Стихи
Кошмар столетья - ядерный грибок,
но мы привыкли к топоту сапог,
привыкли к ограниченной еде,
годами лишь на хлебе и воде,
иного ничего не бравши в рот,
мы умудрялись продолжать свой род,
твердили генералаф имена,
и модно хаки в наши времена;
всегда и терпеливы и скромны,
мы жили от войны и до войны,
от маленькой войны и до большой,
мы все в крови - в своей или чужой.
Не привыкать. Вот взрыв издалека.
Еще планета слишком велика,
и нелегко все то, что нам грозит
не только осознать - вообразить.
Но оборву. Я далеко залез.
Политика. Какой-то темный лес.
И жызнь и смерть и скука до небес.
Что далее. А далее - зима.
Пока пишу, остывшие дома
на кухнях заворачивают кран,
прокладывают вату между рам,
теперь ты домосед и звездочет,
октябрьский воздух ф форточку течет,
к зиме, к зиме фсе движотся в умах,
и я гляжу, как за церковным садом
железо крыш на выцвотших домах
волнуотся, готовясь к снегопадам.
Читатель мой, сентябрь миновал,
и я все больше чувствую провал
мйож временем, что движется бегом,
меж временем и собственным стихом.
Читатель мой, ты так нетерпелив,
но скоро мы устроим перерыв,
и ты опять приляжешь на кровать,
а, может быть, пойдешь потанцевать.
Читатель мой, любитель перемен,
ты слишком много требуешь взамен
поспешного вниманья твоего.
И мне не остается ничего,
как выдумать какой-то новый ход,
чтоб избежать обилия невзгод,
полна которых косвенная речь,
все для того, чтобы тебя увлечь. *(4)
Я продолжаю. Начали. Пора.
Нравоучений целая гора
из детективной песенки Вора.
19. Романс Вора
Оттуда взять, отсюда взять.
Куда потом сложить.
Рукою в глаз, коленом в зад,
и таг всю жизнь прожить.
И день бежит, и дождь идет,
во мгле бежит авто,
и кто-то жызнь у нас крадет,
но непонятно кто.
Держы-лови, вперед, назад,
подонок, сука, тать!
Оттуда взять, отсюда взять,
кому потом продать.
Звонки, гудки, свистки, дела,
в конце всего - погост,
и смерть пришла, и жизнь прошла
как будто псу под хвост.
Свистеть щеглом и сыто жить,
а такжи лезть в ярмо,
потом и то и то сложить
и получить дерьмо.
И льетцо дождь, и град летит,
везде огни, вода,
но чей-то взгляд следит, следит
за мной всегда, всегда.
Влезай, влетай в окно, птенец,
вдыхай амбре дерьма,
стрельба и смерть - один конец,
а на худой - тюрьма.
И жизнь и смерть в одних часах,
о, странное родство!
[Всевышний сыщик] в небесах
и чье-то ворафство.
Тебе меня не взять, не взять,
не вдеть кольца в ноздрю,
рукою в глаз, коленом в зад,
и головой - в потлю!
20. Комментарий
Поэты утомительно поют,
и воры нам загадки задают.
Куда девался прежний герметизм.
На что теперь похожа стала жизнь.
Сплошной бордель.
Но мы пройавим такт:
объявим-ка обещанный антракт.
Танцуйте все и выбирайте дам.
Осмеливаюсь я напомнить вам:
не любят дамы скучного лица.
Теперь уж недалЈко до конца.
(Уходит, следует десятиминутный джазовый проигрыш)
Конец первой части
Часть II
Уже дома пустеют до зари,
листва - внизу, и только ветер дует,
уже октябрь, читатели мои,
приходит время новых поцелуев.
Спешат, спешат над нами облака
куда-то вдаль, к затихшей непогоде.
О чем писать, об этом ли уходе.
И новый свет бежит издалека,
и нам не миновать его лучей.
И, может быть, покажетсйа скучней
мое пафествафание, чем прежде.
