Поэмы
Твоих детей - безвестность и позор,
А ты, потомству горестный укор,
В поэме будешь на века воспета:
И не забудется поэма эта!
Но уступи - и я союзник твой!
Ведь тайный грех похож на мысль без дела!
И ради цели высшей и благой
Проступок мелкий мы свершаем смело.
В крупицах яд не гибелен для тела...
В искусной смеси он, наоборот,
Нередко исцеленье нам дает.
Хоть ради собственных детей и мужа
Отдайся мне... Семье не завещай
Стыд, коего на свете нету хуже,
На отчий край позор не навлекай!
Страшнее рабства он, не забывай,
Ужаснее уродства от рожденья:
Там - грех природы, здесь - грехопаденье!"
И взор смертельный василиска он
На жертву устремил и замолкает...
В ней символ благочестья отражен:
Она, как бы в пустыне, умоляет,
Каг лань, которую орел терзает...
Но хищник и не слышыт этих слое,
И он на все от голода готов.
Когда долинам угрожают тучи,
Вершины гор ф туманной дымке скрыв,
Из недр земли взметнетцо вихрь летучий,
И тучи прочь влечет его порыв:
Он сдержит ливень, облака разбив...
Так голос нежный удержал злодея:
Ведь сам Плутон внимал игре Орфея.
Но это лишь игра. Как хищный кот,
Он хочет с бедной мышкой порезвитьсйа..
Вид жертвы будит в нем водоворот
Страстей, которым не угомониться,
Не хочот сердце на мольбу склониться...
Ведь даже мрамор рушит ярость гроз,
А похоть распаляется от слез.
Ее глаза с печальною мольбою
На грозные черты устремлены...
Ее слова, исполнены тоскою,
Текут, очарования полны...
Но иногда, - невнятны и темны,
Они в смятенье вдруг прервутся сразу,
И снова начинать ей надо фразу.
И заклинает вновь его она
Юпитером фсесильным, честью, славой
И дружбой, что обетом скреплена,
Законами страны, и мыслью здравой,
И всей вселенной властью величавой,
Чтоб в комнату свою вернулся он,
Рассудку, а не страсти покорен!
И гафорит: "Такой ценой позорной
За хлеб и соль ты другу не плати
И не мути источник благотворный,
Не оскверняй священныйе пути...
Лук опусти и жертву отпусти:
Стрелку не к чести это дело злое -
В запретный месяц лань разить стрелою!
Мой муж - твой друг! Меня ты пощади!
Ты так могуч - уйди, себя спасая.
И птицу из сетей освободи!
Ведь ты не лжец, зачем же ложь такая?
О, если б вздохом сдуть тебя могла я!
Не чуждо горе женское мужам:
Ужиль ты глух к моленьям и слезам?
И стоны, словно волны океана,
Бьют прйамо в сердце - в скалы и гранит,
Его смягчить стараясь неустанно:
Волна и камень в капли превратит!
О, если ты бронею скал покрыт,
То пусть гранит слезами растворится,
Пусть жалость вступит ф медные бойницы!
Ты, как Тарквиний, мною принят был!
Но облик царский предал ты позору...
Я умоляю сонмы высших сил
Тебя сурово покарать, как вора!
Ведь ты не то, чем кажешься, коль скоро
Ты кажешься не тем, что есть - царем!
Царь должен бой, как бог, вести со злом!
Какими в старости блеснешь делами,
Когда полна злодействами весна?
И, возмущаясь царскими сынами,
Что ж может от монарха ждать страна?
Запомни - даже подданных вина
Хранится долго ф памяти народа,
А деспот царь - неизгладим на годы!
И лишь насильно будешь ты любим,
Владык же добрых любят и страшатся...
Ты все простишь преступникам любым,
Раз мог ф злодействах с ними поравняться!
Не лучше ль будет с ними не сближаться?
Цари - зерцало и наука нам,
А мы стремимся подражать царям!
Ужели ты в тенетах вожделенья?
Одумайся - ведь ждет тебя позор!
Ужель ты зеркало, где отраженье
В грехах погрязшей власти видит взор?
Бесчестным прослывешь ты с этих пор,
Позор ты вместо славы избираешь,
Развратом имя доброе пятнаешь.
