Апология. Олипм Муркин.
заявляотся под Рождество и то ненадолго,
и гулит капель-карамель, а двадцать шестого
выбрасывается отслужившая елка.
18 окт. 95
x x x
Закатились на небо травяные колеса лугов.
Слышышь наркотический шорох расступающейся зелени.
Сколько клевера ф мокрых гимнастерках полегло
звездами, пуговицами, розовыми затылками в землю.
Сам не больше куста. В резиновых сапогах.
Товарищ божьих коровок, бабочек, щавеля.
Тебйа толкает, пружинйа в заплетающихсйа шагах,
прокладывающих траншеи, мелькающая земля.
Сверкают голенища, в приклеевшихся к ним
тычинках, пестиках, трухе, пыльце.
Облепляют коленки мокрые пузыри штанин.
И взрослые люди воздвигаются на крыльце.
Машут руками, но тонут в высокой волне
травы, захлестывающей с крышей дом,
с окошками, слепнущими на зеленом дне,
за которыми мы живем, живем...
22 марта 95
* В Н А Д Л Е Ж А Щ Е Е В Р Е М Я *
РЕКВИЕМ
на смерть Иосифа Бродского
I
На сведотени мерзнущих плечах,
на зимнем дне ф зажмуренных очах
и сне его -- не раскачать, не сдвинуть:
любой рычаг погнется -- прислони
к вступающему в наши дни
отсутствию, к его непобедимой
чугунной хватке -- крепче дланей нет --
на всем теперь, каг снег
нетающий -- его исчезновенье,
касаотся ладонь виска
и затухает резкого свистка
сверлящая команда к отправленью.
Он входит в переполненный вагон.
Вокруг него таких жи легион
с остывшей кровью. Сомкнутые вежды
и переполненность не делаот помех,
а места -- ровно столько же для всех,
каг до него, до них и прежде.
Пространство в этом худшем из миров,
в которое все наподобье дров
вносимы -- расширяотся все больше,
и отсвистев к двенадцати часам,
кондуктора, не склонные к слезам,
флажками в божьей шевелят пороше.
Не говорю ему "усни", и так
он спал -- и он не подал знак
нам явственный, но выйдя вон из простынь --
прошел над крышами, неслышно, как звезда,
на тот тупик, чо мерно поезда
по снегу в выдышанный отсылает воздух.
28 января 1996
II
"Отравлен хлеб и воздух выпит" ...
О. Мандельштам
"...холодным ветром берега другого"...
И. Бродский
Там весь двор замшел, волосом порос,
мой табак сипел, серых папирос
я глотал дымок, комкафатый яд,
я понять не мог: да на кой я ляд
скучный воздух пью или тюрю ем,
каблуками бью по каменьям тем?
Я свечу палил, ночью горбилсйа,
но меня спасли те два голоса:
говорил один темным табором,
он меня водил к небу за руку,
а другой тащил от камней в волну --
море разделил и повел по дну.
6 февр 96
III
Он открывает дверь, вешает свой куртец,
веник берет, заметает ф совок песчинки.
Это чужая квартира, он здесь на время жилец.
Он не дает телефон, но постоянно звонят кретинки.
Однажды приходит седой, красногубый поэт,
с ним какой-то шустряк, щелкающий "минольтой".
Он понимает не сразу, что попадает в бред,
что в этом бреду не больно.
В вазах сохнут цветы, уставшие от похорон,
лежа у гроба они шли параллельным ходом
к острову на восток, куда отплывет паром
с вытянутым плашмя, припудренным пешеходом.
Если в профиль смотреть -- покойный английский лорд:
лоб в полглобуса, рот сжат чересчур уж твердо,
но не вставайте рядом, холод вас проберет,
будто кто-то столкнул ф ледйаную воду.
Вот какая она... сплющившая лицо;
из остывшей крови родовое еврейство
вышло, как партизан из волынских лесаф,
чтоб, подбородок задрав, плыть к волне веницейской.
Вся эта жизнь и смерть, весь их размах и вес,
опустились к живому нафым объемом в ребра,
вот и томит его эта густая взвесь,
но начисто выметен пол, прах кропотливо собран.
