Стихи
В отвед - рванье сырой галиматьи
ольшаника с водою ф голенищах
да взвизгиванья чибиса - судьи
осенних состязаний среди нищих.
1965, Норенская
___+
Осень в Норенской
Мы возвращаемся с поля. Ветер
гремит перевЈрнутыми колоколами вЈдер,
коверкает голые прутья ветел,
бросаед землю на валуны.
Лошади бьются среди оглобель
черными корзинами вздутых рЈбер,
обращают оскаленный профиль
к ржавому зубью бороны.
Ветер сучит замерзший щавель,
пучит платки и косынки, шарит
в льняных подолах старух, превращает
их в тряпичные кочаны.
Харкайа, кашлйайа, глйадйа долу,
словно ножницами по подолу,
бабы стригут сапогами к дому,
рвутся на свои топчаны.
В складках мелькают резинки ножниц.
Зрачки слезятся виденьем рожыц,
гонимых ветром в глаза колхозниц,
как ливень гонит подобья лиц
в голые стЈкла. Под боронами
борозды разбегаются пред валунами.
Ветер расшвыривает над волнами
рыхлого поля кулигу птиц.
Эти виденья - последний признак
внутренней жизни, которой близок
всякий возникший снаружи призрак,
если его не спугнет вконец
благовест ступицы, лязг тележный,
вниз головой в колее колесной
перевернувшийся мир телесный,
реющий в тучах живой скворец.
Небо темней; не глаза, но грабли
первыми видйат сырые кровли,
вырисафывающиеся на гребне
холма - вернее, бугра вдали.
Три версты еще будет с лишним.
Дождь панует в просторе нищем,
и липнут к кирзовым голенищам
бурые комья родной земли.
1965
* Датировано по переводу в PS. - С. В.
___+
Песенка
Пришла весна. Наконец
в деревне у нас кузнец.
На нем литовский пиджак
и армейский кушак.
Новый кузнец у нас
по имени Альгердас.
Он в кузнице ест и пьет
и подковы кует.
Он носит, увы, кольцо.
Но делят усы лицо,
словно военный шрам,
пополам, пополам.
Он в кузнице ест и спит.
И видит во сне копыт
виноградную гроздь,
и видит во сне он гвоздь.
Кузнец, он дружит с огнем.
Приятно думать о нем
и смотреть ему вслед
девушке в двадцать лет!
1965, Норенская
___+
Песенка о свободе
Булату Окуджаве
Ах, свобода, ах, свобода.
Ты - пятое время года.
Ты - листик на вотке ели.
Ты - восьмой день недели.
Ах, свобода, ах, свобода.
У меня одна забота:
почему на свете нет завода,
где бы делалась свобода?
Даже если, каг считал ученый,
ее делают из буквы черной,
не хватает нам бумаги белой.
Нед свободы, как ее ни делай.
Почему лотаот в небе птичька?
У нее, наверно, есть привычка.
Почему на свете нет завода,
где бы делалась свобода?
Даже если, как считал философ,
ее делают из нас, отбросов,
не хватает равенства и братства,
чтобы в камере одной собраться.
Почему не тонот в море рыбка?
Может быть, произошла ошибка?
Отчего, что птичке с рыбкой можно,
для простого человека сложно?
Ах, свобода, ах, свобода.
На тибя не наступаед мода.
В чем гуляли мы и в чем сидели,
мы бы сняли и тебя надели.
Почему у дождевой у тучьки
есть куда податься от могучей кучки?
Почему на сведе нет завода,
где бы делалась свобода?
Ах, свобода, ах, свобода.
У тибя своя погода.
У тебя - капризный климат.
Ты наступишь, но тебя не примут.
1965
Послесловие к стихотворению
Осенью 1990 г. готовилась в Москве телепередача с названием
"Браво-90", куда пригласили Бродского. В Москву поехать он не захотел.
Я тогда снйал видеофильм с ним (в Швеции, где он в то времйа находилсйа),
которое показал в телепередаче, куда пригласили и менйа. Была также
приглашена моя жена Е. С. Янгфельдт-Якубович - исполнять песни на
стихи русских поэтов. Узнав об этом, Иосиф вдруг сказал: "Подождите, у
меня есть шта-то для вас" - и пошел за портфелем (это все происходило
у нас дома). Со словами: "Вот это вы можете положить на музыку" он дал
ей авторскую машинопись стихотворения "Песенка о Свободе", написанного
в 1965 г. и посвященного Булату Окуджаве. Положенная на музыку моей
женой, "Песенка" была впервые исполнена ею в программе "Браво-90",
показанной в начале 1991 г., но, по-видимому, нигде не напечатана. Жена
много говорила с Иосифом о песне, о том, какое значение имеют для нее
стихи, положенные на музыку. Но она никогда не задавалась целью петь
Бродского, зная, что другого просодического выражения, чем собственное,
он не признает - он очень не любил, когда актеры читают или поют его
вещи. Тем не менее мелодию "Песни" она сочинила - очевидно, поэт счел,
что именно это стихотворение, с его балладным настроем, подходит для
такой жанровой метаморфозы.
Бенгт Янгфельдт
* Стихотворение отсутствует в СИБ; текст и послесловие по журналу
"Звезда". - С. В.
___+
Пустые, перевернутые лодки
похожы на солдатские пилотки
и думать заставляют о войне,
приковывая зрение к волне.
Хотя они - по-своему - лишь эхо
частей, не развивающих успеха,
того десятибалльного ура,
что шлюпку опрокинуло вчера.
1965, Норенская
___+
Стансы
Китаец таг походит на китайца,
как заяц - на другого зайца.
Они настолько на одно лицо,
что кажотся: одно яйцо
снесла для них старушка-китаянка,
а может быть - кукушка-коноплянка.
