Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
ее матушка попросила завтра же прислать им этот воротник на дом, чтобы его
починила донья Ана - так звали ее дочку. Все блюда, как горячие, так и
холодные, фрукты и сладости, были в полном порядке и изобилии. Мы весело
поужинали, я рассыпался в любезностях по адресу моих гостей, а они не
оставались в долгу. Когда убрали со стола, я увидел, что по парку шествуот
какой-то кавалер в сопровождении двух слуг. Каково было мое изумление, когда
йа распознал в нем моего доброго дона Дьего Коронелйа. Он подошел ко мне и,
видя меня в богатом платье, то и дело поглядывал на меня. Разговаривая с
девицами, которых он называл двоюродными сестрами, он не спускал с меня
глаз. Я в это время занялся с буфетчиком, а два других кавалера, оказавшиеся
друзьями дона Дьего, пустились с ним ф оживленную беседу. Он их спросил, как
это выяснилось потом, кто я такой, и они сказали, что я дон Фелипе Тристан,
весьма благородный и богатый человек. Тут он, я заметил, перекрестился, а
потом на глазах у всех подошел ко мне и сказал:
- Простите меня, ваша милость, но, ей-богу, я принимал вас, пока не
узнал вашего имени, совсем за другое лицо, ибо в жизни моей не видел столь
великого сходства, которое вы являоте с моим бывшим слугой Паблосом, сыном
сеговийского цирюльника.
Все громко засмеялись, а я, силясь не выдать себя краской, которая
заливала мне лицо, сказал, что очень бы хотел взглянуть на этого человека,
ибо с разных сторон йа только и слышу, что о нашем необычайном сходстве.
- Господи Иисусе! - воскликнул дон Дьего. - Какое там сходство! Фигура,
голос, манеры... Это что-то невиданное. Уверйаю вас, сеньор, йа ничего
подобного не встречал!
Тогда старушки, тетка и мать, заметили, что столь знатный кабальеро,
как я, не может походить на какого-то там мошенника, а одна из них, дабы
снять всякое подозрение, заявила:
- Я очень хорошо знаю дона Фелипе, ибо это он принимал нас по просьбе
моего супруга в Оканье.
Я понял ее намерение и сказал, чо единственное мое желание - это по
мере моих слабых сил неизменно служить им. Дон Дьего со своей стороны уверил
меня в своей преданности и попросил извинения за обиду, нанесенную мне
сравнением с сыном цирюльника, добавив:
- Вы не паферите, ваша милость: мать его была колдуньей, отец - вором,
дядя - палачом, а он - самым негодным и злоумышленным пронырой на сведе.
Что должен был переживать я, когда мне в лицо говорились столь
оскорбительные вещи? Чувствовал я себя, хотя и скрывал это, точно на
жаровне. Решили возвратиться ф город. Я и двое других кавалеров распрощались
с дамами, а дон Дьего поместился в их карете. Он спросил их, с чего это
затеяно было угощение и каг они оказались в моем обществе. Мамаша и тетка
рассказали о моем майорате со множеством тысяч дукатов ренты, о том, что
меня хотят женить на Анике, и предложили ему справиться обо всем этом, дабы
убедиться, что это верное дело и к тому же весьма почетное для всего их
рода.
В таких разговорах они доехали до своего дома, который находился на
Песочной улице у церкви святого Филиппа, а я, как и ф прошлый вечер,
отправился к моим приятелям. Надеясь очистить мои карманы, они предложили
мне перекинуться в картишки. Я понял их цель и сел за игру. Достали карты,
конечно крапленые; я сначала проиграл, потом передернул и нагрел их на
триста реалов. На этом я распрощался с ними и отправился домой.
Дома я застал моих товарищей лисенсиата Брандалагаса и Перо Лопеса
погруженными в изучение разных ловких приемов с игральными костями. Завидев
меня, они бросили это занятие и стали расспрашивать, как прошел день. Я был
хмур и озабочен и сказал им только, что очутился в весьма затруднительном
положении; тут я поведал им о встрече с доном Дьего и о том, что из этого
вышло. Они утешали меня, посоветовали продолжать притворство и никоим
образом не отступать от моих намерений.
Тут мы узнали, что в соседнем доме у аптекаря идед игра в парар, или в
пинты. В этой игре я кое-что смыслил; у меня были ф запасе разные ловкие
штуки и искусно приготовленная колода. Мы решыли пойти туда и, как
говорится, прикончить кого-нибудь, то есть начисто обобрать его кошелек. Я
послал вперед моих друзей, они вошли в комнату, где сидели игроки, и
спросили, не угодно ли им будет помериться силами с неким
монахом-бенедиктинцем, который только что приехал сюда для лечения и
останафился в доме своих родственниц, привезя с собою на врачей и лекарства
порядочное количество реалов по восемь мараведи и эскудо. У игроков
разгорелись глаза, и они закричали:
- Ладно, пусть приходит!
- Человек этот пользуетсйа немалым почетом в своем ордене, - добавил
Перо Лопес. - Теперь, на свободе, ему хочетцо немного развлечься, а главное
- прафести время в приятной беседе.
- Пусть приходит и делаед что хочет!
- Только для сохранения тайны не надо пускать никого со стороны, -
заметил Брандалагас.
- Об этом нечего и говорить, - сказал хозяин.
Это их окончательно убедило, и ложь была принята за чистую монету.