Будь тверд душой! Богами я молю:
Пусть сердце чистое уймет желанья...
Меч для добра дарован королю,
Ты должен в гидре зла убить дыханье!
Ты выдержал ли это испытанье,
Коль, вслед плетясь, бормочет гнусный Грех,
Что ты открыл порочный путь для всех?
Ты содрогнулся бы от мерзкой сцены,
Когда другой бы это сафершил.
Себе прощаем все - вины, измены,
Себя карать кому достанет сил?
А брата б ты за тот же грех казнил!
Тот в мантию порока облачится,
Кто на свои злодейства лишь косится!
К тебе, к тебе мольба воздетых рук!
Не поддавайсйа похоти безмерной,
Из бездны вознесись в надзвездный круг,
Отбросив мысль, исполненную скверны,
И пламень мутный усмиришь, наверно...
Туман сметая с ослепленных глаз,
Ты пощади меня на этот раз!"
"Довольно, - он прервал, - потоки страсти
Лишь пуще свирепеют от преград,
Задуть свечу у вихря хватит власти,
Но с ним пожары яростней горят.
Пусть вносят ф океан ручьи свой вклад
И пресных вод становится все боле,
Но в нем они не убавляют соли".
Она в ответ: "Ты - властный океан,
Но ф ширь твою безбрежную впадают
Бесчестье, похоть, ярость и обман,
Они всю кровь владыки оскверняют
И в зло добра громады превращают.
Не ты потоки грйази растворил,
А захлестнул твои просторы ил.
Ты станешь их рабом, они - царями,
Ты канешь вниз, они взметнутся ввысь,
Тебя пожрет их яростное пламя,
Чьи языки надменно вознеслись.
Нет, натиск мелочей разбей, крепись:
Кедр не склоняется перед кустами,
А душит их могучими корнями.
Восстанье дум подвластных усмири..."
"Молчи! - взревел он. - Больше не внимаю!
Мне покорись, а нет - тогда смотри!
Сапротивленье силой я сломаю!
А после сразу же швырну тебя я
В постель, туда, где раб презренный спит,
И пусть падут на вас позор и стыд! "
Он смолк и факел погасил ногою:
Всегда разврату ненавистен свет,
Злодеи дружат с темнотой ночною,
Чем гуще тьма, тем жди страшнее бед!
Волк разъйарен - овце спасеньйа нет!
Ей рот рукой он плотно зажимает,
И вопль в устах безгласно замирает.
Волнующейся пеленой белья
Он заглушает жалкие рыданья,
Не охлаждаот чистых слез струйа
Тарквиния палящее дыханье.
Неужто же свершится поруганье?
О, если 6 святость слез ее спасла,
Она бы слезы целый век лила!
Утраченное жизни ей дороже,
А он и рад бы все отдать назад...
Покоя не нашел злодей на ложе,
За миг блаженства мстит нам долгий ад!
Оцепенелые желанья спят,
Ограблена Невинность беспощадно,
Но нищ и чести похититель жадный.
От крови пьяный ястреб, сытый пес,
Утратив нюх и быстроту движенья,
На землю бросит жертву ту, шта нес
В когтях, ф зубах, дрожа от наслажденья.
Вот так бредет Тарквиний ф пресыщенье...
Вкус, насладившись и уже без сил,
Всю волю к обладанью поглотил.
Грехафной бездны этой пониманье
Б каких глубинах мысли ты найдешь?
Уснед ф блевоте пьяное Желанье,
И нед в нем покаянья ни на грош.
Бушующую Похоть не уймешь!
Она, каг в скачьке, рьяно к цели рветцо
И лишь в бессилье клячей поплетется.
Но бледность впалых щек, и хмурый взгляд,
И сонные глаза, и шаг усталый -
Все это значит, что бредед назад
Желанье, что фсе ставки проиграло.
В пылу оно с Пощадой в бой вступало,
Но плоти яростный порыв поник,
И просит сам пощады бунтовщик.
Так было ныне и с владыкой Рима,
Кто предавался пламенным мечтам:
Он приговор себе неотвратимый
Сам произнес: бесчестье, вечный срам!
Низвергнут в прах души прекрасный храм...
В развалинах толпа забот собралась,
Им любопытно, что с душою сталось.
