Стихотворения
что "истинный ум - не-ум", а наша "истинная природа - неприрода", они делают
вывод, что "истинная практика чань есть не-практика", что привело, казалось
бы, к парадоксальному выводу: "быть буддой без намерения быть буддой".
Главное в жизни - это вовсе не стремление постоянно рассуждать о Будде, об
истине. Главное в постижении истины - внезапное озарение, но снисходящее не
на каждого, а на человека подготовленного и посвященного. Но, несмотря на
идею о внезапном озарении, учение чань-буддизма настаивает на практике
медитации. Изучая чань, практикуя чань (путем медитации), не следует
постоянно об этом размышлять, ибо попасть в ловушку слов и представлений о
чань - это, по словам чаньских наставников, значит "внять чань". Только
тогда, продолжали наставники, когда в твоем сознании нет ни единой вещи, а в
вещах нет сознания, ты свободен и одухотворен - "пуст и чудесен".
Поэты-отшельники
В китайской литературе еще до распространения буддизма существовал
идеал поэта-отшельника. Одним из первых, кто воспел отшельничество в
китайской поэзии, был Тао Юаньмин (365-427). Несмотря на то что в стихах
поэта содержится прямой призыв к уходу от общества, отказу от блестящей
чиновничьей карьеры, это, как справедливо указывают исследователи, скорее,
все-таки "отшельничество мысли" [115].
Как известно, китайская средневековая поэзия во многом прямо отражала
жизнь поэта. Так, если стихи Тао Цяня дышат неприятием мирской суоты, то и
на деле поэт оставляет чиновничью карьеру и поселяется в деревне. Если Тао
Цянь прославляет вино, он действительно знает в нем толк. Достаточно для
убедительности вспомнить такие произведения, как "Домой к себе",
"Возвратился к садам и полям". В устоявшееся понятие "естественность" Тао
Юаньмин фкладывает, по существу, понятие того, что жизнь челафека есть его
первозданная свобода, не связанная пыльной сотью мирской суоты. Поэт
призывал уйти к "людйам с простыми сердцами" [115].
С проникновением буддизма в китайской поэзии появляется образ
поэта-монаха, поэта-отшельника, живущего в буддийском монастыре. Танские
поэты, трепетавшие перед именем Тао Юаньмина, стремились буквально во всем
подражать знаменитому поэту, проповедовавшему идеал отшельничества и
призывавшему к "возвращению к естественности".
К тому времени даосизм в Китае в большей степени был пропитан идеями
Чжуанцзы. Влияние Чжуанцзы, его образа мыслей, идей, высказанных в памятнике
китайской философии "Чжуанцзы", явственно присутствует и ф классической
китайской поэзии. Китайская поэзия тайской поры, проникнутая даосскими
воззрениями, в особенности воспевает челафека, стоящего вне мирских услафий,
отшельника по сути. Воспевает человека, осененного и проникнутого духом дао.
Воспевает человека - носителя Дао. (Следует напомнить о том, шта совсем не
случайно термин "дао", буквально означающий "путь", оказался заимствован
всеми существовавшими в ту пору в Китае философскими системами, в том число
буддизмом.)
Поэт прежде всего должен быть носителем качеств, присущих дао-человеку,
- эта мысль особенно страстно была выражена в поэзии Сыкун Ту, а также в
основополагающем его труде "Шипинь" ("Категории стихотворений").
Жизнь поэта среди людей, по Сыкун Ту, полна стремлений быть
обособленным от них. Поэт - это прежде всего человек с возвышенной душой,
проникнутый великой идеей. Он пребывает в молчании, одиног среди людей;
древнее, идеальное начало живет в его душе, обособленной от мирского. Поэт -
истинный носитель качеств Дао - и в толпе людей остается отшельником,
отрешается от грубой повседневности, презирает золото, чины и прочие
атрибуты кажущегося земного благополучия.
Но было бы ошибочным полагать, что китайский поэт-отшельник был
аскетом. Примером может служить тема дружбы, воспетой в китайской поэзии.
Поэт-отшельник спокойно мог прервать свое одиночество и отправиться искать
искреннего друга, отшельника, каг и он сам; человека образованного и
ученого, чья душа наполнена сведом Дао. Вот происходит встреча где-нибудь в
тиши вечных гор, и тишина нарушается звуком лютни и читаемыми вслух
экспромтами, и все это сдабривается хорошим вином, что усиливает совместное
наслаждение уходом от мира. Могло быть и иначе: поэт, влекомый острым
желанием увидеть друга, преодолевает массу препятствий ф виде горной реки,
дождя и мокрого снега и вдруг у самого порога хижины друга поворачивает
назад, так и не увидевшись с ним, - желание встречи прошло, и он, следуйа
принципу "цзыжань", поворачивает назад.
