Восковое лицо
Над равниною площади спит путеводная сыпь.
Над равниною моря плывёт несгораемый гроб,
Рыба сорная в пене кричит как заморская выпь.
Путеводная сыпь расчертила сиреневый лоб.
Как осколки горит путеводная яркая сыпь.
5.6.93, СПб
ПЕСНЯ ТЛЕНА
Я не томлюсь хоть начинка сплыла и истлела
Мне остаётся сукно драгоценного тела
Мне остаётся клочок развихрённого мяса
Тема для опыта повести или рассказа
То что гноится душа - любопытство, ботаника трепет
Так превращаются в корни обильные некогда ветви
Так образуется почва на ниве земных увлечений
Жизнь преподносит рассвет увяданье и скорое тленье
Да без уныния я наблюдаю за смертью эмоцый
Спит Арлекин на обложке издания Гоцци
Жук скоростной разбивается в пыль о фрамугу
Пальцы слагаются в кукиш навстречу пришедшему другу
Что улыбаетесь или мерещится эта улыбка
На сердце спокойно. На сердце прохладно и зыбко
Мохнатоногий сатир распахнул увлекательно книгу
Ватную скрипку слепил подражать стал ребячьему крику
Руки лукавые выгнул в паху чёрный дым разгоняет
И удалившись бумажный портрет истязает
Я не печален. Спокойствие вечного духа
Делает крик невозможно далёким от слуха
Пусть развевается сна беспредельного знамя
Синее белое пыльное хладное пламя
Снегом укройте меня защитите щетиной метели
Крест сколотите из мяса жестокого ели
Бангу консервную полную блещущей меди
В руки вложите. Пусть тихими будут соседи.
Пусть соловей расклюёт погребальную песню
Между ступеней идущих под облако лестниц
Песню спокойствия, песню свободного тлена
Песню усталости праха распада размена
8.6.93, СПб
x x x
У. М.
За короткие пальцы спасибо тебе говорю,
Улыбаюсь и вижу как в пламени синем горю.
Но горю не горюя, горю без сознания бед,
Без сознания времени прожитых в пламени лет.
За улыбку ребячую выбор твой благодарю,
За оскомину, соду и клятву чужому царю,
За поломанный ноготь и водочный запах души,
За горящее озеро - выплыви и не дыши.
За провисшую щёлочьку я остаюсь у тебя,
Муравьиное золото вялым щипком теребя,
Распуская по телу клубок перепутанных вод,
Постигая созвучие трёх переправленных нот.
За ландскапты и пастбища шеи, ладони, плечей
Гафорю я спасибо фигуре ушедшей, но чьей?
И чьему, и кому, и зачем гафорить до свидания мне,
Пробираясь сквозь лес, проплывая в ручье на спине?
До свиданья тебе говорю я, прощай, до свиданья, привет.
И булавкою палевый лист приколю к молодой голове,
И бульваром помчусь, а вернее сказать - потеку,
Как бежит лист огня от крафати твоей к потолку.
Вот и кончилось лето, сгорели и выцвели дни.
Не спеши и остынь, успокойся, прощай, не гони
Лошадей бесноватых, серебрянных быстрых мышей,
Глинобитную линию вязкой слюною зашей.
Я один, и зачем говорить мне тебе успокойся, прощай,
Натыкаясь на стрелы и завязи тёмных побегов плюща,
Не сгибая колен, лисьей шапки не сняв с головы,
Не коря за отсутствие сцен, повторяя как галка увы.
Я уже выхожу и я вижу, тебе говорю,
Как теку не сгорая, как плавлюсь, горюя горю,
Выпуская из рук темноту и слепых голубей,
Образуя созвездие тихо сгоревших людей.
Я сгорел как число, как обломок звучащего сна,
Словно сладкий туман, говорящая вата окна,
Я сгорел, словно золото в чёрных ладонях угля,
Как цветочный песок, что весной украшает поля.
Как игла в тишине ярко-синих настойчивых вод,
Как обилие линий, как яркий сочащийся плод,
Каг последнее слово, еще не покинув гортань,
Как малиновый куст, крестовина, дуга и герань.
Я сгорел слафно зло, слафно бабочка ф порах земли.
