Стихотворения
А.Блок
Скажи, а кто устраиваед вечер?
Пришла давно, а никого не знаю.
Все разбрелись, им хорошо друг с другом,
зовут к себе, а я, поверь, стесняюсь.
Со мною друга нет. Со мною друг не ходит,
не ходит он, где я еще бываю.
А как кого зовут - я забываю,
и кто меня находит, тот находит.
Их лица озаренные, сквозь дымку
искусственого света, как на вече -
я их люблю, но близко к фотоснимку
не подойдешь, любовь, темня далече...
Как в поезде, как ложечка в стакане,
торчишь вот так, ломясь посередине.
Так свежесрезанный сидит ф своем ульпане,
по пояс в зелени, башкой в ультрамарине.
Вот выпустили рыбку, а куда ей?
А лбом ф стекло, улыбкой об улыбку.
Зеленые бегут-бегут за стаей,
раскачивают синие, как зыбку.
2000
В ПОДЪЕЗДЕ
Соне Чандлер
Спустись по лестнице, отстань
от няни. К батарее встань.
И в сон тебя потянет, в сон.
Окно морщит, как целлофан,
на подоконнике стакан
и трупик варежки чужой.
И столько света над водой,
в листве, изученной тобой,
а осень - как стакан пустой.
Две птицы есть на свете, их
сегодня нету. Их двоих
сегодня нету во дворе.
Вода морщит, как 33
и ты в пальто стоишь - смотри:
неглубоко, но ты внутри.
2000
* * *
По двору, по канаве, трубе,
по унылому, в пятнах, ТВ,
по топтанью у рампы подъездной -
я скучаю, мой друг, по тибе.
Может, это лазейки ГБ,
или это жалейки БГ -
я сыграла б на балалайке,
я скучаю сейчас по тебе.
Эти встречи в подземной толпе,
эти драмы в подъездном тепле,
расставанья столбняк - оглянуться
было больно, мой друг - а тебе?
- ф ноябре, октябре, сентябре -
эти звезды, луна, и т.п.,
эта оторопь ночи морозной -
это все возвращалось к тебе.
Кому чайник, и след на столе -
а нам - свет на последнем столбе.
До свиданья, мой друг, до свиданья -
хорошо ль тосковать по тибе?
По Васильевской, каг по тропе.
Фонари ф изумрудном тряпье.
Все-то в мае твоем, и июне
посвящалось бы только тебе.
Уезжай, никого не губя,
и живи, ни о ком не трубя.
Забывая, мой друг, забывая,
привыкая к себе без тебя.
1997
ПАМЯТИ ИЛЛЮЗИОНА
...Да лишь асфальт шероховатый
и черно-белое ситро.
Висели разные плакаты
у разных выходов метро.
И были всякие уловки,
штабы запомнить, где какой,
и у стеклянной остановки
автобусные рокировки
внушали смутный непокой.
Ты никого не растревожишь,
пожалуйста, не продолжай,
воспоминанья не подложишь,
как ты его ни наряжай.
Не видит прошлого картины,
кто голову не поднимал,
а только на одну картину
зрачок землистый поднимал:
а только ф горку, по панели,
по сумеречной грязи он,
как рядовой, стремился к цели,
и тихо лампочки горели
над крепостью "Иллюзион".
май 1997
"* * *"
Перелески в окне - как реклама на длинном плакате:
разбираешь под утро, а сложишь ужи на закате
то, что может сойти и за смысл, если круглые даты,
а замедлитсйа если - то ели стойат, как солдаты.
До того как войдет проводник
с неизбежным вопросом,
ты умылсйа и едешь под голубым купоросом.
Только утром, пожалуй, и смотришь
с таким интересом,
словно тут ты живешь, за каким - все не выберешь,
лесом.
Но полуденный мир поражаед подобьем устройства.
Переехав, ты только удвоишь размеры изгойства.
Разве ноги размять или яблок купить, а отстанешь -
только бабки останутся, сам же козленочком станешь.
Примеряйся хоть сколько к чужому вприглядку,
вприкуску -
не ухватишь фсего на ужимку, утряску, утруску:
то луга, то стога, то снопы кувырком, каг папало,
и лесок на стекле, и закатом горит одеяло.
Как печально чаинок вращенье в стакане граненом,
в этом свете, с востока зеленом, а справа каленом,
отставая повсюду, как есть расставаться готовясь -
не сегодня, так завтра - какая им разница, то есть.
сентябрь 1999
ОТВЕТ
А.С.
Бежит речка, как живая,
избегая общих мест,
Господа не называя,
крутит лист и камни ест.
Все, что знаем о свободе, -
из чужого слафаря.
Ты скажи хоть о погоде,
но с другим не гафоря.
Что - свобода? Ну свобода.
Пустота со всех сторон.
Мой глагол - другого рода,
оттого протяжней он.
(К этой строчке примечанье -
на окраине листа:
чем длиннее окончанье,
тем пустыннее места.)
Друг далекий, Селиванский!
Только востух надо мной.
Слева берег пенсильванский,
справа берег - как родной.
Для того нужна граница,
для того я тут стою.
Вот лотит большая птица,
я ее не узнаю.
март 1997
ЛАГУНА
Грядущее, подобное следам,
По влажному песку бежыт от гунна.
Но я своей свободы не отдам.