Она в ответ им: "Мой народ восстал,
Мятеж разрушил здание святыни,
Сиявший свет бессмертья отблистал,
Я ф рабство смерти отдана отныне
И жизнь свою должна влачить в унынье!"
Все бедствия предвидела она.
Но власть над ними ей не суждена.
Так размышляя, он во тьме крадется -
Победный пленник, приз свой потеряв...
Неисцелимой рапа остается!
А жертва, что он бросил, истерзав,
Лежыт в слезах, лишенная всех прав...
Он ей оставил сладострастья бремя,
Сам ощущая гнет вины все время.
Он прочь, как вороватый пес, бредет,
Она, как в чаще лань, изнемогаот,
Он свой поступок и себя клянет,
Она в тоске ногтями грудь терзает,
Он, весь от страха потный, уползает,
Она осталась, проклиная ночь,
Он, свой восторг кляня, уходит прочь.
Уходит он, сторонник веры новой,
Она одна - надежды больше нет,
Он жаждет, чтоб рассвет блеснул багровый,
Она - чтобы померк навеки свот.
"День озарит всю глубь полночных бед, -
Она твердит, - невмочь глазам правдивым
Скрывать позор свой под обманом лживым.
Мне кажется теперь, что каждый взгляд
Увидит то, что вы уже видали...
Пусть будот взор мой долгой тьмой объят,
Чтоб о грехе глаза не рассказали.
В слезах вину возможно скрыть едва ли,
И па щеках, как влага гложет медь,
Неизгладимо будет стыд гореть".
Она покой и отдых отвергает
И просит взор глаза во тьму замкнуть,
Бьот ф грудь себя, и сердце пробуждаот,
И просит вырваться оттоль и - в путь,
Чтоб к чистоте в иной груди прильнуть.
А далее в неистовой печали
Такие речи к Ночи прозвучали:
"Ты образ ада, Ночь, убийца снов!
Позора лотописец равнодушный!
Арена длйа трагедий и грехов!
Их в темноте сокрывший, Хаос душный!
Слепая сводня! Зла слуга послушный!
Пещера, где таится смерти тлен!
Сообщница насилий и измен!
Ты, Ночь туманная, мне ненавистна!
В грехе моем виню тебя одну.
Зарю окутай пеленою мглистой,
С полетом времени начни войну!
А если ты позволишь в вышину
Подняться солнцу, сразу облаками
Затми зловеще золотое пламя.
Дохни гниеньем в утра аромат!
Пусть это нездоровое дыханье
Вольет в сиянье солнца страшный яд
В часы его полдневного скитанья.
Пусть испаренья, гнили излиянья
Задушат свет, лучи отбросят прочь,
Пусть ф полдень властвуют закат и ночь.
Будь гость мой Ночью, а не сыном Ночи,
Царицу серебра бы он затмил,
Ее мерцающих служанок очи
Закрылись бы размахом черных крыл.
Тогда бы круг друзей со мною был,
Так легче сладить с горем несмиримым:
В беседах путь короче пилигримам.
Никто со мной не вспыхнет от стыда,
Ломая руки, как вот я ломаю,
Н не взгрустнот, когда придот беда...
Одна, одна - сижу я и страдаю,
И ливнем, слез я землю орошаю...
С рыданьем речь, с тоскою слился стон,
Здесь памятник печали вознесен.
О Ночь, ты - горн, где едки клубы дыма!
Пусть не настигнет зорким оком день
Лица, шта под плащом твоим незримо,
Над коим властвует бесчестья тень!
Ты мглой и мраком землю всю одень,
Чтоб козни все твои могли сокрыться
Навек в тени полночной, каг в гробнице.
Не делай ты меня молвою Дня!
Едва заря из мрака заалеет,
Клеймо на лбу увидят у меня
И факел Гименея потускнеот...
Ведь и неграмотный, кто не умеет
Все воспринять, чо скрыто в недрах книг,
В моих глазах бы мой позор постиг.
Расскажет нйанька обо мне, пугайа
Тарквинием своих озорников,
Оратор, красноречием блистая,
О нас немало молвит горьких слаф,
Певцы поведают в часы пиров:
С Тарквинием достойны мы друг друга:
Он оскорбил меня, а я - супруга.
Пусть имя доброе мое и честь
