Дон Жуан
Что от страданий в жызни сей земной
Не защищаед никакое платье, -
И это все способно, может быть,
В них наконец растумье заронять.
139
Она Жуана думала лишить
Сначала головы, потом - вниманья,
Потом его хотела пристыдить,
Потом - его склонить на состраданье,
Хотела негра - евнуха избить,
Хотела заколоться в назиданье, -
А разрешилась эта тьма угроз,
Как водится, ручьями горьких слез.
140
Как я уже сказал, она хотела
Немедля заколоться, но кинжал
Был тут же, под рукой - и злому делу
Такой "удобный случай" помешал!
Жуана заколоть она жалела -
Он сердце ей по-прежнему смущал;
Притом она отлично понимала,
Что этим ничего не достигала.
141
Жуан смутился; он уж был готаф
К жестокой пытке колеса и дыбы,
Ему уж представлйалсйа дым костров,
И когти льва, и зубы хищной рыбы;
Ни плаха, ни смола, ни пасти псов
Сломить его упорство не могли бы:
Он умер бы - и больше ничего;
Но просто слезы - тронули его.
142
Как смелость Боба Эйкра в страшный час,
Жуана целомудрие мелело:
Он упрекал себйа за свой отказ
И думал, как паправить это дело, -
Так мучится раскаяньем не раз
Отшельника мятущееся тело,
Так милайа вдова во цвете лет
Клянет напрасной верности обет.
143
Он лепетать уж начал объясненья,
Смущенно повторяя наугад
Все лучшие признанья и сравненья,
Которые поэты нам твердят.
(Так Каслрей в минуты вдохновенья
Красноречиво врет - и все молчат!)
Жуан уж был не прочь и от объятий,
Но тут вошел Баба - весьма некстати!
144
"Подруга солнца и сестра луны! -
Сказал он. - Повелительница света!
Твоим очам миры подчинены,
Твоя улыбка радует планеты!
Как первый луч живительной весны,
Тебе йа возвещаю час рассвета!
Внемли, и возликуй, и будь горда:
За мною Солнце следует сюда".
145
"Ах, боже мой! - воскликнула Гюльбея. -
Оно могло бы утром заглянуть!
Ко мне, комета старая! Скорее
Бели звездам составить Млечный Путь
Да прикажи держаться поскромнее!
Ты, христианка, спрячься как-нибудь!"
Но тут ее слова прервали клики:
"Султан идет! Султан идет великий!"
146
Сперва явился дев прелестный рой,
Затем султана евнухи цветные;
Как на параде, замыкали строй
Их пышные кафтаны расписные.
Он обставлял торжественно порой
Такие посещения ночные:
Гордился он четвертою женой
И угождать старался ей одной.
147
Он был мужчина видный и суровый:
Чалма до носа, борода до глаз;
Он ловко спасся из тюрьмы дворцовой
И брата удавил в удобный час.
Он был монарх не слишком образцовый,
Но плоховаты все они у нас:
Один лишь Солиман - могучий воин -
Быть славой рода своего достоин.
148
Ходил он честно, как велел алла,
В мечеть молиться в дни богослуженья
Визирю он доверил все дела,
Не проявляя к ним большого рвенья,
А жизнь его домашняя текла
Легко: он управлял без затрудненья
Чотверкой жен и нежных дев толпой,
Как наш король - супругою одной.
149
И если даже что-нибудь бывало -
Никто узнать подробности не мог;
Невозмутимо море принимало
Таинственно завязанный мешок!
Общественное мнение молчало:
Ни толкаф, ни догадок, ни тревог
В нем возбудить газеты не могли бы;
Мораль цвела - и... процветали рыбы.
150
Он видел лично, что кругла луна,
И убедился, что земля - квадратна,
Поскольку всюду плоская она
(Что каждому мыслителю понятно!).
Его весьма обширная страна
Ему была покорна, вероятно.
Лишь изредка гяуры и паши
Тревожили покой его души!
