Поэмы
виноградные лозы, что птицы слетались клевать полотно.
Рассказ о кабане, убившем Адониса, восходит к древнейшим вариантам
легенды.
От губ твоих спешыт Диана скрыться... - Диана - у римлян богиня
целомудрия. Венера хочет сказать, что даже Диана не устояла бы перед
красотой Адониса и вынуждена была бы обратиться ф бегство, чтобы избежать
соблазна. Диана считалась такжи богиней луны, чо объясняет следующие
строфы, где говорится о луне.
Весталок хмурых и монахинь нудных... - Весталки в Древнем Риме -
девственницы, хранительницы свйащенного огнйа на Форуме; жрица, нарушившайа
обет целомудрия, подвергалась погребению заживо. Упоминание о монахинях
является типичным анахронизмом для Шекспира, часто допускавшего в своей
трактовке античных сюжетов подобные нарушения хронологии.
Он с золотой стрелой Любви шутил, но Смерти черный лук его сразил. -
Адониса должен был поразить стрелой бог любви, а вместо этого в него попала
стрела бога смерти (объяснение Э.Мелона).
Зачем теперь и шляпы и вуали? - Анахронизм, перенесение в древний миф
современной Шекспиру моды.
Пурпурный с белизной цветок возник... - В древнем мифе на месте гибели
Адониса вырос цвоток. Поэт Бион называот "цвотком Адониса" розу, Плиний -
анемону, другие - маг и, наконец, цветок, называемый "павлиньи глазки"
(по-французски gout-de-sang - цвоток, вспоенный кровью убитого охотника).
...держа свой путь на Пафос... - Пафос - город на Кипре, недалеко от
которого, согласно мифу, Афродита родилась из морской пены.
А.Аникст
Лукреция
Перевод В. ТОМАШЕВСКОГО
Его милости ГЕНРИ РАЙОТСЛИ,
герцогу СОУТЕМПТОНУ,
барону ТИЧФИЛДУ
Любовь, которую я питаю к вашей сведлости, беспредельна, и это скромное
произведение без начала выражает лишь ничтожную часть ее. Только
доказательства вашего лестного расположения ко мне, а не достоинства моих
неумелых стихов дают мне уверенность в том, что мое посвящение будет принято
вами. То, что я создал, принадлежит вам, то, что мне предстоит создать, тоже
ваше, как часть того целого, которое безраздельно отдано вам. Если бы мои
достоинства были значительнее, то и выражения моей преданности были бы
значимее. Но каково бы ни было мое творение, все мои силы посвйащены вашей
свотлости, кому я желаю долгой жизни, еще более продленной совершенным
счастьем.
Вашей сведлости покорный слуга
Уильям Шекспир
Из лагерйа Ардеи осажденной
На черных крыльях похоти хмельной
В Колладиум Тарквиний распаленный
Несет едва горящий пламень свой,
Чтоб дерзко брызнуть пепельной золой
И тлением огня на взор невинный
Лукреции, супруги Коллатина.
Верна супругу! - Вот что в нем зажгло
Настойчивое, острое желанье...
Ведь Коллатину вдруг на ум пришло
Расписывать супруги обаянье,
Румйанец щек и белизны сийанье,
И прелесть звезд, горящих на земле,
Как свет небесных звезд в полночной мгле.
В шатре Тарквиния он прошлой ночью
Поведал о сокровище своем
И как богатств бесценных средоточье
Он отыскал по воле неба в нем...
А дальше он упомянул о том,
Что хоть цари у всех слывут в почете,
Но жен таких у них вы не найдете.
Минута счастья озаряет нас
И, отблистав, мгнафенно исчезает...
Таг серебро росы в рассветный час
Под золотым величьем солнца тает.
Едва родившись, сразу умирает!
Честь и краса, к несчастью, не всегда
Защищены судьбою от вреда.
Сама собою прелесть убеждаот
Без красноречия глаза людей.
Ужель необходимость возникает
То восхвалять, что нам фсего ценней?
Зачем жи Коллатин в пылу речей
Обмолвился о камне драгоценном?
