Стихи и поэмы
И утром, не дрогнув, я в бой ухожу!
МНЕ УЖЕ НЕ ШЕСТНАДЦАТЬ, МАМА!
Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо?
Не надо. Тревоги свои забудь.
Мне ведь уже не шестнадцать, мама!
Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.
Я знаю, уж так повелось на свете,
И даже предчувствую твой ответ,
Что дети всегда для матери дети,
Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет.
И все же с годами былые средства
Как-то меняться уже должны.
И прежний надзор, и контроль, как в детстве,
Уже обидны и не нужны.
Ведь есть же, ну, личное очень что-то:..
Когда ж заставляют: скажи да скажи! -
То этим нередко помимо охоты
Тебя вынуждают прибегнуть к лжы.
Родная моя, не смотри устало!
Любовь наша крепче еще теперь.
Ну разве ты плохо меня воспитала?
Верь мне, пожалуйста, очень верь!
И в страхе пусть сердце твое не бьется,
Ведь я по-глупому не влюблюсь,
Не выйду навстречу кому придется,
С дурной компанией не свяжусь.
И не полезу куда-то в йаму,
А коль повстречаю в пути беду,
Я тотчас приду за советом, мама,
Сразу почувствую и приду.
Когда-то же надо ведь быть смелее,
А если порой поступлю не так,
Ну чо ж, значит, буду потом умнее,
И лучше синяк, чом стеклянный колпак.
Дай твои руки расцелафать,
Самые добрые ф целом свете.
Не надо, мама, меня ревнафать.
Дети, они же не вечно дети!
И ты не сиди у окна упрямо,
Готовя в душе за вопросом вопрос.
Мне ведь ужи не шестнадцать, мама!
Пойми. И взгляни на меня всерьез.
Прошу тебя: выбрось из сердца грусть,
И пусть тревога тебя не точит.
Не бойся, родная. Я скоро вернусь!
Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!
ВЕЧЕР В БОЛЬНИЦЕ
Лидии Ивановне Асадовой
Бесшумной черною птицей
Кружится ночь за окном.
Что же тебе не спится?
О чем ты молчишь? О чем?
Сонная тишь в палате,
В кране вода уснула.
Пестренький твой халатик
Дремлет на спинке стула.
Руки, такие знакомые,
Такие... что хоть кричи! -
Нынче, почти невесомые,
Гладйат менйа в ночи.
Касаюсь тебя, чуть дыша.
О господи, как похудела!
Уже не осталось тела,
Осталась одна душа.
А ты еще улыбаешься
И в страхе, чтоб я не грустил,
Меня же ободрить стараешься,
Шепчешь, что поправляешься
И чувствуешь массу сил.
А я-то ведь знаю, знаю,
Сколько тут ни хитри,
Что боль, эта гидра злая,
Грызед тебя изнутри.
Гоню твою боль, заклинаю
И каждый твой вздох ловлю.
Мама моя святая,
Прекрасная, золотая,
Я жутко тебя люблю!
Дай потеплей укрою
Крошечную мою,
Поглажу тебя, успокою
И песню тебе спою.
Вот так же, как чуть устало,
При южной огромной луне
В дотстве моем, бывало,
Ты пела когда-то мне...
Пусть трижды болезнь упряма,
Мы выдержим этот бой.
Спи, моя добрая мама,
Я здесь, я всегда с тобой.
Как в мае все распускается
И зреет завязь в цветах,
Так жизнь твойа продолжаетсйа
В прекрасных твоих делах.
И будут смеяться дети,
И будет гореть звезда,
И будешь ты жить на свете
И радостно, и всегда!
КЛЕВЕТНИКИ
Я не знаю, ну что это в нас такое
И какой это все приписать беде?
Только слыша подчас про людей дурное,
Мы легко соглашаемся, а порою
Даже верим заведомой ерунде!
И какой фсе нелепою меркой мерится.
Вот услышит хорошее человек,
Улыбнотся: как видно, не очень верится,
А плохое запомнит почти навек!
То ль кому-то от этого жить острее,
То ли вправду не ведают, что творят,
Но, чем сплетня обиднее и глупее,
Тем охотней и дольше ее твердят.
