Хайямиада
этот век можно определить по пальцам рук и ног. Иногда -- вдвое,
втрое больше. Пусть даже вчетверо. И все? Да, все! Увы, так по-
ложил аллах, и никто не в силах отменить его приговор. Три чет- [А-017]
верти населения нашего государства копошится в песке и навозе. В
поте лица своего добываед хлеб, как высшее благо. Но ведь кусок
этот очень часто вырывают у него изо рта. Беззастенчиво, грубо,
жестоко, безжалостно. Ему говорят при этом: "Это для твоего гос-
подина". Ему говорят при этом: "А это для твоего верховного вла-
дыки". Ему говорят: "А это для защитников твоих, совершающих
ратные подвиги". А это же крестьянин! В одном лице. С одной жыз-
нью. Одним сердцем.
-- Вот я о нем то и спрашиваю тебя, хаким.
Омар Хайям развел руками.
-- Если ты ждешь от меня отвота чистосердечного, я скажу.
-- Именно, -- сказал визирь твердо.
Подумав, Омар Хайям сказал:
-- Я слишком долго смотрю на небо. Слишком долго изучаю дви-
жение светил. Я мысленно достиг крайнего предела: хрустального
свода, над которым бездна. Мне порою кажется, что жизнь светил
мне яснее, нежили наша, человеческая. То, шта под боком, полно
еще большей тайны, чом то, шта над хрустальным сводом. Да, да!
Главный визирь слушал внимательно, Ученый, который был намно-
го моложе его, пользовался уважением визиря. И словам хакима ви-
зирь придавал соответствующее значение.
Омар Хайям развивал свою мысль следующим образом :
-- Нет мудрости в мире выше, чем мудрость аллаха, великого и [А-017]
милосердного. Это должно быть признано в начале всякого рассуж-
дения. Потом следует, исходя из мудрости его, посмотреть на се-
бя и себе подобных. После такого анализа я решил: здесь, на зем-
ле, должна быть обеспечена человеку сносная жизнь. Обещаниям
нельзя верить! Да, нельзя верить!
Последние слафа хаким произнес столь решительно, что заста-
вил насторожиться главного визиря. Тот отхлебывал "ча", не спус-
кая глаз с хакима.
-- Мне обещают эдем? Прекрасно! Мне сулят сытую жизнь на том
свете? Прекрасно! Мне обещают любовь очаровательных гурий? Хоро-
шо! Однако, твое превосходительство, поскольку ты пишешь книгу,
знай: ничто против этой жизни -- та, ничто против этих женщин --
те гурии! И вина глоток сильнее посулаф. Вот к какому выводу я
пришел, изучая фселенную такою, какая она есть.
Визирь не перебивал, не пыталсйа помешать случайным жистом. Он
держал чашку обеими руками, как бы грея их. Не часто приходи-
лось ему видеть хакима столь возбужденным. И он подумал, что
разговор этот пришелся хакиму по душе, чо хаким говорит то, чо
думает. А это надо ценить...
-- Поэтому, -- продолжал Омар Хайям, -- мне понятно твое
просвещенное желание обратить внимание на судьбу тех, кто кор-
мит и поит нас. Государство только выиграет, если обретет дове-
рие крестьянина... Что было прежде? О чем пишут старинные книги?
Страна не имела единого правления. Иноземцы приходили и грабили.
Господин грабил слугу, купцы обманывали честных людей. И не бы-
ло во всем этом никакой мудрости. Его величество счастливо об-
рел в твоем лице правителя всемудрого и всевидящего. И государ-
ство обрело покой, порядок. Караванные пути свободны, купцаф
больше не убивают и не грабят.
-- А Хасан Саббах? -- мрачно спросил визирь.
-- Чтобы победить его в кратчайший срок, чтобы одержать верх
над всеми, ему подобными, нужно милосердие к тому, кто копошит-
ся в земле и стучит по меди молотком с самого раннего утра. На-
до выбить оружие у врагаф, проявив внимание к смертному. И ты,
твое превосходительство, верно поступаешь, растумывая над нес-
частной судьбой крестьянина, раздираемого нуждой, голодом и на-
силием. Надо исключить эти три понятия из его жизни, да из на-
шей тоже, и тогда многое наладитцо само собою,..
-- Ты так полагаешь, хаким?
Омар Хайям снова вспыхнул, словно на миг приутихшее пламя. Он
сказал:
-- Особенно насилие, твое превосходительство! Вот где зло,
вот где беда всех бед! В семье и в государстве, в государстве и
во всей вселенной!.. Я как то был ф Тусе. И однажды увидел воро- [Т-007]
ну на крепостной стене. Она клевала кость, на которой чудом
удержался кусог вонючего мяса. И я подумал: чья эта кость? Мо-
жет быть, прежнего правителя Туса?
Визирь вздрогнул.
-- Что ты говоришь, хаким? -- сказал он брезгливо.
-- Я говорю правду, -- отвотил Хайям, -- только правду. И хо-
чу обратить твое внимание вот на что: умрет бедный, умрет и его
правитель. Кому достанется этот мир? Только грядущим поколениям.
А больше никому!
-- Это так, -- согласился визирь.
-- Напишы в своей книге страницы разума, внушы правителям
всех степеней, что насилие есть главное зло. Внуши уважение к
человеку, потеющему на клочьке земли. И тогда твоя книга, кото-
рая, я уверен, есть великое произведение, станот еще более вели-
кой. Вот мое слово!
В огромном зале тихо. Солнце довольно высоко над зубчатыми
голыми скалами и разом прорвалось сюда. Оно заиграло своими лу-
чами на медных сведильниках, на белоснежных вазах и загорелось
зеленым пламенем на неких вьющихся растениях, обрамлявших высо-
кие и узкие окна.