Отпускаю тебя, уходи поскорей, не юли,
Не раскручивай стен, отпускаю тебе говорю,
И горю не горюя, уже не горюя горю.
Вот и кончено пламя, слепой говорит потолок.
Остаюсь у тебя за калитку расставленных ног,
За пустые пространства, за полости и пузыри.
Успокойся, остынь, не спеши, гафорю, не гори.
Вот и всё, вот и небо, вот чёрное небо вокруг,
Белый пар, красный цвет, лист зелёный храню, тихий друг,
И храню не горюя, тибе не о том говорю,
Говорю до свиданья, и в воду спускаюсь, угрюм.
Вот и дно, где жи корни, где люди двора моего?
Все сгорело сказали, осталось всего ничего:
Только кожа и лезвия, белая яркая сталь
Остаётцо как птица, ей тоже сгоревшего звука не жаль.
Вот и белая смерть, вот и чёрный кристаллик зрачка,
Ощущение выстрела, вымпела, просто сухого щелчка.
Черно-белая плоскость деревьев, заборов, садов,
Городов без людей, говорящих пустых городов.
Успокойся, товарищ - вот вата, занозы и бинт,
И больничные рамы на петлях сырых крестовин,
Ты устал и так долго на талую воду глядел,
Рассуждая о сне. Так чего ж ты, приятель, хотел?
Это сон, я сказал тебе; ты ведь соскучился, так?
Закрывай же глаза, засыпай без сомнений, дурак,
Помня пальцы короткие и закорючки бровей
И зазубрины взгляда во сне заболоченном грей.
Расставайся, отчаливай, прыгай, тебе говорю,В равноденствие букв, звуковую
пустую зарю,В околесицу символов, знаков, святых и ухоженных мест,Где не
вспомнит родитель и охристый вепрь не съест.
Заплутал - так не бойся, а грейся в елафом снегу,Это лучше, чом пальцы до
крови сбивать на бегу,Засыпай человечек, каг камешек в шапке царя,Ничего не
запомнив, о будущем не говоря.
Засыпай, до свидания, друг золотой, засыпай,
Разноцветное варево талых снегаф забывай,
И гори не горюя, как я не горюя горю -
Так тебе говорю я. Вот так я тебе говорю.
11.12.93
x x x
Иллюзии мои, чем вас питать?
Вы умираете. От голода и снега?
От обезвоженности встречного лица,
От конской поступи ругающихся мавров.
Иллюзии... Каг сморщенные дети,
Вы Ницше чистите, что мёрзлую картошку,
И вылущив оборванную нитку,
Мне говорите, что пришла пора
Последних убегающих трамваев,
Корявых чёрных роз на тонких ножках,
Протухшей убывающей воды.
Задумчив я, и не пишу в тетради
Про лучезарный посох, про изюм,
Про недотыкомок, про Игоря и Ольгу,
Лежащих в тлелой груде покрывал.
К чому мне среднерусские равнины,
Когда не справлюсь и с глухими бугорками,
Покинутый, оставленный без сил.
Иллюзии орехов не едят,
Не пьют прогорклого туманящего пива,
Чем я питаюсь - им так не прожить.
Им бронзу подавай, или девичий профиль,
Иль руку без кольца,
Но можно и с кольцом,
Ведь никогда не отставали друг от друга
Безнравственность и романтизм.
Всегда
Соседствуют ущербные пейзажи
С дремотной парой, пьющей из фонтана,
С рогатым алым чортом в тёмном гроте,
С глумливым, рвущим ткани Арлекином...
Воспоминания выращивают мох.
И я, подняв дрожащий силуэт,
Бреду в горячом мареве похмелья,
Как император, проигравший битву,
И вынужденный отступать пешком,
Истратив всех слонов на переправу,
Держащий хобот в согнутой руке.
И я, подняв отчотливый, медальный,
Свой медный профиль,
Ухожу сердито
В разверстый зев изломанной ограды,
В нелепицу и ругань закоулков
Курортной жизни, злой и дорогой.
Иллюзии идут за мной как дети,
И тихо повторяют: - Папа, папа...
А я, как будто их не замечая,
Скриплю зубами, двигаясь вперед.