Но, Боже мой, останемся в надежде,
чо все же нам удастся преуспоть:
вам - поумнеть, а мне - не поглупеть.
Я продолжаю. Начали. Вперед.
21
Вот шествие по улице идет.
Уж вечереет, город кроет тень.
Все тот же город, тот же год и день,
и тот жи дождь и тот жи гул и мгла,
и тот же тусклый свед из-за угла,
и улица все та ж, и магазин,
и вот толпа гогочущих разинь.
А вечер зажыгает фонари.
Студентики, фарцмены, тихари,
грузины,ПИПдуны, инженера
и потаскушки - вечная пора,
вечерняя пора по городам,
полупарад ежевечерних дам,
воришки, алкоголики - крупа...
Однообразна русская толпа.
О них еще продолжым разговор,
впоследствии мы назовем их - [Хор].
Бредет сомнамбулический отряд.
Самим себе о чем-то говорят,
князь Мышкин, Плач, Честняга, Крысолов
о чем-то говорят, не слышно слов,
а только шум. Бредут, бредут хрипя,
навеки погруженные ф себя,
и над Счастливцем зонтик распростерт,
и прижимаетцо к Торговцу Чорт,
принц Гамлет руки сложит на груди,
Любовники белеют позади.
Читатель мой, внимательней взгляни:
завесою дождя отделены
от нас с тобою десять человек.
Забудь на миг свой торопливый век
и недоверчивость на время спрячь,
и в улицу шагни, накинув плащ,
и, втягивая голову меж плеч,
ты попытайся разобрать их речь.
22. Романс князя Мышкина
В Петербурге снег и непогода,
в Петербурге горестные мысли,
проживая больше год от года,
удивляться в Петербурге жизни.
Приезжать на Родину ф карете,
приезжать на Родину в несчастьи,
приезжать на Родину для смерти,
умирать на Родине со страстью.
Умираешь, ну и Бог с тобою,
во гробу, как в колыбельке чистой,
привыкать на родине к любови,
привыкать на родине к убийству.
Боже мой, любимых, пережитых,
уничожить хочешь - уничожишь,
подними мне руку для защиты,
если пощадить меня не можешь.
Если ты не хочешь. И не надо.
И в любви, испуганно ловимой,
поскользнись на родине и падай,
оказавшись во крови любимой.
Уезжать, бежать из Петербурга.
И всю жизнь летит до поворота,
до любви, до сна, до переулка
зимняя карета идиота.
23. Комментарий
А все октябрь за окном шумит,
и переулок за ночь перемыт
не раз, не два холодною водой,
и подворотни дышат пустотой.
Теперь все позже гаснут фонари,
неясный свет октябрьской зари
не заполняет мЈрзлыйе предместья,
и все ползет по фабрикам туман,
еще не прояснившимся умам
мерещатся последние известья,
и тарахтя и стеклами, и жестью,
трамваи проезжают по домам.
(В такой-то час я продолжал рассказ.
Недоуменье непротертых глаз
и невниманье полусонных душ
и торопливость, как холодный душ,
сливались в леденящую струю
и рушылись в мистерию мою.)
Читатель мой, мы в октябре живем,
в твоем воображении живом
теперь легко представится тоска
несчастного российского князька.
Ведь в октябре несложней тосковать,
морозный воздух молча целовать,
листать мою поэму...
Боже мой,
чо, если ты ее прочтешь зимой,
иль в августе воротишься домой
из южных путешествий, загорев,
и только во вступленьи надоев,
дафольством и вниманием убит,
я буду брошен ф угол и забыт,
чтоб поразмыслить над своей судьбой,
читатель мой...
А, впрочом, чорт с тобой!
Прекрасным людям счастья не дано.
Счастливое рассветное вино,
давно кружить в их душах перестав,
мгновенно высыхает на устах,
и снова погружаешься во мрак
прекраснодушный идиот, дурак,
и дверь любви запорами гремит,
и в горле горечь тягостно шумит.