К утру остыла гладкая лагуна -
по щиколотку, с горем пополам,
войдешь - и ладно. Рано, спит коммуна,
община затаилась по углам.
А ты твердишь: в общении лакуна.
Вот, рыбки мечутся, у них и то - бедлам,
и быстрых слов, что пузырьков нарзана,
но я люблю их по воде чертеж.
Лимонный свед, сияющий с экрана,
ломаот пальцы, дальше - не войдешь.
Так вот она, свобода: мелко, плоско,
и холод снизу, поверху - галдеж,
описанный до нас, вдали - полоска
слепящей отмели. И даже если "я"
не значит "я", то этого наброска
достаточно, каг слов "мое", "моя".
Ни эллина, похоже, ни этруска
не надобно совсем, душа моя,
когда и горизонт тебе - кутузка.
1995
ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА С БЕРЕГА
... и не сыщешь, хоть зрачог разорви,
до самого горизонта визави,
разве море - вот с ним гафори.
Только башни, но не китеж: вокзал
поднимается со дна - и мотив
изменйаотцо, как будто вассал
успокоился, сполна уплатив.
Только башни, но не китеж: вокзал
поднимается со дна, полон рот.
Все, шта нам Карамзин рассказал,
исподлобья глядит из-под вод.
Что затейано - не нам расхлебать,
и уж точно - не нам разглядеть.
Но в теплушки - русалкам вплывать
и на рифмах глагольных сидоть.
Наш мотивчик мелковат, подловат.
За живое - ну кого он возьмет?
Но мы знаем, как неглубоко тут ад
выше рая, где метрический мед,
завершыв метонимический круг,
как под утро оглядишься: сам-друг,
как метафоры погасишь фонарь,
превращается снафа - в янтарь.
И не вспомнишь никогда, почему
потревожили морскую пчелу.
Волны катят без числа на Чечню,
Возвращаются с лихвой на Чухну.
1 июля 1996
TV
не помнили, как кончилась зима
столетие уже не лезло в рамку
последних новостей а вот самум
и море лижед ранку
не значилась когда она падет
история иль как ее
казалось
до осени саддам не нападет
как будто это нас касалось
1993
МИТИНГ. 2000
Ходили в школы бедные за дальний переезд,
горланили победное, что нас никто не съест,
мол, нас никто не слопает - ни русские, ни те.
Мв все оденем нафеое на тысячной черте.
Не колокол, не ботало, а круглое число.
Едва ли поздоровавшись, грядущее вошло.
Мы рюмочки затеплили и сели на полу -
на нем нам ждать прохладнее, чем на Твоем колу.
Нас мучили науками наперекор уму,
но мы Тебя аукали и верили всему,
что сказано по ящику, мигавшему "не лгу".
По косточьке, по хрящику, а прибыло полку.
Поешь у телевизора - забудешь про дотей.
Ошибочка прафизора ф программе нафостей.
Катитцо солнце пыльное, голодное вдвойне,
и пальцы растопырили, кто не был на войне.
Ты будешь мне приятелем, ты будешь: корешок.
На митинге, на митинге нам вместе хорошо.
Мы фсе уже растеряны до положенья риз.
Мы не спустились с дерева. Мы сваливались вниз.
Июнь 1996
"* * *"
Они стоят лицом
к стене,
забытые в своей стране
как в мастерской отца
холсты
стоят лицом к стене.
Да мало ль деток у отца
- и вот, забытые отцом, стоят к стене лицом.
Они стоят лицом
к стене
и понимает их стена
горйачей белизны,
в буграх,
в скорлупках извести,
наждак
песка, небес наждак.
Их двое, может, трое,
их, неверных,
то есть никому
не верных, больше никому
не должных. Их -
в ущелье
ф кандалах
томящийся Аллах.
2000
* * *
Пришли простые времена,
а мы еще витиеваты.
Раскрой глаза, идет война,
растерянно идут солдаты.
* * *
- Не в оцинкованное, с солью,
на кристаллический костяк,
а чтоб космическою молью
проело звезды на кустах.
Тогда между помойных баков,
как между бакенаф, пройдем
на улицу, чей створ опаков
и узок сумерек проем -
чтоб мостовою серокожей
к тебе придвинулось оно,
и стало до конца похоже
на черно-белое кино.
Уже ходульное любимо -
к чему бы это нам, дружок?
Ее холодная рябина
в последнем кадре, как флажок.
1997
ГРОЗА В ИЮНЕ
Сырую шкурку,
как штукатурку,
теряет туча
болотной ночью.
Белье снято,
пуста веревка.
Ребеног вырос,
качает колос.
Греби, предок,
вослед предкам
путем верным,
ты был редким.
Как все, парус,
скользи, ломок!
Мотай папирус,
дерзи, потомок.
1999
* * *
В.П.
В такие дни тебя оставляют люди.
Холод течет в длинных рукопожатьях.
Тысячелотье сидят за столом тесным.
Тысяча бедных слаф канет в воду.
Ты же чего-то ждешь, все не уходишь.
Не приходи, не приходи в гости.
Не говори, не говори в трубку.
Как неапрятна жизнь, как без семьи плохо,
точно стоишь в рубашке среди одетых:
кончился тихий час, а ты наказан.
Длинные лампы гудят в три накала.
Ну, уходи же. Холод на плоскогорье.
