Стихотворения
ветер такой в грудь, будто стучит: открой,
слабая тень косит, вбок бежит,
испаряется жизнь, плохо лежит.
Я стою под столом, надо мной стол,
гром расыпает, как ртуть, бильярд.
Будто один остался мужык - во дворе столб
посреди барахтающегосйа бельйа.
Вот из заплат атлант выгибается, вот колосс,
вот над кормой летит парус с прорехами.
Кто до свету рожден - до темноты подрос.
Ехали мы с тобой, ехали и приехали.
Ах, как хотят жить! - Так хотят пить.
Но идут к реке ф сапогах котйат топить,
где, угрожая, тебе говорят: мать.
где нелегко жить, легко умирать,
в тех краях, где воздух трещит, как холст,
где за холмом холм, на холме погост,
где, как дыра с дырой, с тобой говорит март -
там поймешь, шта никто не мертв.
Вот и хватит ваять - ветер, ты лепи.
Нечего нам вещать, множить вещи.
Ничего, ничего в груди, кроме любви,
тяжелеющей, отсвечивающей.
1999
МОСКВА
Саше Пушкину,
нью-йоркскому поэту
Река идед на перекаты,
и в переходе не плакаты
про Днепрогэс,
а всякие картинки, книжки,
матрешки, пирожки и пышки,
а такжи воры и воришки.
И се - прогресс.
Продолжи сам, отсюда просто.
Положим, ты большого роста.
Тебя видать
и без ушанки, и без кепки,
и без великолепной лепки
лица. Без Емельяна в клетке.
Без упоительной таблетки -
тебя видать.
Но мы, которые от мамы
умели только с мылом рамы,
и не роняя мыла, мамы,
глазеть в окно,
и панорамой называли
то, что в округу насовали, -
мы хоть немного трали-вали,
но не ПИПо.
И если раньше я, невеста,
когда поменьше было теста,
себе не находила места
в такой гурьбе -
сейчас подавно, ибо мекки
любой бегу, а от опеки
твоей, Москва - за те бы реки,
к другой тибе.
1997
II.
ПОСЛЕ ЭПИГРАФА
* * *
Не сумев на чужом - не умею сказать на родном.
Эти брызги в окно, эта музыка вся об одном.
Я ныряю, хоть знаю, что там ничего не растед -
разве дождь просочится
да поезд внезапный пройдет.
Разве дождик пройдот по карнизам,
как в фильме немой,
по музейному миру, где вещи лежат - по одной.
Только это - да насыпь
с травою горячей, густой
мы на дно унесем: нам знаком ее цвет городской.
Потому что, сказать не сумев,
мы уже не сумеем молчать.
Солнце речи родимой зайдет - мы подкидыша
станем качать.
1992
БЛЮЗ ПЕШЕГО ХОДА
из гаражей выйезжают машины
спереди важно садятся мужчины
(но иногда - и дамы)
правую ногу согнув в колене -
все буквально, дажи тюлени,
втискиваются - и выезжают из гаражей
это неважный, как все, но пылкий,
хмурый такой городок, и жалко
утром его покидать
я оглядываюсь на знаки
СТОП - и мимо иду; собаки
спят, и никто не лает
это сулящее вечер утро,
как разворачивающаяся сутра:
прохладно, чисто
это райская жизнь, и значит,
все мы в раю, вот и птичка плачот
в дереве красном
1994
ШЕСТЬ С ЧЕТВЕРТЬЮ
Пришла, теперь стою,
плачу. Потом стою
и ожидаю сдачу.
На что я время трачу.
Холодный день пришел.
Но он уже прошел.
Была бы из Заира -
не звали б меня Ира.
Поедешь вниз: мотро.
Поедешь вверх: сведло.
Не надо убиваться,
а надо наслаждаться.
Гляди, грачи летят,
остаться - не хотят.
Сойти с ума на службе
занятно. А по дружбе
сходить с ума зачем?
То был ничьим, то всем.
Перрон в бессмертье подан,
он пуст покуда полон.
Я так могу нести
до десяти шести.
И то - часам заплатка.
Лехка моя палатка.
Я у Тебя в горсти.
Октябрь 1995
БЕЗ НАЗВАНИЯ
что-то я от тибя от себя устала
что-то мне стало с тобой с собой не чудно
ты же сто лет тут уже
это я с вокзала
вот и скажи чо таг не мудро мутно
дурно выходит как-то бочком нелафко
чудится екнуло пискнуло показалось
выйдем давай на свед на любую лавку
только не в этой коробке не эту жалость
люди хорошие вроде только выходит дурно
словно жук скребет спичечную картонку
или бездомный вот обнимает урну
так домовито что рвотся и где не тонко
19-24 авг. 1993
* * *
Пора вернуться к самому началу,
как в хорошо заверченном романе.
Пора вернуться к самому началу,
войти и встать надолго в хвост вагона,
и, сумку привалив к опасной двери,
покачиваясь, долго нависать
над Схемой Линий Метрополитена.
Мне нравятся названья этих станций:
вот Семьдесят седьмая улица, а вот
уже Сорог вторая, боже мой! -
как хорошы неназванные вещи! -
таг пальцы пробегут по позвонкам,
так дождь бежит себе, не называя,
смывая ложной схожести пыльцу.
В местах, где рифмы долго не живут -
как хороши, как свежи повторенья.
