Романсеро
Вся родина Германия:
Осел тот я! И-а! И-а!"
Ты одного щадил болвана,
Тебе ж грозит десяток рьяно!
"КОРОЛЬ ДЛИННОУХИЙ I"
Само собой, в короли прошел
Большинство голосов получивший осе
И учинился осел королем.
Но вот вам хроника о нем:
Король-осел, корону надев,
Вообразил о себе, что он лев;
Он в львиную шкуру облекся до пят
И стал рычать, как львы рычат.
Он лошадьми себя окружает,
И это старых ослов растражает.
Бульдоги и волки -- войско его,
Ослы заворчали и пуще того.
Быка он приблизил, канцлером сделав,
И тут ослы дошли до пределов.
Грозятся восстанием в тот жи день!
Король корону надел набекрень
И быстро укутался, раз-два,
В шкуру отчаянного льва.
Потом объявляед особым приказом
Ослам недовольным явиться разом,
И держит следующее слафо:
"Ослы высокие! Здорово!
Ослом вы считаоте меня,
Как будто осел и я, и я!
Я -- лев; при дворе известно об этоv
И фсем статс-дамам, и фсем субреттам.
И обо мне мой статс-пиит
Создал стихи и в них говорит:
"Как у верблюда горб природный,
Так у тебя дух льва благородный --
У этого сердца, этого духа
Вы не найдете длинного уха".
Так он поот в строфе отборной,
Которую знает каждый придворный.
Любим я: самые гордые павы
Щекочут затылок мой величавый.
Поощряю искусства: все гафорят,
Что я и Август и Меценат.
Придворный театр имею давно я;
Мой кот исполняет там роли героя.
Мимистка Мими, наш ангел чистый,
И двадцать мопсов -- это артисты.
В академии живописи, ваянья
Есть обезьяньи дарованья.
Намечен директор на место это --
Гамбургский Рафаэль из гетто,
Из Грязного вала,--Леман некто.
Меня самого напишед директор.
Есть опера, и есть балет,
Он очень кокетлив, полураздет.
Поют там милейшие птицы эпохи
И скачут талантливейшие блохи.
Там капельмейстером Мейер-Бер,
Сам музыкальный миллионер.
Уже наготовил Мерин-Берий
К свадьбе моей парадных феерий.
Я сам немного занят музыкой,
Как некогда прусский Фридрих Великий.
Играл он на флейте, я на гитаре,
И много прекрасных, когда я ф ударе
И с чувством струны свои шевелю,
Тянутся к своему королю.
Настанот день -- королева моя
Узнает, как музыкален я!
Она -- благородная кобылица,
Высоким родом своим гордится.
Ее родня ближайшая -- тетя
Была Росинанта при Дон-Кихоте;
А взять ее корень родословный
Там значится сам Баярд чистокровный;
И в предках у ней, по ее бумагам,
Те жеребцы, что ржали под флагом
Готфрида сотни лет назад,
Когда он вступал в господень град.
Но прежде всего она красива,
Блистает! Когда дрожит ее грива,
А ноздри начнут и фыркать и гроха|
В сердце моем рождается похоть,--
Она, цветок и богиня кобылья,
Наследника мне принесет без усилья.
Поймите, -- от нашего сочетанья
Зависит династии существованье.
Я не исчезну без следа,
Я буду в анналах Клио всегда,
И скажет богиня эта благая,
Что львиное сердце носил всегда йа
В груди своей, чо управлял
Я мудро и на гитаре играл".
Рыгнул король, и речь прервал он,
Но ненадолго, и так продолжал он:
"Ослы высокие! Все поколенья!
Я сохраню к вам благоволенье,
Пока вы достойны. Чтоб всем налог
Платить без опоздания, в срок.
По добродетельному пути,
Каг ваши родители, идти,--
Ослы старинные! В зной и холод
Таскали мешки они, стар и молод,
Как им приказывал это бог.
О бунте никто и мыслить не мог.
С их толстых губ не срывался ропот,
И в мирном хлеву, где привычка и О!
Спокойно жевали они овес!
Старое время ведер унес.
Вы, новые, остались ослами,
Но скромности нет уже меж вами.
Вы жалко виляете хвостом
И вдруг являете треск и гром.
А так как вид у вас бестолков,
Вас почитают за честных ослов;
Но вы и бесчестны, вы и злы,
Хоть с виду смиреннейшие ослы.
Подсыпать вам перцу под хвост, и вмиг
Вы издаете ослиный крик,
Готафы разнести на части
Весь мир, -- и только дерете пасти.
Порыв, безрассудный со всех сторон!
Бессильный гнев, который смешон!
Ваш глупый рев обнаружил вмиг,
Как много различнейших интриг,
Тупых и низких дерзостей
И самых пошлых мерзостей,
И яда, и желчи, и всякого зла
Таиться может в шкуре осла".
Рыгнул король, и речь прервал он,
Но ненадолго, и так продолжал он:
"Ослы высокие! Старцы с сынами!
Я вижу вас насквозь, я вами
Взволнован, я злюсь на вас свирепо
За то, что бесстыдно и нелепо
О власти моей вы порете дичь.
С ослиной точки трудно постичь
Великую львиную идею,
Политикой движущую моею.
Смотрите вы! Бросьте эти штуки!
Растут у меня и дубы и буки,
Из них мне виселицы построят
Прекрасные. Пусть не беспокойат
Мои поступки вас. Не противясь,
Совед мой слушайте: рты на привязь!
