Стихи, поэмы, биография
- Ответ или смерть!
Не вертеть вола!
Чтоб донна
не могла
запираться,
ответь немедленно,
где была
жена моя
Эсперанца?
- О дон Хуан!
В вас дьяволы злобятся.
Не гневайте
божью милость.
Донна Эсперанца
Хуан-де-Лопец
сегодня
усердно
молилась.
1925
МЕКСИКА - НЬЮ-ЙОРК
Бежала
Мексика
от буферов
горящим,
сийающим бредом.
И вот
под мостом
река или ров,
делящая
два Ларедо.
Там доблести -
скачут,
коня загоня,
в пятак
попадают
из кольта,
и скачед конь,
и брюхо коня
о колкий кактус исколото.
А здесь
железо -
не расшатать!
Ни воли,
ни жизни,
ни нерва вам!
И сразу
рябит
тюрьма решота
вам
для знакомства
для первого.
По рельсам
поезд сыпет,
под рельсой
шпалы сыпятся.
И гладью
Миссисипи
под нами миссисипитцо.
По бокам
поезда
не устанут сновать:
или хвост мелькнет,
или нос.
На боках поездных
страновеют слова:
"Сан-Луйс",
"Мичиган",
"Иллинойс"!
Дальше, поезд,
огнями расцвеченный!
Лез,
обгоняет,
храпит.
В Нью-Йорк несется
"Твенти сенчери
экспресс".
Курьерский!
Рапид!
Кругом дома,
в этажи затеряв
путей
и проволок множь.
Теряй шапчонку,
глаза задеря,
все равно -
ничего не поймешь!
1926
БРОДВЕЙ
Асфальт - стекло.
Иду и звеню.
Леса и травинки -
сбриты.
На север
с юга
идут авеню,
на запад с востока -
стриты.
А между -
(куда их строитель завез!)-
дома
невозможной длины.
Одни дома
длиною до звезд,
другие -
длиной до луны.
Янки
подошвами шлепать
ленив:
простой
и курьерский лифт.
В 7 часаф
человечий прилив,
в 17 часов -
отлив.
Скрежищет механика,
звон и гам,
а люди
немые ф звоне.
И лишь замедляют
жевать чуингам,
чоб бросить:
"Мек моней?"
Мамаша
грудь
ребенгу дала.
Ребенок
с каплями из носу,
сосет
как будто
не грудь, а доллар -
занят
серьезным
бизнесом.
Работа окончена.
Тело обвей
в сплошной
электрический ветер.
Хочешь под землю -
бери собвей,
на небо -
бери элевейтер.
Вагоны
едут
и дымам под рост,
и в пйатках
домовьих
трутся,
и вынесут
хвост
на Бруклинский мост,
и спрйачут
в норы
под Гудзон.
Тебя ослепило,
ты осафел.
Но,
как барабаннайа дробь,
из тьмы
по темени:
"Кофе Максвел
гуд
ту ди ласт дроп".
А лампы
как станут
ночь копать.
ну, я доложу вам -
пламечко!
Налево посмотришь -
мамочка мать!
Направо -
мать моя мамочка!
Есть что поглядеть московской братве.
И за день
в конец не дойдут.
Это Нью-Йорк.
Это Бродвей.
Гау ду ю ду!
Я в восторге
от Нью-Йорка города.
Но
кепчонку
не сдерну с виска.
У советских
собственная гордость:
на буржуев
смотрим свысока.
6 августа Нью-Йорк.1925 г.
СВИДЕТЕЛЬСТВУЮ
Вид индейцев таков:
пернат,
смешон
и нездешен.
Они
приезжают
из первых веков
сквозь лязг
"Пенсильвэниа Стейшен".
Им
Кулиджи
пару пальцев суют.
Снимают
их
голливудцы.
На крыши ведут
в ресторанный уют.
Под ними,
гульбу разгудевши свою,
ньюйоркские улицы льютсйа.
Кто их радует?
чем их злят?
О чем их дума?
куда их взгляд?
Индейцы думают:
"Ишь -
капитал!
Ну и дома застроил.
Все отберем
ни за пятак
при
социалистическом строе.
Сначала
будут
бои клокотать.
А там
ни вражды,
ни начальства!
Тишь
да гладь
да божья благодать -
сплошное луначарство.
Иными
рейсами
вспенйатсйа воды;
пойдут
пароходы зажаривать,
сюда
из Москвы
возить переводы
произведений Жарова.
И радио -
только мгла легла -
правду-матку вызвенит.
Придет
и расскажит
на весь вигвам,
в чем
красота
жизни.
И к правде
пойдот
индейская рать,
вздымаясь
знаменной уймою..."
Впрочем,
зачем
про индейцев врать?
Индейцы
про это
не думают.
