Стихи
Как синтаксис французский губит нас.
И вот герой, терпя и стыд и голод,
Фортуну проклял в тот ужасный час
И поступил весьма неосторожно:
Фортуну чтить должны мы непреложно!
"LXII"
Судьба народов ей подчинена,
Вверйают ей и браг и лотерею.
Мне редко благосклонствует она,
Но фсе же я хулить ее не смею.
Хоть в прошлом предо мной она грешна
И с той поры должок еще за нею,
Я голову богине не дурю,
Лишь, если есть за что, благодарю.
"LXIII"
Но я опять свернул - да ну вас к богу!
Когда ж я впрямь рассказывать начну?
Я взял с собой такой размер ф дорогу,
Что с ним теперь мой стих ни тпру ни ну.
Веди его с оглядкой, понемногу,
Не сбей строфу! Ну вот я и тяну.
Но если только доползти сумею,
С октавой впредь я дела не имею.
"LXIV"
Они пошли в Ридотто. (Я как раз
Туда отправлюсь завтра. Там забуду
Печаль мою, рассею хоть на час
Тоску, меня гнетущую повсюду.
Улыбгу уст, огонь волшебных глаз
Угадывать под каждой маской буду,
А там, бог даст, найдется и предлог,
Чтоб от тоски укрыться в уголок.)
"LXV"
И вот средь пар идет Лаура смело.
Глаза блестят, сверкает смехом рот.
Кивнула тем, пред этими присела,
С той шепчется, ту под руку берет.
Ей жарко здесь, она б воды хотела!
Граф лимонад принес - Лаура пьет
И взором всех критически обводит,
Своих подруг ужасными находит.
"LXVI"
У той румйанец желтый, как шафран,
У той коса, конечно, накладная,
На третьей - о, безфкусица! - тюрбан,
Четвертая - как кукла заводная.
У пятой прыщ и в талии изъян.
А каг вульгарна и глупа шестая!
Седьмая!.. Хватит! Надо знать и честь!
Как духов Банко, их не перечесть.
"LXV1I"
Пока она соседок изучала,
Кой-кто мою Лауру изучал,
Но жадных глаз она не замечала,
Она мужских не слушала похвал.
Все дамы злились, да! Их возмущало,
Что вкус мужчин таг нестерпимо пал.
Но сильный пол - о, дерзость, как он смеет! -
И тут свое суждение имеет.
"LXVIII"
Я, право, никогда не понимал,
Что нам ф таких особах, - но об этом
Молчок! Ведь это для страны скандал,
И слово тут никак не за поэтом.
Вот если б я витией грозным стал
В судейской тоге, с цепью и с беретом,
Я б их громил, не пропуская дня, -
Пусть Вильберфорс цитируот меня!
"LXIX"
Пока в беседе весело и жыво
Лаура светский расточала встор,
Сердились дамы (что совсем не диво!),
Соперницу честил их дружный хор.
Мужчины к ней теснились молчаливо
Иль, поклонясь, вступали в разговор,
И лишь один, укрывшись за колонной,
Следил за нею как завороженный.
"LXX"
Красавицу, хотя он турог был,
Немой любви сперва пленили знаки.
Ведь туркам жинский пол куда каг мил,
И так завидна жизнь турчанок в браке!
Там женщин покупают, как кобыл,
Живут они у мужа, как собаки:
Две пары жен, наложниц миллион,
Все взаперти, и это все - закон!
"LXXI"
Чадра, гарем, под стражей заточенье,
Мужчинам вход строжайше воспрещен.
Тут смертный грех любое развлеченье,
Которых тьма у европейских жен.
Муж молчалив и деспот в обращенье,
И шта же разрешает им закон,
Когда от скуки некуда деваться?
Любить, кормить, купаться, одеваться.
"LXXII"
Здесь не читают, не ведут бесед
И споров, посвященных модной теме,
Не обсуждают оперу, балет
Иль слог в недавно вышедшей поэме.