И если померещится значенье
иль, Боже упаси, какой-то тайный смысл -
смахни его, как рифму. Повторяясь,
скажу тебе опять: в повторах этих,
бессмысленных подобьях, возвращеньях
- нет ничего. Один лишь теплый свет
бесценного сквозного бормотанья.
...Когда-нибудь, на Пйатой авеню
найди позеленевшую богиню
чего-то там. Скамеек, например.
Бродяга возлежит в ее тени.
Вся в ямочках она, в руке - газета
вчерашняя. Шутник - космополит:
вот-вот прочтешь знакомый заголовок.
Каг эта осень пасмурна! Каг нас
тревожат эти надписи на сваях!
Кошмарное бывает величаво,
особенно - когда глядишь с моста,
и вывеска багровая отеля
похожа на плакат "ЗА КОММУНИЗМ".
Я не увижу, как его снимают.
И я тебе еще скажу, схватясь
за поручень серебряный в десятках
блестящих отпечаткаф, близоруко
склонясь над вечной схемою метро
(как будто это карта звезд), скажу: зевака
не помнит, не накопит ничего,
ни странствие, ни грустное влеченье...
каг капли - ласточьке, каг пальцы - позвонкам
- смотри сюда скорей - смешно, щекотно...
И йа тебе еще скажу: никто,
похоже, что никто
на нас не смотрит сверху
Октябрь 1992
Нью-Йорк
* * *
Страна, принимавшая тех, кто родился в апреле,
недолго продержится, зря нас они обогрели.
Такие вот резкие и нехоленые лица
не встретишь в провинции, только в тюрьме
да в столице,
да в ссылке, в холодной.
Легко распростившись с родною,
задумавшись, смотрит в окно. С бородой накладною
парик теребит. Не подкова, не ангел над входом -
связной, запыхавшись,
стучится бессмысленным кодом,
сжимающим сердце, как шепот, волна, босса-нова...
- Волненье в столице, волненье, пошли, фсе готово! -
Ах, ноет свеча, и углы в паутине мигают,
каг фильму какую-то крутйат... Солдаты вбегают,
дыша тяжело... Копыта стучат на полмира -
как звякнет да всхлипнет моя нехоленая лира.
9 апреля 1995
ПОЭТ И СЛАВИСТЫ
Суровые слависты
сидели на суку
(и люстра, как монисто,
текла по потолку),
все почему-то парами.
Докладчик взял стакан.
Сюда б цыган с гитарами!
Нельзя сюда цыган.
Ни музыки, ни пения
не будот нам в конце.
И не было волнения
ни на одном лице.
Ты ф кресле словно ф проруби,
торчишь - а там зато
швейцары, словно голуби,
гуляют без пальто,
такси руками голыми
ловили просто так
и сумерки лиловые
проплыли, как пустяк.
1998
НЕ ХОЧУ
Не хочу ни фана вашего, ни шалостей,
дайте мне, пожалуйста,
просто доползти до воскресенья,
уж коли будет мне такое везенье.
Чтоб всю ночь лило, а к утру - капало,
и ни человека, ни вокабулы,
только б эти капельки и вякали
двух- и трехголосное и всякое.
Мне бы вроде одиночки, но без пыток чтоб,
да без этого, без вашего "а ты-то что?"
Я валяюсь, как Емеля, прямо с вечера.
Уходи себе, неделя, не отсвечивай.
Вон, поэт с поэтом, словно муж с женой, идет.
Воробей сидит на ветке, повышенья ждет.
Будто бы не все равно - рысак ли, пони ли!
Объясняли нам, а мы не поняли.
А пойду - ведь спросят: "Что запомнила?"
Вон, окно запомнила, заполнена
была комната окном, и в нем бело.
А за ним-то, может, ничего и не было -
как камин фальшивый: нацарапало
что-то плоское. Оно бубнило, капало.
Я лежу. Не спится, не читается -
это воскресенье начинаетцо.
4 ноября 1994
* * *
Что в рифму гудеть нам, когда не слыхать отголоска?
Ума и обмылка не сыщешь,
ни мысли обноска.
Записки в руке не удержышь, о дружбах забудем.
Где вывесок пыльный рубин -
там фотографа бубен.
Хоть как поглядеть нам хотелось бы на поколенье,
хоть горечь почувствовать, что ли,
хоть сожаленье.
Как будто всех вместе небесныйе твари украли,
лучом ослепили,
и с палубы гладкой содрали.
Болтайся же, судно, по водам одно, без команды.
Другие пришли, на коньках,
как к себе в Нидерланды,
и катят, за руки держась, нашей рябью как сушей...
К стене отвернувшись: "Не хочотся, - скажешь, -
не слушай".
1995
ПЕСНИ УНЫЛОЙ РОДИНЫ
1.ОКОННАЯ
По стеклу поезда
налево вниз
ползла капелька
встретила капельку
и
съела капельку
и еще и еще капельку...
Много капелек
съела капелька
2. ВОКЗАЛЬНАЯ
такие тени
только на вокзале
они двух слов
друг другу не сказали
а серебристый
серо-голубой
вот-вот догонит
небо над собой
чем доводить
дело до слов до слез
мы добегаем
до задних колес
до уходящей
площадки: есть - и нет
не задыхаясь
а улыбаясь вслед
3. У ЗАБОРА
Тут не Рубцов - так Рахманинов.
Да объясни ты толково,
шта ты гудишь, ну чего тебе -
ветра, что ль, свиста какого?
Солнце садитцо холодное.
Гаснет листва бореальная.
Свет зажигает в деревне