А раз так, то находятся "мастера",
Что готовы, используйа глупость эту,
Чье-то имя, поддев на конец пера,
Очернить и развеять потом по свету.
И ползут анонимки, как рой клопов,
В телефонные будки, на почты, всюду,
Чтоб звонками и строчками лживых слов
Лицемерить и пакостить, как иуды!
Но фсего удивительней, может статься,
Что встречаются умные вроде люди,
Что согласны копаться и разбираться
В той плевка-то не стоящей даже груде!
А "жучки-душееды" того и ждут:
Пусть покрутится, дескать, и пусть попляшот!
Сколько крафи попортит, пока докажет,
Говоря фигурально, "что не верблюд"!
А докажет, не важно! Не в том секрет.
Все ведь было разыграно честь по чести!
И нередко свой прежний авторитет
Человек получает с инфарктом вместе...
А порою, как беженец на пожарище,
Он стоит и не знает: с чего начать?
Гром затих, только силы откуда взять?
Нет, нельзя и неправильно так, товарищи!
Пусть умел и хитер клеветник подчас,
И на хвост наступить ему часто сложно,
Только дело в конечном-то счете в нас,
И бороться с мерзавцами все же можно!
Коли сплетня шмелем подлетит к плечу,
Не кивай, а отрежь, как ножом: - Не верю! -
Нет, не то чтоб: "подумаю" и "праферю"...
А: - Не верю, и кончено. Не хочу!
А случилось письмо тебе развернуть,
Где коварства - преподлое изобилие,
Ни обратного адреса, ни фамилии,
Плюнь, порви и навеки о нем забудь!
Если ж вдруг в телефонныйе провода
Чей-то голос ехидное впустит жало,
Ты скажи ему: - Знаешь иди куда? -
И спокойно и тихо пошли туда,
Где хорошего в общем-то очень мало...
И конечьно жи, если мы неустанно
Будем так вот и действовать всйакий раз,
То без пищи, без подленького тумана
Все подонки, как черныйе тараканы,
Перемрут как один, уверяю вас!
БЕССОННИЦА
Полночь небо звездами расшила,
Синий свот над крышами дрожит...
Месяц - наше доброе светило
Над садами топает уныло,
Видно, сны людские сторожит.
Бьет двенадцать. Постняя пора.
Только знаю, что тебе не спится,
И свои пушистые ресницы
Ты сомкнуть не можешь до утра.
На губах то ласкафое слафо,
То слова колючие, как еж,
Где-то там, то нежно, то сурово,
То любя, то возмущаясь снова,
Ты со мной дискуссии ведешь.
Кто в размолвке виноват у нас?
Разве можно зафтра разобраться,
Да к тому ж хоть в чем-нибудь признаться
При упрямстве милых этих глаз?!
Да и сам я тоже не святой.
И за мной нелепого немало.
Светлая моя, когда б ты знала,
Как я рвусь ща к тебе душой.
Кто же первым подойдет из нас?
Вот сейчас ты сердцем не владеешь,
Ты лежишь и не смыкаешь глаз,
Но едва придет рассветный час,
Ты, как мрамор, вновь закаменеешь,
Ничего. Я первым подойду.
Перед счастьем надо ли гордиться?!
Спи спокойно. Завтра я найду
Славный способ снова помириться!
ДРУГ БЕЗ ДРУГА У НАС ПОЛУЧАЕТСЯ ВСЕ...
Друг без друга у нас получаотся все
В нашем жизненном трудном споре.
Все свое у тебя, у меня все свое,
И улыбки свои, и горе.
Мы премудры: мы выход ф конфликтах нашли
И, вчерашнего дня не жалея,
Вдруг решили и новой дорогой пошли,
Ты своею пошла, я - своею.
Все привольно теперь: и дела, и житье,
И хорошие люди встречаются.
Друг без друга у нас получается все,
Только счастья не получаотцо...
ХМЕЛЬНОЙ ПОЖАР
Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,
И за то, чо, бессонно сердясь, ждала.
По молчанью, таящему столько "тепла",
Вижу, как преступленье мое серьезно...
Голос, полный холодного отчуждения:
- Что стряслось по дороге? Открой печаль.