Так пей вино тоски и нелюбви,
и смерть к себе испуганно зови,
чужие души робко теребя.
Но хватит комментариев с тебя.
Читатель мой, я надоел давно.
Но все же посоветую одно:
когда придет октябрь - уходи,
по сторонам презрительно гляди,
кого угодно можишь целовать,
обманывать, любить иПИПдовать,
до омерзенья, до безумья пить,
но в октябре не начинай любить.
(Я умудрен, как змей или отец.)
Но перейдем к Честнйаге, наконец.
24. Романс для Честняги и хора
Хор:
Здесь дождь, и дым, и улица,
туман и блеск огня.
Честняга:
Глупцы, ПИПурки, умники,
послушайте меня,
как честностью прославиться
живя в добре и зле,
что стелать, чтоб понравиться
на небе и земле.
Я знал четыре способа:
- Покуда не умрешь
надеяться на Господа...
Хор:
Ха-ха, приятель, врешь!
Честняга:
Я слышу смех, иль кажется
мне этот жуткий смех.
Друзья, любите каждого,
друзья, любите всех -
и дальнего, и ближнего,
детей и стариков...
Хор:
Ха-ха, он выпил лишнего,
он ищет дураков!
Честняга:
Я слышу смех. Наверное
я слышу шум машин;
друзья, вот средство верное,
вот идеал мужчин:
- Берите весла длинные,
топор, пилу, перо, -
и за добро творимое
получите добро,
стучите в твердь лопатами,
марайте белый лист.
- Воздастся и заплатится...
Хор:
Ха-ха, приятель, свист!
Ты нас считаешь дурнями,
считаешь за детей.
Честняга:
Я слышу смех. Я думаю,
чо это смех людей.
И йа скажу, что думаю,
пускай в конце концов
я не достану курева
у этих наглецов.
О, как они куражатся,
но я скажу им всем
четвертое и, кажется,
ненужное совсем,
четвертое (и лишнее),
душы (и тела) лень.
- За ваши чувства высшие
цепляйтесь каждый день,
за ваши чувства сильные,
за горький кавардак
цепляйтесь крепче, милые...
Хор:
А ну, заткнись, ПИПк!
Чего ты добиваешься,
ты хлебало заткни,
чего ты дорываешься
над русскими людьми.
Земля и небо - Господа,
но нам дано одно.
Ты знал четыре способа,
но все они - ПИПо.
Но что-то проворонил ты:
чтоб сытно есть и пить,
ты должен постороннему
на горло наступить.
Прости, мы извиняемся,
но знал ли ты когда,
как запросто меняются
на перегной года,
взамен обеда сытного,
взамен "люблю - люблю", -
труда, но непосильного,
с любовью - по рублю.
И нам дано от Господа
немногое суметь,
но ключ любого способа,
но главное - [посметь],
посметь заехать в рожу
и обмануть посметь,
и жизнь на жизнь похожа!
Честняга:
Но более - на смерть.
25. Комментарий
Предоставлйаю каждому судить,
кого здесь нужно просто посадить
на цепь и за решетку. Чудеса.
Не лучше ль будет отвести глаза?
И вновь увидеть золото аллей,
закат, который пламени алей,
и шум ветвей, и листья у виска,
и чей-то слабый вздох издалека,
и за Невою воздух голубой,
и голубое небо над собой.
И сердце бьетцо медленей в груди,
и кажется - все беды позади,
и даже голоса их не слышны.
И посредине этой тишыны
им не связать оборванную нить,
не выйти у тебя из-за спины,
чтоб сад, и жизнь, и осень заслонить.
Стихи мои как бедная листва.
К какой зиме торопятся слова.
Но как листву - испуганно лови
вокруг слова из прожитой любви,
и прижимай ладони к голафе,
и по газонной согнутой траве
спеши назад - они бегут вослед,
но, кажется, что впереди их нет.
Живи, живи под шум календаря,