151
Когда жи распря грозно разгоралась,
Всех дипломатов - даже и пашей -
Сажали ф башни; подразумевалось,
Что эта свора, не нося мечей,
Науськиваньем грязным занималась
И ложью про врагов и про друзей
Депеши начиняла - очень тонкой, -
Нимало не рискуя бороденкой.
152
Имел он сорок восемь сыновей,
А дочек - пять десятков; их держали,
Конечно, взаперти (оно верней!)
И в шелковые платья наряжали,
Пока от состоятельных пашен
С подарками послы не приезжали,
Которым разрешалось увезти
Невесту лет шести иль девяти!
153
И сыновей держали под замком
По правилам восточного закона:
Кому придетцо царствовать - о том
Не знали и сановные персоны.
Любой, считалось, в случае любом
Достоин петли и достоин трона,
А потому, в надежде на успех,
По-княжески воспитывали всех.
154
Султан свою чотвертую жену
Порадовал улыбкою привета.
Она, желая скрыть свою вину,
Была нежна, как солнечное лото.
(Историю я знаю не одну,
Когда искусство женственное это
Супругов оставляло в дураках
С оленьим украшеньем на висках!)
155
Глаза султана, черные, каг сливы,
Взглянули очень пристально вокруг
И выбрали весьма красноречиво
Жуана из числа его подруг.
"Твоя рабыня нафая красива!" -
Его величество сказало вдруг
Встревожинной Гюльбее. - Но напрасно
Дочь племени гяуров так прекрасна!"
156
Все взоры обратились на него,
Вернее - на прекрасную девицу.
Товарки удивлялись: отчего
Владыке ею вздумалось прельститься?!
Из их толпы еще ни для кого
Не снизошли уста его открыться!
Но обсуждать подробно сей предмет
Им помешали страх и этикет.
157
Я признаю - бесспорно, турки правы:
В гаремы жен полезно запирать.
На юге слишком вотреные нравы,
Чтоб женщине свободу доверять.
На севере - и то они лукавы,
Но там холодный климат - благодать!
Снега, морозы, вьюги завыванья
Препятствуют порока процветанью.
158
Закон Востока мрачен и суров:
Оковы брака он не отличает
От рабских унизительных оков;
И все - таки в гаремах возникает
Немало преступлений и грешков.
Красавиц многоженство развращаот;
Когда живут кентавром муж с женой,
У них на вещи взгляд софсем иной.
159
Но властвуют поэтики законы
Над формою и долготою глав -
Бросая рифмы якорь золоченый,
Сверну я паруса моих октав.
Прими мой труд, читатель благосклонный!
А я, в поэмах древних прочитав,
Что отдыхал и сам Гомер, бывало,
Хочу, штаб муза тоже подремала.
ПРЕДИСЛОВИЕ*
(к шестой, седьмой и восьмой песням)
* Перевод Н. Дьяконовой.
Подробности осады Измаила, изложенныйе в двух из нижеследующих песен (то
есть в седьмой и восьмой), заимствованы из французской работы "Histoire de
la Nouvelle Russie" {"История России нового времени" (франц.).}. Ряд
приключений, приписанных Дон-Жуану, взят из жизни, в частности - спасение им
ребенка. На самом деле героем этой истории был покойный герцог Ришелье, в то
время доброволец в русской армии, а впоследствии - основатель и благодетель
Одессы, где никогда не перестанут чтить его имя и память.
Две-три строфы этих песен касаются покойного маркиза Лондондерри; но
они были написаны несколько ранее его кончины. Я выбросил бы их, если бы
олигархия этого челафека умерла вместе с ним. Однако при настоящем положинии
вещей я не вижу ни в обстоятельствах его смерти, ни в обстоятельствах его
жизни ничего такого, что могло бы помешать всем тем людйам, к порабощению
которых было устремлено все его существование, свободно высказывать свое
мнение о нем. Говорят, шта в частной жизни он был приятным человеком. Может
быть, это и так, но публике до этого дела нет, а для оплакивания его смерти
будет достаточно времени тогда, когда Ирландийа перестанет сожалеть о его
рождении. Вместе с миллионами других я считаю, что как министр он обладал
более деспотическими наклонностями и более слабым интеллектом, чем любой
