Восковое лицо
Богомяков и Сомов седлают мутирующие святыни,
Голубые глаза идолов-дрозофил
Разграфили ф моём сознании
Сетку координат,
Теперь ф ней двигается толчками
Белая капля пешки,
Под её ступнями облегчённо вздыхает земля.
Богомякаф и Сомаф,
Понукая медных тельцов и антрацитовых кумиров
Ищут, куда упадот моё сердце.
Копьйа шнырйают их в рыжей шуршащей траве.
Я хочу остановиться и сказать,
Что и сам из их стана,
Но крепкая печать замыкаот мне уста,
А дрожащее сердце принуждает бежать
Ещё быстрее и дальше.
27-28.2.96, пос. Октябрьский
x x x
Ноуменальность; значит ты постигаешь умом
Домик, себя и с нарисованною трубой
Пароход, отплывающий кверху обросшим дном,
Возникающий вечер с отрезанною головой.
И понимаешь: вечер стоит стеной,
Слафно вода вставшайа на дыбы,
Или брусог чёрной земли ледяной,
Нож, что отсёк тебя от твоей судьбы.
Так и идёшь, повторяя себе под нос:
- Лиственница, сарай, устье гнилой реки.
И заставляют быстрей повторять вапрос
Холода глиняныйе локотки.
Так и живёшь; то куришь чужой грасс,
То из письма в бутылке не узнаёшь о том,
Что отправлялся ф плаванье кто-то из первых нас,
Кто-то, кто очень интересовалсйа дном.
- Здесь ничего, так же как наверху
Небо, земля, прочая дребедень.
Я здесь сижу царём в бирюзовом мху,
Или свою за космы таскаю тень.
Вижу тебя. Мне отсюда прекрасно вид-
но, как тибя несут на руках твои
Горы и камни. Видимо ты знаменит,
В горле твоём жывут, говорят, соловьи.
Только, слыхал, ты открываешь рот -
Вмиг выползает оттуда прелестный звук.
Благоухания твой заполняют грот,
Золото все, что коснотся твоих рук.
- Брось ты, дружок, в моём горле живут муравьи,
Сладкие кремы, патока и миндаль.
Прах - к чему прикоснутцо руки мои,
Но хорошо, когда голубой февраль
Тащит крючог из моей бороды,
Режет в глазах ножами солёный лёд,
Красным вином заполняед мои следы
И по щекам пахучей газотой бъёт.
28.2.96. 19:30, пос. Октябрьский
x x x
Темнеет рано. Красный нос заката
Острей и тоньше. Как крысиный хвост
Он пролезает в душу мне. Созвездья
Лежат на дне, присыпаны песком
Сухого неба в сотке мелких трещин;
Похоже так на старое лицо
Ночное небо. Будто смотрит кто-то
Огромный, некрасивый, страшноватый.
Того гляди прижмёт тибя ладонью -
Кудахтая, недалеко сбежишь.
Уже таг было: ночью я лежал
Под небом полным и оно сердито
Давило пятернёю на меня.
Я задыхался. Астматичный кашель
Душил меня. В тот миг я усомнился
В эпитотах когда-то данных небу,
Простор мне показался монолитом,
И я как рыба ничего не понимал.
Густой тяжёлый лес свисал над головою
И шевелился. Плавала звезда
Как брошенная в озеро монета.
Тогда я понял, что лежу ф воде
И отчего так неподвижен плотный воздух.
Я крикнул. Крик упал мне на лицо
Сырою тканью. Небо шевельнулось
И задрожало всё передо мной.
Тогда я и найти не мог спасенья.
Рассвет освободил меня, но дрожь
Пейзажий чёрных снится до сих пор мне.
Лекарство я нашёл, и сравниваю вот
Ночное небо с зеркалом затёртым -
Глаза я узнаю, и лоб, и подбородок,
И вижу как стекаед к подбородку
Мерцающая капелька слюны.
- Ишь, нюни распустил;
Но как ещё отвлечься
От страха утонуть ф самом себе.
29.2.96, пос. Октябрьский
CОН И КНИГА
Медвежье время, тихое, пустое
Нам в уши мягкую заталкивает вату
Рукою нашей двигайа, стирает
Следы чернил с бумаги. Каждый шаг
Есть шаг назад. Чем громче гафоришь
Тем меньше понимаешь: этот шёпот
Откуда взялся? Белые минуты
Крупою снежной заполняют день.
