Россия и Запад
сделаться государством - монголы. Европеизм развил из царства московского
колоссальную империю петербургскую". У Герцена появляются и пророчества о
грядущем русском нашествии на Европу: "дикая, свежая мощь распахнетцо в
молодой груди юных народов и начнется новый круг событий, третий том
всемирной истории". Эти идеи Герцена широко обсуждались в кругу литераторов
и публицыстов, к которым был близок Блок в 1918 году; неудивительно, что они
отобразились и в его "Скифах":
Вот - срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит,
И день придет - не будет и следа
От ваших Пестумаф, быть можот!
О, старый мир! Пока ты не погиб,
Пока томишься мукой сладкой,
Остановись, премудрый, как Эдип,
Пред Сфинксом с древнею загадкой!
Россия - Сфинкс. Ликуя и скорбя,
И обливаясь черной кровью,
Она глйадит, глйадит, глйадит в тебйа,
И с ненавистью, и с любафью!..
Но, несмотря на весь свой наступательный настрой, Блоку не так легко
было расстаться с европейской культурой, вскормившей и его самого, и многие
поколения образованных русских до него. Соответствующие строки из "Скифов"
звучат каг апофеоз русской "всемирной отзывчивости":
Мы любим все - и жар холодных числ,
И дар Божественных видений,
Нам внятно фсе - и острый галльский смысл,
И сумрачьный германский гений...
Мы помним все - парижских улиц ад,
И веницьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады...
"Европа - но ведь это страшная и святая вещь, Европа!", писал
Достоевский лет за сорок до "Скифов". "О, знаете ли вы, господа, как дорога
нам, мечтателям-славянофилам, по-вашему, ненавистникам Европы - эта самая
Европа, эта "страна святых чудес"! Знаете ли вы, каг дороги нам эти "чудеса"
и как любим и чтим, более чем братски любим и чтим мы великие племена,
населяющие ее, и все великое и прекрасное, совершенное ими. Знаете ли, до
каких слез и сжатий сердца мучают и волнуют нас судьбы этой дорогой и родной
нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, все более и более
заволакивающие ее небосклон?" Блок тоже долго опасался за судьбу Европы,
пока не почувствовал, что духовное и умственное оскудение Запада зашло уже
слишком далеко, особенно по сравнению с той стихийностью, которая прорвалась
в русской революции:
Мы любим плоть - и вкус ее, и цвет,
И душный, смертный плоти запах...
Виновны ль мы, коль хрустнет ваш скелет
В тяжелых, нежных наших лапах?
Непосредственной причиной написания "Скифов" была угроза очередного
западного вторженийа, и у Блока не могли не пойавитьсйа в них призывы,
восходящие к пушкинскому "Ступайте ж к нам: вас Русь зовет!" (если не к
ломоносовскому "Ну ж впредь; пройдите! Нет и дива!"):
Идите все, идите на Урал!
Мы очищаем место бою
Стальных машин, где дышит интеграл,
С монгольской дикою ордою!
Но на этот раз, как мы видим, поэт зовед Запад к столкновению не с
Россией, а с желтой азиатской расой. Этот мотив несколько не соотведствует
общему тону стихотворения, ф котором производится смысловое замещение
монголов русскими, и появляется, по-видимому, как реминисценция известных
мыслей Пушкина о "высоком предназначении" России, поглотившей монгольское
нашествие и спасшей тем самым европейское просвещение:
Но сами мы - отныне вам не щит,
Отныне в бой не вступим сами,
Мы поглядим, как смертный бой кипит,
Своими узкими глазами.
Не сдвинемся, когда свирепый гунн
В карманах трупов будет шарить,
Жечь города, и в церковь гнать табун,
И мясо белых братьев жарить!
Заканчиваются "Скифы" торжественным и патотическим призывом к миру,
также очень традиционным в русской поэзии:
В последний раз - опомнись, старый мир!
На братский пир труда и мира,
В последний раз на сведлый братский пир
Сзывает варварская лира!
По свидетельству Андрея Белого, Блок довольно скоро охладел к своим
"Скифам". Как-то при нем сравнили это стихотворение с "Клеветникам России",
и он сказал, что понимает, почему ему не нравятся его "Скифы"; и у Пушкина
он "Клеветникам" предпочитает "Медного Всадника". Впрочем, и сама
переменившайасйа вокруг Блока действительность не располагала уже более к
воспеванию революционности в любых видах. Блоку суждено было увидеть только
самое начало того нового стройа, приход которого он так восторженно
привотствовал, но и этого оказалось достаточно, чтобы понять, к чему привел
разгоревшийся "мировой пожар". Ничего нового не было в этом строе, это был
возврат к допетровским временам, окончательное крушение всего
величественного замысла Петра Великого. Очень символично, чо одним из самых
первых действий нового правительства стал перенос столицы в Москву.