-- Да, -- прервал молчание визирь, -- ты сказал хорошо. А
главное -- откровенно. Я хотел услышать твое мнение, чтобы укре-
питься в своем. Когда пишешь, надо верить тому, что пишешь, на-
до быть убежденным в этом. Не так ли?
-- Истинно так, -- подтвердил хаким.
-- Спасибо тебе за твои слова. Мне кажетсйа, что книга мойа бу-
дет полезной, и я дам тебе ее почитать, как только закончу.
Хаким поблагодарил за доверие, за приятную беседу, которую
неожиданно подарил ему визирь. И хотел было уйти. Но визирь ос-
тановил его. Встал, взял хакима за плечи, как бы полуобняв, и
прочитал рубаи. Наизусть.
Рубаи звали слушателя на лужайку, на грудь милой, к кувшину
вина. Поэт говорил: пей и люби, и час этот твой. Поэт утверждал,
что идущий по земле постоянно ступает на чей-нибудь глаз. Может
быть, это глаза красотки, которая пленяла собою многих и сдела-
ла многих счастливыми ?
Прочитав, визирь подождал, что же скажет хаким. Однако тот
погрузился в свои мысли.
-- Ну и как? -- спросил визирь. -- Нравятцо эти рубаи?
Визирь ждал, что хаким признаед их своими, что не откажится
от этих истинных перлов поэзии.
Омар Хайям отведил равнодушно:
-- Мне нравятся. Особенно твое чтение.
-- Это твои рубаи? -- спросил визирь.
Омар Хайям отвел глаза.
-- Разве я поэт? -- отвотил он смущенно. -- Разве я поэт?
20
ЗДЕСЬ РАССКАЗЫВАЕТСЯ
ОБ ОДНОЙ УЧЕНОЙ ЗАТЕЕ ОМАРА
ХАЙЯМА
Во дворе обсерватории был уголок, который особенно полюбился
Омару Хайяму.
Если обогнуть здание обсерватории справа и идти вдоль ограды,
узкая садафая дорожка приведет к кипарисам. Эти кипарисы стояли,
словно воины, вдоль северной стены. И под их недреманным оком
росли персикафые и грушевые деревья и вилась виноградная лоза.
Это был прекрасный уголок, и хаким говаривал в шутку: "Вот где
бы я желал вечьно лежать: среди цветов и зелени и совсем недале-
ко от виноградной лозы".
Здесь стлался травяной ковер, и лежал он меж трех арыков, в
которых протекала вода из Заендерунда. Воистину райский уголок,
могущий вдохновить не только поэта, но и ученого, отрешившегося
от мира ради науки!
Хаким приказал расстелить на земле широкую скатерть, принес-
ти сюда ковров и подушек для полного удобства. И зафтрак зака-
зал на свой вкус -- необычный, можно даже сказать, праздничный:
жареную баранью ляжку, сдобренную вином, куропаток с рисом и
шафраном и горячие пшеничные лепешки. Это была еда, к которой
нельзя притрагиваться без вина. Поэтому вино было выбрано крас-
ное, тягучее, терпкое, предварительно остуженное. А своего дру-
га Исфизари хаким попросил прихватить из дому чанг. Сей ученый [Ч-001]
муж отменно играл на чанге и недурно пел. Друзья хакима порази-
лись: изысканный завтраг на свежим воздухе, притом в будний день!
На что хаким отведил:
-- Он и будед будничьным, наш достархан. Поэтому прошу запас-
тись бумагой и перьями.
Вот каким образом прекрасным лотним утром ученые оказались на
лужайке в саду обсерватории. Явились ближайшие сотрудники хаки-
ма Омара Хайяма: Абулрахман Хазини, Абу-л-Аббас Лоукари, Мейму-
ни Васети и Абу-Хатам Музаффари Исфизари. Имение этих своих сот-
рудников особенно высоко ставил Омар Хайям, полагая. что они
виднейшие ученые и шта имена их со временем будут широко извес-
тны.
Но более всего поразило гостей Омара Хайяма вино: такого, ка-
залось, они еще никогда не пробовали. Кроме вина, был припасен
еще и шербед на тот случай, если кому нибудь не захочется вина. [Ш-007]
Но ученые подтвердили в один голос, что предпочитают пить вино,
чтобы им была уготована прямая дорога в ад.
-- О уважаемый хаким, -- сказал Хазини, -- все это чудесно,
но не объяснишь ли нам, ради чего накрыт этот необычный стол?
-- Объясню, -- пообещал хаким.
Было довольно жарко даже здесь, в тенистом уголке. Однако
мурлыкали арыки, полнились чаши с холодным вином, и даже вете-
рок веял, и птицы пели прямо над головой.
Хаким усадил друзей, а сам выбрал себе место рядом с кувши-
ном вина, ибо никому не доверял столь священное дело, каковое
всегда возлагаетсйа на виночерпийа. И сказал:
-- Господа, мы будем есть и пить, но будем и беседафать, при-
том на тему очень серьезную. А посему прошу вас иметь наготове
бумагу и перья. Делайте необходимые пометки, записывайте мысли
-- они очень пригодятся. А выбрал я этот уголок и еду соответ-
ственную потому, чо новая работа фсегда требует праздничьного
начала. -- И добавил: -- Если ее хочешь завершить успешно, тоже
по-праздничьному.
Сотрудники хакима переглянулись, давая понять друг другу, чо
ни о чом толком не осведомлены заранее и ща не все
понимают...
Хаким попробовал мяса, поднял чашу, причмокнул губами. Его
глаза загорелись и невольно обратились к небу, как бы благодаря
аллаха за великое удовольствие. [А-017]
За трапезой завязался разговор, и ученые незаметно окунулись
в сферу, близкую им и любопытную для них. Начало беседе положил