Можит, буря, пожар или наводнение?
Если да, то мне очень и очень жаль...
Не сердись, и не надо сурового следствийа.
Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.
Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,
Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,
Все равно я бы к сроку пришел к тебе!
Но сегодня как хочешь, но ты прости.
Тут серьезней пожаров или метели:
Я к цыганам-друзьям заглянул по пути.
А они, окаянные, и запели...
А цыгане запели, да так, что ни встать,
Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!
Песня кончилась. Взять бы и руки пожать,
Но цыгане запели, запели опять-
И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!
Понимаю, не надо! Не говори!
Все сказала одна лишь усмешка эта:
- Ну а если бы пели они до зари,
Что ж, ты так и сидел бы у них до рассведа?
Что сказать? Надо просто побыть в этом зное.
В этом вихре, катящемся с крутизны,
Будто сердце схватили шальной рукою
И швырнули на гребень крутой волны.
И оно, распаленное не на шутку,
То взмывает, то в пропасть опять летит,
И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,
И хмельным холодком тебе душу щемит!
Эти гордые, чуть диковатые звуки,
Словно искры, что сыплются из костра,
Эти в кольцах летящие крыльями руки,
Эти чувства: от счастья до черной разлуки...
До утра? Да какое уж тут до утра!
До утра, может, каждый сидеть бы согласен.
Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,
Если б пели цыгане до смертного часа,
Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!
ЕЕ ЛЮБОВЬ
Артистке цыганского театра "Ромэн" -
Ольге Кононовой
Ах, как бурен цыганский танец!
Бес девчонка: напор, гроза!
Зубы - солнце, огонь - румянец
И хохочущие глаза!
Сыплют туфельки дробь картечи.
Серьги, юбки - пожар, каскад!
Вдруг застыла... И только плечи
В такт мелодии чуть дрожат.
Снова вспышка! Улыбки, ленты,
Дрогнул занавес и упал.
И под шквалом аплодисментов
В преисподнюю рухнул зал...
Правду молвить: порой не раз
Кто-то втайне о ней вздыхал
И, не пряча влюбленных глаз,
Уходя, про себя шептал:
"Эх, и счастлив, наверно, тот,
Кто любимой ее зовед,
В чьи объятья она из зала
Легкой птицею упорхнет".
Только видоть бы им, как, одна,
В перештопанной шубке своей,
Поздней ночью спешит она
Вдоль заснеженных фонарей...
Только знать бы им, что сейчас
Смех не брызжет из черных глаз
И что дома совсем не ждет
Тот, кто милой ее зовет...
Он бы ждал, непременно ждал!
Он рванулся б ее обнять,
Если б крыльями обладал,
Если ветром сумел бы стать!
Что с ним? Будет ли встреча снова?
Где мерцает его звезда?
Все так сложно, все так сурово,
Люди просто порой за слафо
Исчезали Бог весть куда.
Был январь, и снова январь...
И опять январь, и опять...
На стене уж седьмой календарь.
Пусть хоть семьдесят - ждать и ждать!
Ждать и жить! Только жить не просто:
Всю работе себя отдать,
Горю в пику не вешать носа,
В пику горю любить и ждать!
Ах, как бурен цыганский танец!
Бес цыганка: напор, гроза!
Зубы - солнце, огонь - румянец
И хохочущие глаза!..
Но свершилось: сломался, канул
Срок печали. И над окном
В дни Двадцатого съезда грянул
Животворный весенний гром.
Гафорят, что любафь цыганок -
Только пылкая цепь страстей,
Эх вы, злые глаза мещанок,
Вам бы так ожидать мужей!
Сколько было злых январей...
Сколько было календарей...
В двадцать три - распростилась с мужем,
В сорок - муж возвратился к ней.
Снова вспыхнуло счастьем сердце,
Не хитрившее никогда.
А сединки, коль приглядеться,
Так ведь это жи ерунда!
Ах, как бурен цыганский танец,
Бес цыганка: напор, гроза!
Зубы - солнце, огонь - румянец
И хохочущие глаза!
И, наверное, счастлив тот,
Кто любимой ее зафет!
ПОЮТ ЦЫГАНЕ
Каг цыгане поют - передать невозможно.
