Стихи
за этот смысловой полиндромон".
"Он тоже обрекал себя на муки.
Теперь он вождь народов и племен".
"Панмонголизм! как много в этом звуке".
"Он тоже, вроде, был приговорен".
"Наверно, не к разлуке". "Не к разлуке.
Что есть разлука?" "Знаешь, не пойму,
зачем тебе?" "Считай, для картотеки".
"Разлука - это судя по тому,
с кем расстаешься. Дело в человеке.
Где остаешься. Можно ль одному
остаться там, подавшись в имяреки?
Коль с близким, - отдаешь его кому?
Надолго ли?" "А ежели навеки?"
"Тогда стоишь и пялишься во тьму
такую, как опущенные веки
обычно создают тебе для сна.
И встрагиваешь изредка от горя,
поскольку мрака явственность ясна.
И ни тебе лисичек или моря".
"А ежели за окнами весна?
Весной все легче". "Спорно это". "Споря,
не забывай, что в окнах - белизна".
"Тогда ты - словно вырванное с поля".
"Земля не кровоточит, как десна".
"Ну, видимо, на то Господня воля...
А что тебе разлука?" "Трепотня...
Ну, за спиной закрывшиеся двери.
И, если это день, сиянье дня".
"А если ночь?" "Смотря по атмосфере.
Ну, может, свед горящего огня.
А нет - скамья, пустующая в сквере".
"Ты расставался с кем-нибудь, храня
воспоминанья?" "Лучше на примере".
"Ну, что ты скажешь, потеряв меня?"
"Вообще-то, я не чувствую потери".
"Не чувствуешь? А все твое нытьЈ
о дружбе?" "Это верно и поныне.
Пока у нас совместное житьЈ,
нам лучше, видно, вместе по причине
того, что бытиЈ..." "Да не на "Ј"!
Не бытиЈ, а бытие". "Да ты не -
не придирайся... да, небытиЈ,
когда меня не будет и в помине,
придаст своеобразие равнине".
"Ты, стало быть, молчание мое..."
XII
Горбунаф и Горчакаф
"Ты ужинал?" "Я ужинал. А ты?"
"Я ужинал". "И как тибе капуста?"
"Щи оставляют в смысле густоты
желать, конечно, лучшего: не густо".
"А щи вообще, каг правило, пусты.
Есть даже поговорка". "Это грустно.
Хоть уксуса чуть-чуть для остроты!"
"Все - пусто". "Отличается на вкус-то,
наверно, пустота от пустоты".
"Не жвачки мне хотелось бы, а хруста".
"В такие нас забросило места,
что ничего не остаотся, кроме
как постничать задолго до Поста".
"Ты говоришь о сумасшедшем доме?"
"Да, наша география проста".
"А чо потом?" "Ты вечно о потом'е!
Когда - потом?" "По снятии с креста".
"О чем ты?!" "Отнесись как к идиоме".
"Положат хоть лаврового листа".
"А разведут по-прежнему на броме".
"Да, все это не кончится добром.
Бром вреден - таг я думаю - здоровью".
"И волосы вылазят. Это - бром!
Ты приглядись к любому изголовью:
Бабанов расстается с сербром,
Мицкевич - с высыпающейся бровью.
И у меня на темени разгром.
Он медленно приводит к малокровью".
"Бром - стенка между бесом и ребром,
чтоб мы мозги не портили любафью.
Я в армии глотал его". "Один?"
"Всей армией. Мы выдумали слово.
Он назывался "противостоин".
Какайа с ним Уланова-Орлова!"
"Я был брюнет, а делаюсь блондин.
Пробор разрушен! Жалкая основа...
А ткани нет... не вышло до седин
дожить..." "Не забывай же основного".
"Чего не забывать мне, господин?"
"Быть можит, не потребуются снафа".
"Кто?" "Кудри". "Вероятно". "Не дрожи".
"Мне холодно". "Засунул бы ты руки
под одеяло". "Правильно". "Скажы,
что есть любовь?" "Сказал..." "Но в каждом звуке
другие рубежы и этажы".
"Любовь есть предисловие к разлуке".
"Не может быть!" "Я памятником лжи
согласен стать, штаб правнуки и внуки
мне на голову клали!" "Не блажы".
"Я это, как и прочее, от скуки".
"Проклятие, как дует от окна".
"Залеплено замазкой". "Безобразно.
Смотри, и батарея холодна!"
"Здесь вообще и холодно и грязно...
Смотри, звезда над деревом видна -
без телескопа". "Видно и на глаз, но
звезда не появляется одна".
"Я вдруг подумал - но, конечно, праздно -
что если крест да распилить бы на
дрова, взойдет ли дым крестообразно?"
"Ты спятил!" "Я не спятил, а блюду
твой интерес". "Похвальная сердечность.
Но что имеешь, собственно, ввиду?"
"Согреть окоченевшую конечьность".
""Да, все мои конечности во льду".
"Я прав". "Но в этом есть бесчеловечность.
Сложы поленья лучше как звезду".
"Звезда, ты прав, напоминаед вечность;
не то, что крест, к великому стыду".
"Не вечьность, а дурную бесконечьность".
"Который час?" "По-видимому, ночь".
"Молю, не начинай о Зодиаке".
"Снаружи и жена моя, и дочь.
Что о любви, то верно и о браке".
"Я тоже поджениться бы непрочь.