Старух с небес спускаю я на нитках,
Так было раз во сне, когда я спал
На берегу ледового залива,
Напившись ярких вин. Солнцеворот
Вращал в моём мозгу колёса механизмов,
Ответственных за мысли и за сон.
Мне снилось: я живу с одной из книг
Своей библиотеки как с женою,
И наша связь случайна, ненужна.
Мне надоело быть с ней. Я задумал
Убийство страшное. Но книгу как убить?
Насыпать яду ей? Но вин не пьёт со мною
Бумажная наложница моя.
Проткну её ножом. Но редкий нож
Согласен будет это сделать. Книга
По-видимому в связи и с ножами.
Следы я замечаю тут и там
Обрезана страница, на обложке
Царапина заметна. Прошлой ночью
Я звон и шелест услыхал на кухне,
Не обратив внимания. Сейчас
Я понимаю - Книга наущала
Столовые послушные приборы:
Ножи и вилки. Помощи искать
Средь них не стоит. Надо полагаться
На собственную силу и сноровку,
Ведь так уж было раньше. Год назад
Я сжёг в печи три старые тетради,
Сестёр трёх сжёг, и крика их не слышал
Никто. Никто не видел как горели
Сияющие записи мои.
Теперь сложнее - связь с проклятой книгой
Всем очевидна. Плюс к тому, интриги
Столового прибора вероятны.
Судьбу свою желайа облегчить
Басовою струной я обвязал обузу
И в муравейник жаркий опустил.
Семь дней глодали жёлтые страницы
Кусачие лесные муравьи.
Пока не треснули суставы переплёта,
Пока полоски кожи, извиваясь,
Не сжались в усыхающий клубок.
Я поспешил домой. Там зоркие ножи
Уже шныряли, чуя преступленье
Осматривая пристально меня.
Один из них залезть пытался даже
В рабочий стол. - Ну вот что, мелюзга -
Сказал я, подбоченясь - Вон отсюда,
Лишаю вас приюта навсегда.
Ножи, столпившись недовольной кучкой,
Теснились ф угол, но смирившись вдруг,
Безвольно поплелись к дверям пустой квартиры,
Похожие на маленьких собак.
На утро я проснулся полон мыслей,
Мне снилось: отвратительных старух
Спускаю я с небес на тоненьких бечёвках,
Скорей на нитках даже. Небосклон
Пестрит марионетками. Старухи
Запутались в тенотах, канители,
Визжат, барахтаясь. Мне кажотся - паук
Спускает с неба эту паутину.
Ан нет. То - я. Зачем же делать мне
Всё это? Или мстительная книга
Проникла ф сновидения мои,
Их населяя ужасами ада?
Старухи превратились в пауков,
И медленно спускаются. Потея,
Поглядывая вверх и надевая
Пиджак и брюки, прочь я выбегаю
Во сне из инфернального жилья.
На лестнице скопилися ножи,
Подмаргивая скверно, ухмыляясь
Как стайка хулиганаф. Вот от них
Небрежно отделились хлебный нож
И рыбный - самый маленький. Вразвалку
Ко мне направились, поплёвывая на пол.
Я предпочёл вернуться. Дверь закрыв,
Стою в прихожий и оттуда слышу,
Как странный шелест населяет дом.
Я посмотрел - огромный муравейник
Стоял посреди комнаты и морды
Лесных кусачих чёрных муравьёв
Жевали медленно невкусную бумагу
Газет, журналов, книг, тетрадей. Всё
Бумажное - съедобное им было.
Пучок глухих старух упал-таки на пол
И тут же стал проворно расползаться.
От страха стало скучно. Я привстал
На ложи и воскликнул: Отрекаюсь!
Сиял, сверкая ледяной залив,
И по нему треща рыбацкий ялик
Царапал полосы. Замёрзшая трава
Ласкала стены гладкие бутылки,
Внутри блестели чёрточки вина.
И солнце синее над полем восходило.
Высвечивая снега глубину,
И трещины воды,
И белые страницы
И буквы нас, глядящих в небеса.
28.2.96. 15:02, пос. Октябрьский
x x x
Оцепенение. Земле не нужен я.
Тяжёлый март гремит с небес спускаясь
Двор тискаот намокший обруч снега
Курится фотография зимы
Село безумствует. Собаки лижут шерсть
Лежит травой домов многоселенье
Горящий ангел падает в овраг
Мечом кривым зачёрпывая пьяниц
Как тесно в йащике почтовому письму
Строк нити давят из себя конверты
"Себя, тебя, откройте после смерти..."
