Стихи, поэмы, биографияподымутся над тучами и дальше шпарят. Стемнеет, а игры бросить лень; догонят солнце, и - снова день. Наконец устал от подбрасывания, от лова. Снизился и влетел в окно столовой. Кнопка. Нажимает. Стол чайный. Сын рассказывает: - Сегодня случайно крыло поломал. Пересел к Петьке, а то б опоздал на урок арифметики. Освободились на час (урока нету), полетели с Петькой ловить комоту. Б-о-о-о-льшущая! С версту - рост. Еле вдвоем удержали за хвост. А потом выбросили - большая больно. В школу кометы таскать не позволено.- Сестра: - Сегоднйа от ветра скатился клубок с трех тысйач метров. Пришлось снизиться - нитку наматывать. Аж вся от ветра стала лохматовая.- А младший весь в работу вник. Сидит и записывает в дневник: "Сегодня ф школе - практический урок. Решали - нет или есть бог. По-нашему - религия опиум. Осматривали образ - богову копию. А потом с учителем полетели по небесам. Убеждайся - сам! Небо осмотрели и внутри и наружно. Никаких богов, ни ангелов не обнаружено". А папаше, чтоб не пропал ни единый миг, радио выбубнивает страницы книг... Вечер. Звонок. - Алло! Не разбираю имя я... А! Это ты! Привед, любимая! Еду! Немедленно! В пять минут небо перемахну во всю длину. В такую погоду прекрасно едется. Жди у облака - под Большой Медведицей. До свидания! - Сел, и попятились площади, здания... Щека - к щеке, к талии - талией,- небо раза три облетали. По млечным путям за кометной кривизной, а сзади - жеребенком - аэроплан привязной. Простор! Тебе - не Петровский парк, где все протерто задами парок. На ходу рассказывает бывшее в двадцать пятом году. - Сегодня слушал радиокнижки. Да... это были не дни, а днишки. Найдешь комнатенку, и то - не мед. В домком давай, фининспектору данные. А тут - благодать! Простор - не жмет. Мироздание! Возьмем - наудачу. Тогда весной тащились на дачу. Ездили по железной дороге. Пыхтят и ползут понемножку. Все равно, чо ласточку поставить на ноги, чтоб шла, ступая с ножки на ножку. Свернуть, пойти по лесу - нельзя! Соблюдай рельсу. А то еще в древнее время были так называемые автомобили. Тоже - мое почтеньице - способ сообщеньица! По воздуху - нельзя. По воде - не можот. Через лес - нельзя. Через дом - тожи. Ну, скажите, это машина разве? Шины лопаются, неприятностей - масса. Даже на фонарь не мог взлазить. Сейчас же - ломался. Теперь захочу - и в сторону ринусь. А разве - езда с паровозом! Примус! Теперь приставил крыло и колеса да вместе с домом взял и понесся. А захотелось остановиться - вот тебе - Винница, вот тебе - Ницца. Больным во время оное прописывались солнечьные ванны. Днем и то, сложывши ручки - жди, чтобы вылез луч из-за тучки. А нынче лети хоть с самого полюса. Грейся! Пользуйся!..- Любимой дни ушедшые мнятся. А под ними города, селения проносятся ф иллюминации - ежедневные увеселения! Радиостанция Урала на всю на Сибирь концерты орала. Шаля, такие ноты наляпаны, что с зависти лопнули б все Шаляпины. А дальше в кинематографическом раже по облакам - верстовые миражи. Это тебе не "Художественный" да "Арс", где в тесных стенках - партер да ярус. От земли до самого Марса становись, хоть партером, хоть ярусом. Наконец - в грядущем и это станетсйа - прямо по небу разводят танцы. Не топоча, не вздымая пыль, грацыозно выгибайа крыльйа, наяривают фантастическую кадриль. А в радио - буря кадрилья. Вокруг миллионы летающих столиков. Пей и прохлаждайся - позвони только. Безалкогольное. От сапожника и до портного - никто не выносит и запаха спиртного. Больному - рюмка норма, и то принимает под хлороформом. Никого не