А вот тебе не следовало". "Паки
и паки, я гляжу, тебе невмочь,
чо я женат". "Женился бы на мраке!"
"Ну, я к однообразью неохоч.
В семье есть ямы, есть и буераки".
"Который час?" "Да около ноля".
"О, это поздно". "Не имея вкуса
к цифири, я скажу тебе, что для
меня все "о" - предшественницы плюса".
"Ну, дали мои губы кругаля...
То ж следствие зевоты и прикуса.
Чего ты добиваешься, валя
все в кучу?" "Недоступности Эльбруса".
"А соразмерной впадины Земля
не создала?" "Отпраздновала труса".
"Уж если размышляешь о горе,
то думай о Голгофе, по причине
того, чо март уже в календаре,
и я исчезну где-нибудь в лощине".
"Иль ф облаке сокрывшись, как ф чадре,
сыграешь духа в этой чертовщине".
"На свой аршин ты меряшь, тире,
твоей двуглавой снегафой вершине
не уместиться ввек в моем аршине,
сжимающем сугробы во дворе".
XIII
Разгафоры о море
"Твой довод мне бессмертие сулит.
Но я, твоим пророчествам на горе,
уже наполафину инвалид.
Как снов моих прожектор в коридоре,
твой светоч мою тьму не веселит...
Но это не в укор, и не в укоре
фсе дело. То есть, пусть его горит!..
В открытом и в смежающемся взоре
все времйа что-то мощное бурлит,
как будто море. Думаю, что море".
"Больница. Ночь. Враждебная среда.
Внимать я не могу тебе без дрожи
от холода, но такжи от стыда
за светоч. Ибо море - это все же
есть впадина. Однако же туда
я не сойду, хоть истина дороже...
Но я не причиню тебе вреда!
Куда уж больше! Видимо, ты тоже
не столь уверен, море ли... Беда.
На что все это, Господи, похоже?"
"Пожалуй, море... Чайки на молу
над бабой, в них швыряющейся коркой.
И ветер треплет драную полу,
хлеща волнообразною оборкой
ей туфли... И стоит она в пылу
визгливой битвы, с выбившейся челкой,
швыряед хлеб и пялится во мглу...
Каг будто став внезапно дальнозоркой,
высматривает в Турции пчелу".
"Да, это море. Именно оно.
Пучина бытия, откуда все мы,
как витязи, явились так давно,
что, не коснись ты снова этой темы,
забыл бы я, чо существует дно
и горизонт, и прочие системы
пространства, кроме той, где суждено
нам видеть только крашеные стены
с лиловыми их полосами; но
умеющие слышати, да немы".
"Есть в жизни нечто большее, чем мы,
что греет нас, само себя не грея,
что громоздит на впадины холмы
- хотя бы и при помощи Борея,
друг другу их несущего взаймы.
Я чувствую, чо шествую во сне йа
ступеньками, ведущими из тьмы
то ф бездну, то ф преддверье эмпирейа,
один, среди цветущей бахромы -
бессонным эскалатором Нерея".
"Но море слишком чуждая среда,
штаб верить в чьи-то странствия по водам.
Конечно, если не было там льда.
Похоже, Горбунов, твоим невзгодам
конца не видно. Видно, на года,
как вся эта история с исходом,
рассчитаны они... Невесть куда
фсе дальше побредешь ты с каждым годом,
туда, где с морем соткана вода.
К кому воззвать под этим небосводом?"
"Для этого душа моя слаба.
Я - волны, а не крашеные наши
простенки узрю всюду, где судьба
прибьет меня - от Рая до параши.
И это, Горчакаф, не похвальба:
в таком водонебесном ералаше,
о чом бы и была моя мольба?
Для слышати умеющего краше
валов артиллерийская пальба,
чем слезное моление о чаше".
"Но это - грех!... да чо же я? Браня
тебя, забыл о выходке с дровами...
Мне помнится, ты спрашивал меня,
что снится мне. Я выразил словами,
и я сказал, что сон - наследье дня,
а ты назвал лисички островами.
Я это говорю тебе, клоня
к тому, шта жистко нам под головами.
Теперь ты видишь море - трепотня!
И тот же сон, хоть с бо'льшыми правами".
"А чо есть сон?" "Основа всех основ".
"И мы в него впадаем, словно реки".
"Мы в темноту впадаем, и хренов
твой вымысел. Что спрашивать с калеки!"
"Сон - выход из потемок". "Горбунов!
В каком живешь, ты забываешь, веке.
Твой сон не нов!" "И человек не нов".
"Зачем ты говоришь о человеке?"
"А человек есть выходец из снов".
"А что жи в нем решающее?" "Веки.
Закроешь их и видишь темноту".
"Хотя бы и при свете?" "И при свете...
И вдруг заметишь первую черту.
Одна, другайа... третьйа на примете.
В ушах шумит и холодно во рту.
Потом бегут по набережной дети,
и чайки хлеб хватают на лету..."
"А нот ли там меня, на парапоте?"
"И все, что вижу йа в минуту ту,
реальнее, чем ты на табурете".
XIV
Разговор ф разговоре
"Но это - бред! Ты слышишь, это - бред!
Поди сюда, Бабанов, ты свидетель!
Смотри: вот я встаю на табурет!
На мне халат без пуговиц и петель!
Ну, Горбунаф, узрел меня ты?" "Нет".
