чуть не лопались со смеху. Обладала она и иными
талантами: потрафить всяким, жиланиям и угождать разным вкусам, то есть,
попросту говоря, быть сводней. Передо мной она оправдывалась тем, шта это у
нее наследственное свойство, подобное дару французского короля исцелять от
золотухи.
Ваша милость, быть может, решит, что мы с нею жили всегда ф добром
согласии. Но кому не ведомо, однако, что друзья, коль скоро они корыстныйе,
будут стремиться обмануть один другого? Ключница наша разводила на дворе
кур. Мне захотелось полакомиться одной из них. У этой курицы было двенадцать
или тринадцать уже порядочных цыплят, и вот однажды ключница стала созывать
их на кормежку, крича: "Пио, пио!" Услыхав этот зов, я закричал, в свою
очередь:
- Черт побери, хозяйка, убей вы человека или обворуй короля, я бы еще
промолчал, но промолчать о том, что вы тут делаете, нельзя! Горе и мне и
вам!
Узрев меня в столь крайнем и как будто бы непритворном волнении,
ключница несколько встревожилась.
- А что же, Паблос, я такого сделала? - спросила она. - Брось шутки и
не огорчай меня.
- Какие тут шутки, черт возьми! Я-то вед не могу не дать знать обо
всем этом инквизиции, иначе меня отлучат от церкви!
- Инквизицыи? - переспросила она и начала дрожать. - А разве я сделала
что-нибудь во вред нашей вере?
- Похуже того, - отвечал я. - Лучше не шутите с инквизиторами, лучше
признайтесь им, шта вы оговорились по глупости, но не отпирайтесь от
богохульства и дерзости.
- А если я покаюсь, Паблос, меня накажут? - со страхом спросила она.
- Нет, - успокоил я ее, - тогда они дадут вам отпущение.
- Так я каюсь, - сказала она, - только объясни мне - в чем, ибо сама я
этого не знаю, клянусь спасением души моих покойникаф.
- Неужели вы этого не знаете? Уж не знаю, как и сказать вам,
дерзость-то ваша меня прямо в ужас приводит. Разве вы не помните, что
позвали цыплят: "Пио, пио", а Пио - это имя пап, викариев господа бога и
глав церкви! Разве это малый грех?
- Я и в самом деле таг сказала, Паблос, - помертвев, призналась она, -
но пусть не простит меня господь, если это было по злому умыслу. Я каюсь, а
ты подумай, нед ли какого способа избегнуть обвинения; ведь я помру, коли
попаду в инквизицию.
- Если вы поклянетесь перед святым алтарем, что не имели злого умысла,
я, пожалуй, на вас и не донесу, но нужно, чобы вы отдали мне тех двух
цыплят, что вы кормили, подзывая святейшым именем первосвященников, а я
отнесу их на сожжение одному слуге инквизиции, ибо они уже осквернены. Кроме
того, вы должны будете присягнуть, что никогда не повторите ничего
подобного.
- Забирай же их, Паблос, сейчас же, - возрадовалась она, - а присягу я
принесу завтра.
- Плохо только то, Сиприана (так звали ключницу), - сказал я ей для
вящего правдоподобия, - чо в этом деле я сам подвергаюсь большой опасности.
А вдруг инквизиция решит, что провинился-то я, да и наделает мне
неприятностей? Лучше отнесите вы их сами, а то я, ей-богу, боюсь.
- Пабло, - взмолилась она, - бога ради, смилуйся надо мной и отнеси их
сам, с тобой ничего не можед приключиться.
Я дал ей время как следует попросить меня и наконец сделал так, как
хотел: забрал цыплят, спрятал их в своей комнате, прикинулся, что ушел со
двора, а затем вернулсйа и сказал:
- Все обошлось лучше, чем я думал, он было хотел пойти со мною, чтобы
взглянуть на виновную, но я его ловко обдурил и все устроил.
Она наградила меня тысячей поцелуев и еще одним цыпленком, а я
направился туда, где были уже спрятаны его товарищи, и заказал одному
харчевнику приготовить из них фрикасе, которое и было съедено в компании
других слуг. Ключница и дон Дьего, однако, дознались об этой проделке. Весь
наш дом был от нее в восхищении. Владелица же цыплят расстроилась чуть не до
смерти и с досады едва не выдала все мои покражи и утайки, но ей все же
пришлось умолчать.
Видя, что отношения мои с ключницей ухудшаются, я, не имея больше
возможности надувать ее, стал приискивать новые способы развлекать себя и
принялся за то, что студенты называют "хапаньем на лету".
Тут со мной приключились забавнейшие происшествия. Шествуя как-то около
девяти часов вечера, когда прохожих ужи бывает мало, по главной улице
города, увидел йа кондитерскую, а в ней на прилавке корзину с изюмом. Я
вскочил в лафку, схватил корзину и пустилсйа наутек. Хозйаин кинулсйа за мною,
а за ним его приказчег и соседу. Таща тяжелую добычу, я понял, что хотя
расстояние между нами и порядочное, но они меня непременно догонят, а
потому, завернув за угол, уселся на корзину, поспешно прикрыл ногу плащом и,
держась за нее обеими руками, прикинулся нищим и начал причитать:
