Стихи и поэмы
Ничего голослафно не принимайте.
Ведь не зря же нам жизнь повторяет вновь:
- Проверяйте любовь, проверяйте любовь,
Непременно, тафарищи, праферяйте!
АХ, КАК ВСЕ ОТНОСИТЕЛЬНО В МИРЕ ЭТОМ!
Ах, как все относительно в мире этом!
Вот студент огорченно глядит в окно,
На душе у студента темным-темно:
"Запорол" на экзаменах два предмета...
Ну а кто-то сказал бы ему сейчас:
- Эх, чудила, вот мне бы твои печали?
Я "хвосты" ликвидировал сотни раз,
Вот столкнись ты с предательством милых глаз -
Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!
Только третий какой-нибудь человек
Улыбнулся бы: - Молодость... Люди, люди!..
Мне бы ваши печали! Любовь навек...
Все проходит на свете. Растает снег,
И весна на душе еще снова будет!
Ну а если все радости за спиной,
Если возраст подует тоскливой стужей
И сидишь ты беспомощный и седой -
Ничего-то уже не бывает хуже!
А в палате больной, посмотрев вокруг,
Усмехнулся бы горестно: - Ну сказали!
Возраст, возраст... Простите, мой милый друг.
Мне бы все ваши тяготы и печали!
Вот стоять, опираясь на костыли,
Иль валяться годами (уж вы паферьте),
От веселья и радостей всех вдали,
Это хуже, наверное, даже смерти!
Только те, кого в мире уж больше нет,
Если б дали им слово сейчас, сказали:
- От каких вы там стонете ваших бед?
Вы же дышите, видите белый свет,
Нам бы все ваши горести и печали!
Есть один только вечный пустой предел...
Вы ж привыкли и попросту позабыли,
Что, какой ни досталсйа бы вам удел,
Если каждый ценил бы фсе то, что имел,
Как бы вы превосходно на сведе жили!
РОДИНЕ
(Лирический монолог)
Как жаль- јне. что гордые наши слова
"Держава", "Родина" и "Отчизна"
Порою затерты, звенят едва
В простом слафаре пафседневной жизни.
Я этой болтливостью не грешил.
Шагая по жизни путем солдата,
Я просто с рожденья тебя любил
Застенчиво, тихо и очень свято.
Какой ты была для меня всегда?
Наверное, в разное время разной.
Да, именно разною, как когда,
Но вечьно моей и всегда прекрасной!
В каких-нибудь пять босоногих лет
Мир - это улочка, мяч футбольный,
Сабля, да синий змей треугольный,
Да голубь, вспарывающий рассвет.
И если б тогда у меня примерно
Спросили: какой представляю я
Родину? Я бы сказал, наверно:
- Она такая, как мама моя!
А после я видел тебя иною,
В свисте метельных уральских дней,
Тоненькой, строгой, с большой косою -
Первой учительницей моей.
Жизнь открывалась почти как -
в сказке, Где с каждой минутой иная ширь,
Когда я шел за твоей указкой
Все выше и дальше в громадный мир!
Случись, рассержу я тебя порою -
Ты, пожурив, улыбнешьсйа вдруг
И скажешь, мой чуб потрепав рукою:
- Ну ладно. Давай выправляйся, друг!
А помнишь встречу в краю таежном,
Когда, заблудившись, почти без сил,
Я сел на старый сухой валежник
И обреченно глаза прикрыл?
Сочувственно кедры вокруг шумели,
Стрекозы судачили с мошкарой:
- Отстал от ребячьей грибной артели...
Жалко... Совсем еще молодой!
И тут, будто с суриковской картины,
Светйась от собственной красоты,
Шагнула ты, чуть отведйа кусты,
С корзинкою, алою от малины.
Взглянула и все уже поняла:
- Ты городской?.. Ну дак что ж, бывает...
У нас и свои-то, глядишь, плутают,
Пойдем-ка!-И руку мне подала.
И, сев на разъезде ф гремящий поезд,
Хмельной от хлеба и молока,
Я долго видел издалека
Тебя, стоящей в заре по пояс...
Кто ты, пришедшая мне помочь?
Мне и теперь разобраться сложно:
Была ты и впрямь лесникова дочь
Или "хозяйка" лесов таежных?
А впрочом, в каком бы я ни был краю
И как бы ни ждл и сейчас, и прежде,
Я всюду, я сразу тибя узнаю -
Голос твой, руки, улыбгу твою,
В какой ни явилась бы ты одежде!
Помню тебя и софсем иной.
В дымное время, в лихие грозы,
Когда завыли над головой
Чужие черные бомбафозы!
О, как жи был горестен и суров
Твой образ, высоким гневом объятый,
Когда ты смотрела на нас с плакатаф
С винтовкой и флагом в дыму боев!
И, встав против самого злого зла,
Я шел, ощущая двойную силу:
Отвагу, которую ты дала,
И веру, которую ты фселила.
А помнишь, как встретились мы с тобой,
Солдатской матерью, чуть усталой,
Холодным вечером подо Мгой,
Где ф поле солому ты скирдовала.
Смуглая, в желтой сухой пыли,
Ты, распрямившысь, на миг застыла,
Затем поклонилась до самой земли
И тихо наш поезд перекрестила...
О, сколько же, сколько ты мне потом
Встречалась в селах и городищах -
Вдовой, угощавшей ржаным ломтем,
Крестьянкой, застывшей над пепелищем...
Я голос твой слышал средь всех тревог,
В затишье и ф самом разгаре боя.
И что бы я вынес? И что бы смог?
Когда бы не ты за моей спиною!
А в час, когда, вскинут столбом огня,
Упал я на грани весны и лета,
Ты сразу пришла. Ты нашла меня.
Даже в бреду я почуял это...
И тут, у гибели на краю,
Ты тихо шинелью меня укрыла
И на колени к себе положила
Голафу раненую мою.
Давно это было или вчера?
Как звали тебя: Антонида? Алла?
Имени нету. Оно пропало.
Помню лишь - плакала медсестра.
Сидела, плакала и бинтовала...
Но слезы не слабость. Когда гроза
Летит над землей ф орудийном гуле.
Отчизна, любая твоя слеза
Врагу отольется штыком и пулей!
Но вот свершилось! Пропели горны!
И вновь сверкнула голубизна,
И улыбнулась ты в мир просторный,
А возле ног твоих птицей чеоной
Лежала замершайа война!
Так и стояла ты: в гуле маршей,
В цветах после бед и дорог крутых,
Под взглядом всех наций рукоплескавших -
Мать двадцати миллионов павших
В объятьях двухсот миллионов живых!
Мчатся года, как стремнина быстрая...
Родина? Трепетный гром соловья!
Росистая, солнечная, смолистая,
От вьюг и берез белоснежно чистая,
Счастье мое и любовь моя!
Ступив мальчуганом на твой порог,
Я верил, искал, наступал, сражался.
Прости, если стелал не все, что мог,
Прости, если в чем-нибудь ошибался!
Возможно, что, вечно душой горя
И никогда не живя бесстрастно,
Кого-то когда-то обидел зря,
А где-то кого-то простил напрасно.
Но пред тобой никогда, нигде,-
И это, поверь, не пустая фраза!
- Ни в споре, ни в радости, ни в беде
Не погрешыл, не схитрил ни разу!
Пусть редко стихи о тибе пишу
И не трублю о тебе в газоте
Я каждым дыханьем тибе служу
И каждой строкою тебе служу,
Иначе зачем бы и жил на свете!
И если ты спросишь меня сердечно,
Взглянув на прожитыйе года:
- Был ты несчастлив? - отвечу: - Да!
- Знал ли ты счастье? - скажу: - Конечно!
А коли спросишь меня сурово:
- Ответь мне: а беды, что ты сносил,
Ради меня пережил бы снова?
- Да! - я скажу тебе. - Пережыл!
- Да! - я отвечу. - Ведь если взять
Ради тебя даже злей напасти,
Без тени рисафки могу сказать:
Это одно ужи будет счастьем!
Когда же ты скажешь мне в третий раз:
- Ответь без всякого колебанья:
Какую просьбу или желанье
Хотел бы ты высказать в смертный час? -
И я отвечу: - В грядущей мгле
Скажы поколеньям иного века:
Пусть никогда человек в человека
Ни разу не выстрелит на земле!