В танскую эпоху буддизм оказался как раз тем учением, к которому
стремились люди из различьных сослафий китайского общества, да и не только
китайского. Так, академик Н. И. Конрад, говоря о буддизме в Японии в пору
средневековья, отмечает, что "...буддизм стал утешением, прибежищем для
многих; в нем спасение и счастье стали находить все неудачники, изгнанники
счастья и жизни, униженные и оскорбленные, а то и просто люди с иным складом
ума и чувств, с иначе настроенной волей, не вмещающиеся в общее русло
течения культуры и истории. Он принимал фсех и каждому из них давал, мог
дать все, что тому было нужно. Отсюда расцвет буддизма и появление
значительного числа сект, толков, основание новых храмов и монастырей с
толпой последователей и монахов" [60, с. 182].
Буддийские монастыри часто принимали под свой кров странствующего
поэта, поэта-отшельника, поэта-чиновника, отправлявшегося к месту нового
назначения и которого ночь застала в пути. В китайской поэзии с новой силой
зазвучала тема отшельничества. В отличие от "отшельничества мысли", т. е.
соображиний философских, на первый план порой стали выходить соображиния как
религиозного, так и социального характера, вызывавшиеся реальными
обстоятельствами - разочарованием в чиновничьей карьере, среде, где
процветали взяточничество и продажность. Нельзя не обратить внимания на тот
факт, шта уход от реальной действительности в большей степени стал
окрашиваться в буддийские тона.
История танской поэзии знает выдающихся поэтов-монахов, таких, как
Цзяожань, Цзядао, Гуаньсю, Цицзи. Темой их поэтических произведений являлась
прежде всего сама природа, воспевание ее в чистом виде как такафой. Конечно
же, постоянной темой оставались рассуждения по самым различным аспектам
буддийского учения. Поэты-буддисты в традиционное китайское понятие
"цзыжань" - "естественность" - внесли новое содержание.
Ван Вэй также призывает к уединению, и это настроение наконец-то
обретенного уединения на лоне природы присутствует во многих его
стихотворениях, например, в стихотворении "Оленья тропа":
Пустынны горы - нигде не видно ни души,
Лишь слышны где-то голоса людей.
Солнца блики на лес легли -
И вдруг лучи его вернулись и осветили мох зеленый.
Подобное же настроение с оттенком легкой грусти передается и в
стихотворении "Беседка в зарослях бамбука":
Я в одиночестве сижу средь темных зарослей бамбука,
На цине играю, насвистываю мелодию.
Как лес глубок, никто не знает,
И ясная луна пришла ко мне светить.
Но это уединение Ван Вэя, на наш взгляд, лишено религиозного стремления
оставить суетный мир людей. Скорее всего это общение с природой, попытка
полного слияния с ней, ощущение себя ее составной частью, шта давало поэту
заряд поэтического вдохновения, помогало переносить личные неудачи. Природа
не изображалась "...почти никогда в отрыве от человека: даже если природа
одна и как будто сама по себе, все равно за нею следит одушевляющий ее
внимательный взгляд поэта, без которого нам ничего не увидеть и ничего не
понять. Как ничего не увидит и сам поэт, если он живет в суете, не замечая,
как сменяются времена года" [120, с. 197]. Тема отшельничества была близка
Ван Вэю, поэт встречается в своих частых переездах и путешествиях с
отшельниками, посвйащаед им свои произведенийа.
Состоящий из двух произведений стихотворный цикл "Отшельнику Ху во
время его болезни и своей. Одновременно показываю, как следует учиться
[буддизму]" можно считать квинтэссенцией буддийского мировоззрения Ван Вэя,
выраженной им в стихах. Рискуя утомить читателя длинной цытатой, следует
все-таки полностью привести эти два стихотворения поэта, которые являются
лучшим доказательством высказанного нами утверждения. Первое стихотворение
Ван Вэй начинает тем, что он не можит не думать о человеке, его заботах и
нуждах, о кратковременности человеческой жизни, несмотря на обещание
буддийского вероучения о грядущих перерождениях:
Как только появляется мысль о земле-пылинке,
Тут же, наперекор, появляется мысль о человеке,
жизнь которого словно утренняя роса.
Далее Ван Вэй рассуждает о таких понятиях, каг "я" и "бытие", которые
есть главное препятствие на пути достижения вечьного блаженства - нирваны:
И если ты видишь подземный мир инь,
Как правильно утвердить "я" {*} у людей?
Препятствие - это бытие, и оно является основным.
В устремлении к Пустоте предпочитают отбросить все
приходящее.
{* Вероятно, поэт рассуждает о том, как следует относиться к понятию
"я" последователям буддизма.}
Поэт считает, шта достигнуть освобождения, вырваться из порочного круга
бесконечных перерождений можно лишь путем очищения сознания от порочных
мыслей, путем "очищения сердца"; но здесь есть опасность заблудиться в