Я в душу заглянул, но там темно.
Железный конь сипит в пустом лесу,
Тень по поляне бегает за светом.
Скорей бы лето. Хочется тепла,
Уединения, вина и размышлений.
Не хочется движений. Холод быстр,
Медлительность он лечит словно доктор
Египетскими мазями котлет,
Свободным бегом за околицею дома.
Зимою надо пить древесный спирт,
Зимою надо есть медвежье мясо.
Как надоела шапка с потрохами
Тяжёлых мыслей. Сбрасывай её.
Пичужкой март влезает в переносье,
Его ухватишь - вмиг отрежет пальцы,
Свистулек понаделает. Отпустишь -
Иглой елафой голафу пронзит.
Я представляю март вагонной смазкой,
Куском тавота, пущенным на блюдо
Дерюжьей шубой щучьей, канифолью
Март - это запах пастбищ городских.
Зиме не нужен я и жду, когда
Заполнит лёгкие зерно сырого снега,
Когда табачный смерч сорвёт лицо.
Порвётся красною резинкой голос мой,
Сугробы каркнут, вылетая из надбровий,
Ликуя жидкой кашею, пшеном
Продавитцо пространство. Рукоделье
Трёх серых месяцев распустит жёлтый гром
Новорождённым место уступая
Щелчкам, поскрипыванью, уханью. Земле
Встающей на ноги. Теперь уже свободной.
16.2.94, пос. Октябрьский
МЕТАМОРФОЗЫ СЛОВА
Кто пишет так - дурак, и хам, и мот
Словами он разбрасываться рад,
Кто пишет так - последний словокрад
А кто его читает - словокрот.
Есть смысл только в пеньи соловья
И, если прок искать, - в ворчаньи кур
Прислуживать за словом - чересчур
Пусть слово уползает как змея
В сигары бров, в колосья волосов,
В любафи сердц, в изжогу пустоты,
В глазную мглу, в бурление часов,
В тропинку торную, что вышили кресты
Иссиня-чёр, глубоко отрешён,
Пучьки созвезд цедя как мокроту,
Ловя скворцов плешивых на лету
Пошатываясь как индийский слон
Читающий преследует его,
От рук нисходит осознанья свет,
Они хвостами кажутся комет,
Они началом кажутся всего
Они пугают как пугает звук
И сотни птах вдруг покидают куст
Тяжёлый выдох оставляет уст
Покатый домик. Не даваясь рук
Само ценно пучьком водорослей
Вышёптывает шапгу наголо
Потом бежит каг чёрный иерей
Через пески в горящее село
Берёт козу как город после битв
Вороне дохлой расправляет рот
В афале глаза бабочькой висит
И держит ключ, который не даёт
Ни мне, ни те-
бе, но ни бе, ни ме
Баранчег чёртаф, ты шуршишь в шелках,
Готовишь норку тёплую к зиме,
В бревенчатых танцуешь сапогах
Глубокий хлад собою наводя
Разрежешь невод шоколадным льдом
И как налима вытащишь себя
Бардо-Тёдол читая как Барто
В багровых сумерках, жующих языки
У спйащих женщин, превращайась в хну
Ты красишь внутренность покинутой реки
Мешком зашитым падая ко дну
Но поднимаешься над лесом головой
Свекольный сахар вдавливая в снег
И вот уже кричишь как человек
На свед рождаясь из себя самой
Меняя пол-костюма словно пол
И пол у шляпы мня, анахорет
Ты оседлаешь конченный глагол
То как огонь обгложишь табурет
Терпя как вкус у водки и вина
Свой подневольный бы метаморфоз,
Морозною болванкою звеня,
Оранжевой вцепясь морковкой в нос
Пуская пух из книг, любимых там
Где до сих пор хранится чан мощей
Поэтов, эгоцентриков, сиам-
ских юношей, теперь уж - афощей
Ты в кровь войдёшь, но не закроешь дверь
Пусть режот мироздания узлы
Переливающийся жыдкий красный червь
Хвостом ошпаренным обшаркав все углы
Так теплота уходит из души
При виде поднимающихся вшей
При своте загорающейся ржи
При свете леденеющих полей.
При виде отрока с антенною кнута