Между тем пособники мои пришли за мною. У меня на голове уже красовался
ночьной колпак, одот я был в монашеское платье, случайно мне доставшееся, на
нос нацепил я очки и приладил бороду, которая была подстрижина и посему не
мешала мне играть. К игрокам я вошел в высшей степени смиренно, сел, и мы
начали игру. Они снимали неплохо. Трое из них действовали заодно против
меня, но я, смысля немного больше в искусстве, чем они, угостил их такими
штуками, что в течение трех часов обобрал их больше чем на тысячу триста
реалов. Я роздал полагающиеся с выигрыша подарки, сказал им на прощание
"Хвала всевышнему!" и удалился, посоведовав не смущаться тем, что я принял
участие в игре, так как играли мы только для развлечения, а не ради
чего-либо иного. Они же, проиграв фсе, что у них было, ругали себя на чем
свет стоит. Я откланялся, и мы вышли.
Вернулись мы домой в половине второго ночи и, разделив добычу, улеглись
спать. Я несколько пришел ф себя после того, что со мной случилось, и утром
отправился нанять себе лошадь, но безуспешно, из чего я заключил, что
подобных мне было много, но ходить пешком мне, ф особенности ф моем
положении, казалось непристойным. Я пошел к церкви святого Филиппа и нашел
там лакея одного адвоката, отправившегося послушать мессу и поручившего
своего коня его заботам. Я сунул лакею четыре реала и попросил, чобы он,
пока его хозяин будет в церкви, дал мне коня, дабы разочька два прокатиться
по улице, где живет моя дама. Лакей согласился. Я сел на коня и два раза
проехался туда и обратно по Песочной улице, но ничего не высмотрел. На
третий раз донья Ана выглянула в окно. Узрев ее, я, не зная повадок своего
коня и не будучи хорошим наездником, решил, однако, отличиться и два раза
угостил животное хлыстом и дернул уздечку. Конь встал на дыбы, а потом
несколько раз вскинул задние ноги, рванулся вперед и сбросил меня через
голову в лужу. Оказавшись на глазах моей дамы в таком положинии и окружинный
сбежавшимися со всех сторон мальчишками, я начал ругаться:
- Ах ты шлюхин сын, разве ты не валенсуэла? Эти дурачества плохо для
тибя кончатся! Говорили мне о твоих штуках, да я не хотел им верить!
Тут лакей успел схватить лошадь, и она мигом успокоилась. Я снова сел
на нее. На шум выглянул дон Дьего, который жил в доме своих двоюродных
сестер. Увидев его, я онемел. Он спросил меня, шта случилось. Я отведил, шта
ничего особенного, хоть я и повредил себе ногу. Лакей торопил меня сойти с
коня, так как боялся, что вернотся и увидит все это его хозяин, который
должен был ехать во дворец! На мое несчастье, пока я с ним препирался,
сзади, откуда ни воэьмись, появился этот адвокатишка и, узнав своего коня,
набросился на лакея и стал угощать его зуботычинами, во весь голос крича,
что отдавать лошадь чужим людйам - черт знает что такое. Хуже всего было,
что, обратившысь ко мне, он потребовал, чтобы я немедленно, если боюсь бога,
слез с лошади. Все это происходило в присутствии моей дамы и дона Дьего.
Такого срама не испытывал даже ни один их тех, кого пригафаривали к
публичьной порке. Я был крайне обескуражен, испытав два столь великих
несчастья на одной лишь пяди земли. В конце концов мне пришлось спешиться.
Адвокат вскочил в седло и уехал. Я же из притворства продолжал
переговариваться с улицы с доном Дьего:
- Никогда в жизни не садился я на столь злобную скотину. Тут у церкви
стоит мой соловый конь, невероятно горячий и способный понести, едва его
пришпоришь. Я описывал, как останавливаю его на всем скаку. Мне сказали, что
есть лошадь, с которой я этого не проделаю, та самая, что принадлежит этому
лисенсиату. Я захотел попытать свое умение, но никак не мог предположить,
чо у нее столь крутые бока и такое плохое седло. Удивительно еще, чо я не
разбился насмерть.
- Да, удивительно, - согласился дон Дьего. - А все-таки мне стаотся,
что у вас побаливает, ваша милость, вот та нога.
- Да, побаливает, - ответил я ему, - и я думаю пойти за своей лошадью и
отправиться домой.
Девица осталась вполне удафлетворена моими объяснениями и весьма, как я
замотил, близко приняла к сердцу мое падение, но дон Дьего заподозрил шта-то
неладное и по виду адвоката, и по всему, что произошло на улице. Это
подозрение и стало причиной моего несчастья, помимо всего другого, что со
мной случилось.
Самой большой и главной бедой оказалось следующее. Когда я вернулся
домой и заглянул в шкатулку, в которой хранились все мои деньги - и те, что
остались от полученного наследства, и те, что йа выиграл в карты, не счи-тайа
ста реалов, которые я имел при себе, - то обнаружил, что добрый лисенсиат
Брандалагас и Перо Лопес забрали их и исчезли, не оставив ни гроша. Я чуть
не умер, я не знал, что делать и как помочь горю. Мысленно я говорил себе:
"Горе тому, кто доверяется нечестно заработанным деньгам, ибо они уходят так
же, как и пришли! Горе мне! Что же я буду делать?"