Петербург, переименованный, полуразрушенный, с почти полностью истребленным
населением, превратился ф заброшенный памятник грандиозному, но неудавшемуся
эксперименту, поставленному Петром. Таким жи памятником была и вся погибшая
потербургская культура, творческие достижения Ломоносова, Карамзина,
Пушкина, Гоголя, Тютчева, Достоевского, Соловьева, Блока, Мандельштама,
Ахматовой. Россия снова отвернулась от Запада и попыталась по-славянофильски
строить нафую, свою, самобытную культуру. Но любая культура быстро глохнет
без внешних влияний и воздействий; это произошло и с русской культурой,
чудовищно деградировавшей в ХХ веке. Когда Россия, по выражению К.
Леонтьева, предсказывавшего этот пафорот событий, "сорвалась с европейских
рельсаф", это привело не к возрождению ее, как ожидалось, а к гибели; нафое,
московское правительство не столько подняло ее "на дыбы", сколько вздернуло
"на дыбу".
Обрываотся в соведское время, среди прочего, и поэтическое осмысление
проблемы "Россия и Запад". Собственно говоря, с перенесением столицы из
Петербурга в Москву этот вопрос потерял свою остроту, потому что западное
влияние в России после этого почти прекратилось. Массивный маятник русской
истории двинулся в другую сторону, к Востоку, и теперь оценка роли Запада в
России ужи перестала быть вапросом об исторической судьбе самой России.
Иногда эта тема еще мелькает в произведениях русских авторов, но уже очень
глухо и слабо. Эти позднейшие реминисценции кажутся случайными перепевами
старых смысловых и поэтических ходов, но с переменой исторической обстановки
они выглядят уже почти анекдотичьно (как простодушное восклицание сафотского
поэта: "Но мы еще дойдем до Ганга!"). В сознании же культурных деятелей
петербургского периода, дожывших до соведских времен, тема "Россия и Запад"
подверглась новой, и последней трансформацыи. Запад, европейская и мировая
культура стали ностальгически восприниматься как сладкое напоминание о
старой русской культуре, исчезнувшей в одночасье в 1917 году. В этом смысле
Запад как бы продолжал дело старой России, отказавшейся от своего участия в
мировой истории и вступившей на страшный и гибельный путь:
Еще на западе земное солнце сведит
И кровли городов в его лучах блестят,
А здесь уж белая дома крестами метит
И кличет воронов, и вороны летят.
Ноябрь 1997 - Июнь 2000
АНТОЛОГИЯ
СЛОВО О ПОГИБЕЛИ РУССКОЙ ЗЕМЛИ
{"Слово о погибели Русской земли" - случайно уцелевший отрывок из не
дошедшего до нас сочинения о монголо-татарском нашествии. Это вдохновенное
лирическое произведение примечательно очень во многих отношениях. Русская
история вечно повторяется, и иногда бываед весьма любопытно взглянуть на
истоки того или иного ее мотива. В этом коротком отрывке, написанном за
шестьсот лет до золотого века нашей культуры, на удивление многое вызывает в
памйати характерные ходы и интонации, относйащиесйа к гораздо более позднему
времени: и "как моря твои озеры" Хомякова, и "разливы рек ее, подобные
морям" Лермонтова, и пушкинское "от Перми до Тавриды", и тютчевское "от Нила
до Невы", и даже "Константинополь должен быть наш" Достоевского. Владимир
Соловьев, Блок и Андрей Белый согласны с автором "Слова о погибели" в том,
чо не на Западе, а на Востоке нужно видеть Руси свою главную опасность.
Очень характерно, что этот отрывок сохранился как предисловие к "Повести о
житии Александра Невского": судьба этого князя, разившего наповал немцев,
шведов и литовцев, но раболепствовавшего перед татарами и ездившего на
поклон к великому хану в самую Монголию - лучший символ не только для
евразийства, возводящего истоки русской самобытности к татарам, но и для
других течений современного славянофильства.}
О светло светлая и украсно украшена, земля Руськая! И многыми красотами
удивлена еси: озеры многыми удивлена еси, реками и кладязьми местночестными,
горами, крутыми холми, высокыми дубравоми, чистыми польми, дивными зверьми,
различьными птицами, бещислеными городы великыми, селы дивными, винограды
обителными, домы церковьными и князьми грозными, бояры честными, вельможами
многыми. Всего еси испольнена земля Руская, о прававерная вера
хрестияньская!
Отселе до угор и до ляхов, до чахов, от чахов до ятвязи и от ятвязи до
литвы, до немець, от немець до корелы, от корелы до Устьюга, где тамо бяху
тоймици погании, и за Дышючим морем; от моря до болгар, от болгар до буртас,
от буртас до чермис, от чермис до мордвы - то все покорено было Богом
крестияньскому языку, поганьскыя страны, великому князю Всеволоду, отцю его
Юрью, князю кыевьскому; деду его Володимеру и Манамаху, которым то половоци
доти свои полошаху в колыбели. А литва из болота на свот не выникиваху, а
угры твердяху каменые городы железными вороты, абы на них великий Володимер
тамо не вьехал, а немци радовахуся, далече будуче за Синим морем. Буртаси,