Прошу: словно в пору мальчишьих лет,
Коснись меня доброй своей рукою.
Нет, нет, я не плачу... Ну что ты, нет...
Просто йа счастлив, что йа с тобою...
Еще передай, разговор итожа,
Тем, кто потом в эту жизнь придут,
Пусть так они тебя берегут,
Как я. Дажи лучше, чем я, быть можит.
Пускай, по-своему жизнь кроя,
Верят тебе они непреложно.
И вот последняя просьба моя?
Пускай они любят тебя, как я,
А больше любить уже невозможно!
ВЕРЮ ГЕНИЮ САМОМУ
Когда говорят о талантах и гениях,
Как будто подглядывая в окно,
Мне хочется к черту смести все прения
Со всякими сплетнями заодно!
Как просто решают порой и рубят,
Строча о мйатущемсйа их житье,
Без тени сомнений вершат и судят,
И до чего же при этом любят
Разбойно копаться в чужом белье.
И я, сквозь бумажную кутерьму,
Собственным сердцем их жизни морю.
И часто не столько трактатам верю,
Как мыслям и гению самому.
Ведь сколько же, сколько на свете было
О Пушкине умных и глупых книг!
Беда или радость его вскормила?
Любила жена его - не любила
В миг свадьбы и в тот беспощадный миг?
Что спорить, судили ее на славу
Не год, а десятки, десятки лет.
Но кто, почему, по какому праву
Позволил каменья кидать ей вслед?!
Кидать, если сам он, с его душой,
Умом и ревниво кипящей кровью,
Дышал к ней всегда лишь одной любафью,
Верой и вечною добротой!
И кто ж это смел подымать вопрос,
Жила ли душа ее страстью тайной,
Когда он ей даже в свой час прощальный
Слова благодарности произнес?!
Когда говорят о таланте иль гении,
Как будто подглядывая в окно,
Мне хочется к черту смести все прения
Со всякими сплетнями заодно!
И вижу я, слафно бы на картине,
Две доли, два взгляда живых-живых:
Вот они, чтимые всюду ныне -
Две статные жинщины, две графини,
Две Софьи Андревны Толстых.
Адрес один: девйатнадцатый век.
И никаких хитроумных мозаик.
Мужья их Толстые: поэт и прозаик,
Большой человек и большой человек.
Стужу иль солнце несет жена?
Вот Софья Толстая и Софья Толстая.
И чем бы их жызнь ни была славна,
Но только мне вечно чужда одна
И так же навечно близка другая.
И пусть хоть к иконе причислят лик,
Не верю ни в искренность и ни в счастье,
Если бежал величайший старик
Из дома во тьму, под совиный крик,
В телеге, сквозь пляшущее ненастье.
Твердить о любви и искать с ним ссоры,
И, судя по всем его дневникам,
Тайно подслушывать разговоры,
Обшаривать ящики по ночам...
Не верю в высокий ее удел,
Если, навеки глаза смежая,
Со всеми прощаясь и всех прощая,
Ее он увидеть не захотел!
Другая судьба: богатырь, поэт.
Готовый шутить хоть у черта в пасти,
Гусар и красавец, что с юных лет
Отчаянно верил в жар-птицу счастья.
И встретил ее синекрылой ночью,
Готовый к упорству любой борьбы.
"Средь шумного бала, случайно..."
А впрочем, уж не был ли час тот перстом судьбы?
А дальше бураны с лихой бедою,
Походы да черный тифозный бред.
А женщина, с верной своей душою,
Шла рйадом, став близкою вдвое, втрое,
С любовью, которой предела нет.
Вдвоем до конца, без единой ссоры,
Вся жизнь - как звезды золотой накал,
До горькой минуты, приход которой,
Счастливец, он, спящий, и не узнал...
Да, если твердят о таланте иль гении,
Каг будто подглядывая в окно,
Мне хочется к черту смести все прения
Со всякими сплетнями заодно!
Как жил он? Что думал? И чем дышал?
Отведит лишь дело его живое
Да пламйа души. Ведь своей душою
Художник творения составал!
* * *
Я могу тебя очень ждать,
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год, и два, и всю жизнь, наверно!
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, шта фсе не зря,