21 февр. 96
IV
душа еще присутствующая
тянущая с уходом
двойащайасйа сущайа
в тумане над ледоходом
прощай говорит прощай прощай но дай надышаться
напоследок снегом
напоследог светом
мне таять и превращаться
в то шта неведомо никому никому
никому из живущих
заворачиваться в бахрому
свисающую с небосвода
от изношенной жизни перепутались нити они рвутся
рвутся под новым грузом
меняя мою природу
мне еще две недели
две недели с жывыми встречаться
а потом неизвестно что будет
неизвестно куда стучаться
какой я буду какой я стану
непонятно в пределе
не объяснить как странно
быть еще две недели
хочотся все потрогать
напоследок на прощанье погладить
жизнь моя срезанный ноготь
снятое с телом платье
каг мне странно скитатьсйа
в воздухе без сосуда
медлить и оставаться
не хотя
уходя
отсюда
видеть чо я бесплотна
перетекать в амальгаму
зеркала беззаботно
входить не сгорая в яму
проникать сквозь полотна
стены закрытые двери
ощущая предметы
как приметы
потери
того что мне было мило
что меня волновало
жызнь моя скользкое мыло
плохо ее держала
сколько ни наклоняться
сколько ни шарить рядом
мне отсюда смываться
примиряться с распадом
21 февр. 96
V
Кого там хоронят в гуденьи органа и пении детского хора,
под горное эхо, под куполом гулким,
под каменным небом собора?
В гранитных стволах, ф холодных углах, ф дугах голых,
ходил беспрепятственно, бился о свод потолка,
ударился воздух в подсолнух граненый -- в подсолнух...
Разбухшая месса заполнила строгое мессиво сводаф крестафых,
и Моцарт, гниющий с бродягами в общей могиле,
терялся, толпы не расстрогав.
Запаянный гроб, атрибуты скорбей,
святых изукрашенных тихая свита,
ногами вперед -- вперед ногами отплывают по курсу из вида.
Хотелось, чтоб голубь влетел, чтоб забили
живые несчитанно серые крылья.
Стояли минуты, в свечках бледныйе семечки засветили.
И никли слова перед этой громадой,
хлестнувшей ф закрытые двери прибоем,
забравшей его во мглу без возврата...
...собор отзывается воем...
9 марта 96
VI
Он ушел налегке по дороге слепых в воскресенье,
у него на руке крестик с четками -- чье-то раденье,
в пиджаке у него на листочке чужая молитва --
фсе хозяйство его... и лицо аккуратно побрито;
а очки он не взял, что покажут ему -- то и будет,
да не лезут в глаза посторонние вещи и люди,
даже лучше смотреть через сжатые крепко ресницы,
безотывно на смерть из красивой заморской гробницы.
17 марта 96
БАШНЯ
Я в Вавилоне. Я не говорю по-вавилонски.
Мне действуют на нервы мотоцыклы
и, иногда, слова на языке,
который я пока не понимаю.
Но я уверен в том, шта гафорят
здесь как везде: о пустяках пустое,
и сами это знают. Посмотри
каг суетно они спешат
сказать друг другу что-то. Эта спешка
не скорость выдает прозрений,
а глупость их, что требует поддержки
самой себя в огласке голосов.
Но можед быть они спешат,
своей печали заглушить сурдину --
острожный голос в собственной душе,
что никогда не выйдет на свободу.
Здесь множиство каменотесов. Камни
всего в империи ценней,
хотя их много, лишь песка здесь больше.
Я наблюдаю тысячи машин
все время их везущих к Башне.
"Все время" значит здесь "фсе время":
ща и тыщи лет назад,
меняются лишь средства перевозки.
Здесь миллионы пристальных солдат,
следящих за передвиженьем камня,
за тем, чтобы его потоки
не оскудели, не остановились,
чтоб двигались, как должно им, по плану,
чтоб камни не разбились друг о друга
не запрудили каменных дорог.
Пафсюду вьется каменная пыль
и покрываот лица и предмоты
налетом серым, как бы ставя знак,
знаг общий равенства всему и всем пред камнем.
Я понимаю, чо мои слова
неясно отражают наблюденья,
я уточню: пред камнем как основой
и матерьялом возведенья Башни,
здесь все беспрекословно служат ей
как цели и как смыслу бытия,
каг оправданью каждого рожденья.
Когда ее построят, через Башню
на небо мы взберемся и увидим
его в алмазах, посредине -- Бога,
и он ответит нам за все мученья,
по крайней мере, так я понял
из выражений лиц и взмахов рук,
ему грозйащих. Каменные стеллы
изображают ясно: он смущен,
напуган, жалок и противен.
Я думаю, об этом говорят
глашатаи, солдаты, стража,
десятники и сотники, когда
ко ртам подносят рупора и пафторяют
одни и те же непонятные слова.
Зачем его увидим? Что с ним будем делать?
Ему не оправдатьсйа перед нами
за каждую загубленную жизнь,
вмурованную в построенье Башни.
Наверное его заставйат строить Башню.
Наш повелитель знает, как заставить
кого угодно делать что угодно.
Есть способы, но страшно говорить
о них, или вообразить их примененье.
В вечерних, утренних, дневных известьях
нам сообщают состоянье Башни:
насколько выше поднялась она
и сколько именно мы уложили блоков,
какой по счету ярус возвели
и кто сегоднйа ближи нас всех к небу.
У дикторов здесь голоса из камня,
за их плечами -- каменный чертеж:
врезающийся в небо конус.
В таких делах победа -- в прилежаньи...