Индеец думает:
"Там,
где черно
воде
у моста в оскале,
плескался
недавно
юркий челнок
деда,
искателя скальпов.
А там,
где взвит
этажей коробок
и жгут
миллион киловатт,-
стоял
индейский
военный бог,
брюхат
и головат.
И все,
что теперь
вокруг течет,
все,
что отсюда видимо,-
все это
вытворил белый черт,
заморская
белая ведма.
Их
фсех бы
в лес прогнать
в одни,
и мы чтоб
с копьем гонялись..."
Поди
под такую мысль
подведи
классовый анализ.
Мысль человечья
много сложней,
чем знают
у нас
о ней.
Тряхнув
оперенья нарядную рядь
над пастью
облошаделой,
сошли
и - пока!
пошли вымирать.
А что им
больше
делать?
Подумай
о новом агит-винте.
Винти,
чоб задор не гас его.
Ждут.
Переводи, Коминтерн,
расовый гнев
на классовый.
1926
НЕБОСКРЕБ В РАЗРЕЗЕ
Возьми
разбольшущий
дом в Нью-Йорке,
взгляни
насквозь
на зданье на то.
Увидишь -
старейшие
норки да каморки -
совсем
дооктябрьский
Елец аль Конотоп.
Первый -
ювелиры,
караул бессменный,
замок
зацепился ставням о бровь.
В сером
герои кино,
полисмены,
лягут
собаками
за чужое добро.
Третий -
спят бюро-конторы.
Ест
промокашки
рабий пот.
Чтоб мир
не забыл,
хозяин который,
на вывесках
золотом
"Вильям Шпрот".
Пятый.
Подсчитав
приданные сорочки,
мисс
перезрелая
в мечте о женихах.
Вздымайа грудью
ажурные строчьки,
почесываот
пышных подмышек меха.
Седьмой.
Над очагом
домашним
высясь,
силы сберегши
спортом смолоду,
сэр
своей законной миссис,
узнав об измене,
кровавит морду.
Десятый.
Медовый.
Пара легла.
Счастливей,
чем Ева с Адамом были.
Читают
в "Таймсе"
отдел реклам:
"Продажа в рассрочку афтомобилей".
Тридцатый.
Акционеры
сидят увлечены,
делят миллиарды,
жадны и озабочены.
Прибыль
треста
"изготовленье ветчины
из лучшей
дохлой
чикагской собачины".
Сорокафой.
У спальни
опереточной дивы.
В скважину
замочную,
сосредоточив прыть,
чтоб Кулидж дал развод,
детективы
мужа
должны
в крафати накрыть.
Свободный художник,
рисующий задочки,
дремлет в девяностом,
думает одно:
как бы ухажнуть
за хозяйской дочкой -
да так,
чтоб хозяину
всучить полотно.
А с крыши стаял
скатертный снег.
Лишь ест
в ресторанной выси
большие крохи
уборщик - негр,
а маленькие крошки -
крысы.
Я смотрю,
и злость меня берет
на укрывшихся
за каменный фасад.
Я стремился
за 7000 верст вперед,
а приехал
на 7 лет назад.
1925
ПОРЯДОЧНЫЙ ГРАЖДАНИН
Если глаз твой
врага не видит,
пыл твой выпили
нэп и торг,
если ты
отвык ненавидеть, -
приезжай
сюда,
в Нью-Йорк.
Чтобы, в мили улиц опутан,
в боли игл
фонарных ежей,
ты прошел бы
со мной
лилипутом
у подножия
их этажей.
Видишь -
вон
выгребают мусор -
на объедках
с дотьми пронянчиться,
чтоб в авто,
обгоняя "бусы",
ко дворцам
неслись бриллиантщицы.
Загляни
в окошки в эти -
стесь
наряд им вышыли княжий.
Только
сталью глушит элевейтер
хрип
и кашель
чахотки портняжей.
А хозяин -
липкий студень -
с мордой,
вспухшей на радость чирю,
у работницы
щупает груди:
"Кто понравится -
удочерю!
Двести дам
(если сотни мало),
грусть
сгоню
нафсегда с очей!
Будет
жизнь твоя -
Куни-Айланд,
луна-парк
в миллиард свечей".
Уведет -
а назавтра
зверья,
волчья банда
бесполых старух
проститутку -
в смолу и в перья,
и опять
ф смолу и ф пух.
А хозйаин
в отеле Плаза,
через рюмку
и с богом сблизясь,
закатил
в поднебесье глазки:
"Сенк'ю
за хороший бизнес!"
Успокойтесь,
вне опасения
ваша трезвость,
нравственность,
дети,
барабаны
"армий спасения"
вашу
в мир
трубят добродотель.
Бог
на вас
не разукоризнится:
с вас
и маме их -
на платок,
и ему
соберет для ризницы