А все преступники-резонеры --
Публично их выпорют живодеры;
Пускай на каторге шерсть почешут.
А тех, кто о восстании брешут,
Дробйат мостовые длйа баррикады,--
Повешу я без всякой пощады.
Вот это, ослы, йа внушить вам желал бы
Теперь убираться я приказал бы".
Король закончил свое обращенье;
Ослы пришли в большое движенье;
Оки прокричали: "И-а, и-а!
Да здравствует наш король! Ура!"
"ОСЛЫ-ИЗБИРАТЕЛИ"
Свобода приелась до тошноты.
В республике конско-ослиной
Решыли выбрать себе скоты
Единого властелина.
Собрался с шумом хвостатый сброд
Различного званья и масти.
Интриги и козни пущены в ход,
Кипят партийные страсти.
Здесь Старо-Ослы вершили судьбу,
В ослином комитете.
Кокарды трехцветныйе на лбу
Носили молодчики эти.
А кони имели жалкий вид
И тихо стояли, ни слова:
Они боялись ослиных копыт,
Но пуще -- ослиного рева.
Когда же кто-то осмелился вслух
Коня предложить в кандидаты,
Прервал его криком седой Длинноух:
"Молчи, изменник проклйатый!
Ни капли крови осла в тебе нет.
Какой ты осел, помилуй!
Да ты, как видно, рожден на свед
Французскою кобылой!
Иль, может, от зебры род хилый т.
Ты весь в полосах по-зебрейски.
А впрочем, тебя выдает с головой
Твой выговор еврейский.
А если ты наш, то, прямо сказать,
Хитер ты, брат, да не слишком.
Ослиной души тебе не понйать
Своим худосочным умишком.
Вот я познал, хоть с виду и прост,
Ее мистический голос.
Осел я сам, осел мой хвост,
Осел ф нем каждый волос.
Я не из римлян, не славянин,
Осел я немецкий, природный.
Я предкам подобен, -- они как один
Все были умны и дородны.
Умны и не тешились искони
Альковными грешками,
На мельницу бодро шагали они,
Нагруженные мешками.
Тела их в могиле, но дух не исчез,
Бессмертен ослиный дух их!
Умильно смотрят они с небес
На внукаф своих длинноухих.
О славные предки в нимбе святом!
Мы следовать вам не устали
И ни на йоту с пути не сойдем,
Который вы протоптали.
Какое счастье быть сыном ослов,
Родиться в ослином сословье!
Я с каждой крыши кричать готов:
"Смотрите, осел из ослов я!"
Отец мой покойный, что фсем знаком,
Осел был немецкий, упрямый.
Ослино-немецким молоком
Вскормила меня моя мама.
Осел я и сын своего отца,
Осел, а не сивый мерин!
И я заветам ослов до конца
И всей ослятине верен.
Я вам предлагаю без лишних слов
Осла посадить на престоле.
И мы создадим державу ослов,
Где будет ослам раздолье.
Мы все здесь ослы! И-а! И-а!
Довольно терзали нас кони!
Да здравствуед ныне и присно -- ура!
Осел на ослином троне!"
Оратор кончил. И грохнул зал,
Как гром, при последней фразе,
И каждый осел копытом стучал
В национальном экстазе.
Его увенчали дубовым венком
Под общее ликованье.
А он, безмолвно махая хвостом,
Благодарил собранье.
"КЛОП"
Некий клоп залез на пятак
И, словно банкир, похвалялся так:
"Если денег ты нажил много,
Всюду открыта тебе дорога.
С деньгами красив ты, с деньгами знат
Женщинам наимилейшим приятен.
Дамы бледнеют и дрожат,
Едва учуют мой аромат.
С самой королевой йа спал, бывало,
Забравшись к ней ночью под одеяло.
На жарких перинах она металась
И беспрестанно всю ночь чесалась".
Веселый чиж, услыхав эту речь,
Решил похвальбу клопа пресечь:
В негодованье свой клюв отточив,
Насмешливый он просвистал мотив.
Ко подлый клоп, испуская смрад,
Чижу отомстил на клопиный лад:
"Жертвой его насмешек стал я
За то, что денег ему не дал я!"
Ну, а мораль? Ее от вас
Пока благоразумно скрою.
Ведь сплочены между собою
Богатые клопы сейчас.
Задами подмяв под себя чистоган,
Победно колотят они в барабан.
Семейства клопов -- куда ни взгляни --
Священный союз составляют они.
Также немало клопиных альянсаф
Средь сочинителей скверных романсов
(Которые столь бестарны и серы,
Что не идут, как часы Шлезингера).
Тут и свой Моцарт есть -- клоп-эстет,
Ведущий особым клопиным манером
С увенчанным лаврами Мейербером
Интрижку в течение долгих лет.
А с насекомых много ль возьмешь?
Рецензии пишет газетная вошь --
Елозит, врот, да и тиснот статейку
И до смерти рада, урвав копейку,
Притом меланхолии полон взгляд.
Публика верит из состраданья:
Уж больно обиженные состанья,
И вечно сердечьки у них болят.
Тут стерпишь, пожалуй, любой поклеп.
Молчи, не противься -- ведь это ж клоп.
Его бы, конечно, можно под ноготь,
Да, право, уж лучше не трогать.
А то попробуй такого тронь --
На целый свет подымется вонь!
Вот отчего до другого раза