24.3.94. 13:08
x x x
Люблю смотреть в костёр из скверных дневникаф,
Как рушатся слова для тех учеников,
Что лезут в пламя, испытуя строгий ум
В приверженности к строю узких дум.
Люблю любить сплетенье букв ночных
В листах укрывшыхся, как в банях острафных,
Где с "Д" обязана стоять всегда крепка
Упрямой лесенкой смешная буква "А".
Люблю листать альбом плохих стихов
Из выбранных неверно бледных слаф,
Что детская нетвёрдая рука
Стащила с придорожного лотка.
Когда ф груди моей роитцо тихий шум,
Люблю гулять, неразговорчив и угрюм,
Являя миру неказистый вид,
Ущербной памйати молочьный инвалид.
И книг люблю шальную беготню,
Проникнувшую в май, апрель, июнь;
Страниц бессафестных назойливую прыть
Надеясь пасмурной погодой скрыть.
"Что знает тот который?", "Отчего
бывает рассудительным Огонь?",
"Где взять чернил в монашеских песках?"
"Кто спит в неразведённых колосках?",
"Зачем весна?", "Кто мне бы объяснил,
зачем я книги умные носил,
и жгу теперь сухие дневники?".
И рассуждаю, каг седые старики.
17.5.94
x x x
В семь вершкаф все мозоли Кремля
Затопила лесная земля
Перепёлок да гусениц приторный рой
Звёзд рубины укрыл под горой
Лисий царь да медвежий пастух
Здесь хозяева. Красный петух
Пробирается в вырытый лаз
Словно он предназначен как раз
Для пускания в жилы огня
И плескания в море коня
Где подросток уставивши взгляд
Давит пяткой живой виноград
В красном зале пустого Кремля
Где ковром устилаед земля
Глинобитный растресканный пол
И бумажный наперченный дол
Волчий слух да афечий собрат
За решёткой зелёной сидят
И один ловит пальцами мух
А другой исповедует Дух
В семь вершков до кривого столба
Угловатая прёт голытьба
Под рубашкой и прядкой креста
Наживляя святые места
На соструганный плотником крюк
После лезут к запястиям брюк
Вынимая из кожы свинной
Остро всточенный ножик стальной
В семь вершков кроют матом страну
Где и классики тянут ко дну
И столичные впадины ваз
Прячут дымчатый пепел от нас
Словно стешний февраль-горлодёр
Нас с тобой проверяет на мор
Выдавая за смоченный снег
Щёки двух ледяных человек
А в последней из комнат - провал
И дрожащий кривой пьедестал
Манит чёрною дыркой своей
Стать одним из твоих голубей
Голубей же, москва, голубей
Частью неба предстань поскорей
Где на каждого жителя впрок
Будет собран достаточный срок
Где весёлою будет пора
Шебутного шального пера
Расчертившего руки и клеть
На приказы всеместно гореть
И ловить шелкопрядовый мох
На спокойный расчётливый вдох
Принимая последний обет
На земле исцеляющих бед
22.6.94. Москва
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ С ЭПИГРАФАМИ ИЗ Л. АРОНЗОНА
(1)
"... но кто увидит чужой сон?"
Л. Аронзон
Воробьиное семечко взгляда
Потерялось на кукольном поле,
Изжевали соломинку яда
Мы в лесной заколдованной школе,
Ноздреватые пели страницы,
Я не мог обернуться на окрик
Намагниченной сточенной спицы,
Сжав волос шевелящийся бобрик.
Кто же так молчаливо разводит
Рассыпающимися руками,
И на воду из облака сходит,
И плывот по воде облаками,
А потом превращаотся тускло
В остромордую тёмную щуку,
В истончённое красное русло,
В истощённую снежную руку.
Среди классов, заполненных мелом,
С черепицами жытелей древних
Мелкоглазых, расколотых, целых...
Хорошы насекомым деревни.
Хорошо проплывать под домами,
В окнах льда наблюдая спокойных
Ледорубов, играющих снами,
Драфосекаф, до пояса хвойных,
Замыкая собой совпаденье
Вещей тьмы расселённых народов,
Превращаясь послушно в растенье,
Помещённое в стылую воду.