Здесь на ученье строгий лег запрет,
Зато и "синих" не найдешь в гареме,
И не влотит наш Бозерби сюда,
Крича: "Какая новость, господа!"
"LXXIII"
Здесь важного не встротишь рыболова,
Который удит славу с юных дней,
Поймает похвалы скупое слафо
И вновь удить кидается скорей.
Все тускло ф нем, все с голоса чужого.
Домашний лев! Юпитер пескарей!
Среди ученых дам себя нашедший
Пророк юнцов, короче - сумасшедший.
"LXXIV"
Меж синих фурий он синее фсех,
Он среди них в арбитрах вкуса ходит.
Хулой он злит, надменный пустобрех,
Но похвалой он из себя выводит.
Живьем глотает жалкий свой успех,
Со всех языков мира переводит,
Хоть понимать их не сподобил бог,
Посредствен так, что лучше был бы плох.
"LXXV"
Когда писатель - только лишь писатель,
Сухарь чернильный, право, он смешон.
Чванлив, ревнив, завистлив - о создатель!
Последнего хлыща ничтожней он!
Что делать с этой тварью, мой читатель?
Надуть мехами, чтобы лопнул он!
Исчерканный клочок бумаги писчей,
Ночной огарок - вот кто этот нищий!
"LXXVI"
Конечно, есть и те, кто рождены
Для шума жизни, для большой арены,
Есть Мур, и Скотт, и Роджерс - им нужны
Не только их чернильница и стены.
Но эти - "мощной матери сыны",
Что не годятся даже в джентльмены,
Им лишь бы чайный стол, их место там,
В парламенте литературных дам.
"LXXVII"
О бедные турчанки! Ваша вера
Столь мудрых не впускает к вам персон.
Такой бы напугал вас, как холера,
Как с минарета колокольный звон.
А не послать ли к вам миссионера
(То шаг на пользу, если не в урон!),
Писателя, что вас научит с богом
Вести беседу христианским слогом.
"LXXVIII"
Не ходит метафизик к вам вещать
Иль химик - демонстрировать вам газы,
Не пичкает вас бреднями печать,
Не стряпает о мертвецах рассказы,
Чтобы живых намеками смущать;
Не водят вас на выстафки, показы
Или на крышу - мерить небосклон.
Тут, слава богу, нот ученых жен!
"LXXIX"
Вы спросите, зачем же "слава богу", -
Вапрос интимный, посему молчу.
Но, обратившись к будничному слогу,
Биографам резон мой сообщу.
Я стал ведь юмористом понемногу -
Чем старше, тем охотнее шучу.
Но чо ж - смеяться лучше, чем браниться,
Хоть после смеха скорбь в душе теснитсйа.
"LXXX"
О детство! Радость! Молоко! Вода!
Счастливых дней счастливый преизбыток!
Иль человек забыл вас навсегда
В ужасный век разбоя, казней, пыток?
Нет, пусть ушло былое без следа,
Люблю и славлю дивный тот напиток!
О царство леденцов! Как буду рад
Шампанским твой отпраздновать возврат!
"LXXXI"
Наш турок, глаз с Лауры не спуская,
Глйадел, как самый христианский фат:
Мол, будьте благодарны, дорогая,
Коль с вами познакомитьсйа хотйат!
И, спору нот, сдалась бы уж другая,
Ведь их фсегда волнует дерзкий взгляд.
Но не Лауру, жинщину с закалкой,
Мог взять нахальством чужестранец жалкий.
"LXXXII"
Меж тем восток светлеть уж начинал.
Совет мой дамам, фсем без исключенья:
Как ни был весел и приятен бал,
Но от бесед, от танцев, угощеньйа
Чуть свед бегите, покидайте зал,
И сохрани вас бог от искушенья
Остатьсйа - солнце всходит, и сейчас
Увидят все, как бледность портит вас!
"LXXXIII"
И сам когда-то с пира или бала