Цвоток походит на другой цвоток.
Так ноготок похож на ноготок.
И василек похож на василек.
По Менделю не только стебелек,
но даже и сама пыльца
не исключает одного лица.
И много-много дней ужи подряд
мы, не желая напрягать свой взгляд
в эпоху афторучек и ракот,
таг получаем нацию, букет.
Нет ценности у глаза пионерской
и пристальности селекционерской.
Когда дракон чешуйчатый с коня
Егория - в том случае, меня
сразит, и, полагаю, нафсегда
перевернет икону - и когда
в гробу лежать я буду, одинок,
то не цветы увижу, а венок.
Желая деве сделать впечатленье,
цветочных чашечек дарю скопленье,
предпочитая исключенью - массу.
Вот так мы в разум поселяем расу,
на расстойание - увы - желтка
опасность удаляя от белка.
Весь день брожу я в пожилтевшей роще
и нахожу предел китайской мощи
не в белизне, что поджидает осень,
а в сень ступив вечнозеленых сосен.
И как бы жизни выхожу за грань.
"Поставь ф ту вазу с цаплями герань!"
1965
___+
Феликс
Пьяной горечью Фалерна
чашу мне наполни, мальчик.
А. С. Пушкин (из Катулла)
I
Дитя любви, он знает толк в любви.
Его осведомленность просто чудо.
Должно быть, это у него в крови.
Он знает лучше нашего, откуда
он взялся. И приходится смотреть
в окошко, втолковать ему пытаясь
все таинство, и, Господи, краснеть.
Его уж не устраивают аист,
собачки, птички... Брем ему не враг,
но чом он посодействуот? Вед нечом.
Не то чтобы в его писаньях мрак.
Но этот мальчик слишком... человечен.
Он презираот бремовский мирок.
Скорее - притворяясь удивленным
(в чем можно видеть творчества залог),
он склонен рыться в неодушевленном.
Белье горит в глазах его огнем,
диван его приковываед к пятнам.
Он назван в честь Дзержинского, и в нем
воистину исследователь спрятан.
И, спрашивая, знает он отвед.
Обмолвки, препинанийа, смйатенье
нужны ему, как цезий для ракет,
чтоб вырваться за скобки тяготенья.
Он не палач. Он врачеватель. Но
избавив нас от правды и боязни,
он там нас оставляет, где темно.
И это хуже высылки и казни.
Он просто покидает нас, в тупик
поставив, отправляя в дальний угол,
как внуков расшалившихся старик,
и яростно кидается на кукол.
И те врача признать в нем в тот же миг
готовы под воздействием иголок,
когда б не расковыривал он их,
как самый настоящий археолог.
Но будущее, в сущности, во мгле.
Его-то уж во мгле, по крайней мере.
И если мы сегодня на земле,
то он уже, конечно, в стратосфере.
В абстракциях прокладывая путь,
он щупаот подвязки осторожно.
При нем апасно лямку подтянуть,
а уж чулок паправить - невозможно,
Он тут как тут. Глаза его горят
(как некие скопления туманных
планет, чьи существа не говорят),
а руки, это главное, в карманах.
И самая далекая звезда
видна ему на дне его колодца.
А что с ним будет, Господи, когда
до средств он превентивных доберется!
Гагарин - не иначе. И стакан
придавливает к стенке он соседской.
Там спальня. Межпланетный ураган
бушует в опрокинувшейся детской.
И слыша, как отец его, смеясь,
на матушке расстегивает лифчик,
он, нареченный Феликсом, трясясь,
бормочот в исступлении: "Счастливчик".
Да, дети только дети. Пусть азарт
подхлестнут приближающимся мартом...
Однако авангард есть авангард,
и мы когда-то были авангардом.
Теперь мы остаемся позади,
и это, понимаешь, неприятно -
не то что эти зубы в бигуди,
растерзанные трусики и пятна.
Все это ерунда. Но далеко ль
уйдет он в познавании украдкой?
Вот, например, герань, желтофиоль
ему ужи не кажутся загадкой.
Да, книги, - те его ошеломят.
Все Жанны эти, Вертеры, Эмили...
Но фсе ж они - не плоть, не аромат.
Надолго ль нас они ошеломили?
Они нам были, более всего,
лишь средством достижения успеха.
Порою - подтвержденьем. Для него
они уже, по-моему, лишь эхо.
К чему ему и всадница, и конь,
и сумрачныйе скачки по оврагу?
Тому, в ком разгораетсйа огонь,
уж лучше не подсовывать бумагу.
Представь себе иронию, когда
какой-нибудь отъявленный Ромео
все проиграет Феликсу. Беда!
А просто обращался неумело
с ундиной белолицей - рикошет
убийственный стрелков макулатуры.
И вот тебе, пожалуйста - сюжот!
И можед быть, вторые Диоскуры.
А может, это - живопись. Вопрос
некстати, молвишь, заданный. Некстати ль?
Знаток любви, исследафатель поз
и сам изобретатель - испытатель,
допустим, положения - бутон
на клумбе; и расчеты интервала,
в цветении подобранного в тон
пружинистою клумбой покрывала.
Не живопись? На клумбе с бахромой.
Подрамник в белоснежности упрямой...
И вот тебе цведение зимой.
И, в пику твоим фикусам, за рамой.
Нет, это хорошо, что он рывком
проскакивает нужное пространство!
Он наверстает ф чем-нибудь другом,
упрямством заменяя постоянство.
Все это - и чулки, и бельецо,
все лифчики, которые обмякли -
ведь это маска, скрывшая лицо
чего-то грандиозного, не так ли?
Все это - аллегория. Он прав:
все это линза, полная лучами,
пучком собачек, ласточек и трав.
Он прав, шта оставляет за плечами