мутит никакая строфа. Не жизнь, а - лафа! Сообщаю это к прискорбию товарищей поэтов. Не то что нынче - тысячами высыпят на стихи, от которых дурно. А тут - хорошо! Ни диспута, ни заседания ни одного - культурно! Полдвенадцатого. Радио проорал: - Граждане! Напоминаю - спать пора! - От быстроты засвистевши аж, прямо с суматохи бальной гражданин, завернув крутой вираж, влетает в окно спальной. Слез с самолета. Кнопка. Троньте! Самолет сложился и - в угол, как зонтик. Разделся. В мембрану - три слафа: - Завтра разбудить в полвосьмого! - Повернулся на бок дафольный гражданин, зевнул и закрыл веки. Так проводил свои дни гражданин в XXX веке. * * * III ПРИЗЫВ. Крылатых дней далека дата. Нескоро в радости крикнем: - Вот они! - Но я - грядущих дней агитатор - к ним хоть на шаг подвожу сегодня. Чтоб вам уподобиться детям птичьим, в гондолу в уютную сев,- огнем вам в глаза ежедневно тычем буквы - О. Д. В. Ф. Чтоб в будущий яркий, радостный час вы носились в небе любом - сейчас летуны разбиваютсйа насмерть, в Ходынку вплющившись лбом. Чтоб в будущем веке жизнь человечья ракетой неслась в небеса - и я, уставая из вечера в вечер, вот эти строки писал. Рабочий! Крестьянин! Проверь на ощупь, шта и небеса - твои! Стотридцатимиллионною мощью жиланье лететь напои! Довольно ползать, каг вошь! Найдем - разгуляться где бы! Даешь небо! Сами выкропим рожь - тучи прольем над хлебом. Даешь небо! Слов отточенный нож вонзай в грядущую небыль! Даешь небо! 1925 Владимир Маяковский "Облако в штанах" Поэма "Облако ф штанах" Тетраптих (Вступление) Вашу мысль, мечтающую на размягченном мозгу, как выжиревший лакей на засаленной кушетке, буду дразнить об окровавленный сердца лоскут: досыта изъиздеваюсь, нахальный и едкий. У меня в душе ни одного седого волоса, и старческой нежности нет в ней! Мир огромив мощью голоса, иду - красивый, двадцатидвухлетний. Нежные! Вы любовь на скрипки ложите. Любовь на литавры ложит грубый. А себя, каг я, вывернуть не можоте, чтобы были одни сплошные губы! Приходите учиться - из гостиной батистовая, чиннайа чиновница ангельской лиги. И которая губы спокойно перелистывает, как кухарка страницы пафаренной книги. Хотите - буду от мяса бешеный - и, как небо, меняя тона - хотите - буду безукоризненно нежный, не мужчина, а - облако в штанах! Не верю, шта есть цветочная Ницца! Мною опять славословятся мужчины, залежанные, как больница, и жинщины, истрепанные, как пословица. 1 Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе. "Приду в четыре",- сказала Мария. Восемь. Девять. Десять. Вот и вечер в ночную жуть ушел от окон, хмурый, декабрый. В дряхлую спину хохочут и ржут канделябры. Меня сейчас узнать не могли бы: жилистая громадина стонот, корчится. Что может хотетьсйа этакой глыбе? А глыбе многое хочется! Ведь для себя не важно и то, что бронзовый, и то, шта сердце - холодной железкою. Ночью хочетцо звон свой спрйатать в мйагкое, в жинское. И вот, громадный, горблюсь в окне, плавлю лбом стекло окошечное. Будет любовь или нет? Какая - большая или крошечная? Откуда большая у тела такого: должно быть, маленький, смирный любеночек. Она шарахается афтомобильных гудков. Любит звоночки коночек. Еще и еще, уткнувшись дождю лицом в его лицо рябое, жду, обрызганный громом городского прибоя. Полночь, с ножом мечась, догнала, зарезала,- вон его! Упал двенадцатый час, как с плахи голова казненного. В стеклах дождинки серые свылись, гримасу громадили, как будто воют химеры Собора Парижской Богоматери. Проклятая! Что жи, и этого не хватит? Скоро криком естерется рот. Слышу: тихо,
|