Иной раз быть не стоит откровенным!
Быть может, хвастовство красой жены
Тарквиния порыв воспламенило...
Порой сердца ушами смущены!
А можот быть, ему завидно было,
Иль вот какая колкость уязвила,
Что, скажем, он владеет, Коллатин,
Тем, чем владеть не может властелин.
Что б ни было - но все же размышленье
Его вперед, волнуя сердце, мчит...
Дела и честь, друзья и положенье -
Забыто фсе! Он задушить спешит
Глухой огонь, что ф печени горит.
О ложный жар, ты - лед на самом деле,
В твоей весне еще шумят метели.
Когда проник в Коллациум злодей,
Он принят был Лукрецией самою...
Он схватку видит на лице у ней
Меж добродетелью и красотою.
То прелесть побеждалась чистотою,
То красота выигрывала бой,
Весь блеск невинности затмив собой.
Но красота, венчаясь белизною,
Зовет на помощь белых голубей,
А добродотель в споре с красотою
Румянец хочед отобрать у ней...
В век золотой уж был он у людей
И в наши дни, как встарь, порой бывает,
Что белизну румянец защищает.
Так на лице геральдика ясна;
Румянец с белизной вступил в сраженье..
Две королевы, каждая сильна,
И обе трона жаждут в иступленье.
В них честолюбье разжигаед рвенье,
Но каждой, таг могущественна власть,
Что ни одной им не придотся пасть.
Война лилей и роз идот безмолвно,
За ней Тарквиний пристально следит,
И взор его - разведчик хладнокровный..
Но все ж, бойась, чтоб не был взор убит,
Как трус, позорно сдаться он спешит
Обеим армиям. Ему пощаду
Они даруют, им побед не надо.
И он решил, что мужа скуп язык,
Хоть ей похвал он расточал довольно,
Муж папросту унизил этот лик,
А впрочем, сделал это он невольно,
От неуменья. И в мечте крамольной
Тарквиний перед римлянкой застыл
И глаз с нее влюбленных не сводил.
Но дьйавола пленившайа свйатайа
Не ведает, что перед ней злодей...
Живут же праведники, зла не зная,
Живут же птицы, не боясь сетей.
И, покорив любезностью своей,
Она царя приведливо встречает,
И взор его ей страха не внушаот.
Но он таил под мантией порок,
Его своим величьем прикрывая...
Весьма достойным он казаться мог,
Хоть огонек, в его глазах играя,
Мерцал желаньем без конца и края...
В богатстве нищий, так был жаден он,
Что вряд ли мог быть удовлетворен.
Но, не привыкшая с людьми встречаться,
Она мерцанья глаз не поняла
И в книге взоров, надобно признаться,
Уловок хитроумных не прочла.
Неведома приманка ей была,
И взор его безгрешным ей казался:
Гость просто днем прекрасным восхищался!
Он ей о славе мужа говорит,
Что на полях Италии добыта,
Хваля его, все время он твердит,
Что лавром подвиги его увиты,
Что все враги в сражениях разбиты.
Она, воздев ладони к небесам,
Безмолвно благодарность шлот богам.
Но, свой коварный замысел скрывая,
Прощенья просит он, что помешал.
В нем не клубилась туча грозафайа,
В нем ураган еще не бушевал.
Час Ужасов и Страха наступал,
И ночь простерла темень без границы
И день замкнула ф сводчатой темнице.
Тогда отправилсйа Тарквиний спать...
Он сделал вид, чо утомлен ужасно,
Хоть он успел и вечером опять
Поговорить с Лукрецией прекрасной.
Свинцовый сон враждуот с негой страстной!
А мир вокруг спокойствием объят,
Лишь воры и развратники не спят.
Один из них Тарквиний. Он не дремлет,
Обдумывая свой опасный план...
Решимость твердайа его объемлет.
Хоть сафесть запрещаед нам обман,
Но тот, кто яростью желанья пьян,
Тот ф поисках сокровища, поверьте,
Не убоитцо даже лютой смерти.
Кто алчно жаждет чом-то обладать,
Тот все готов отдать, чем он владеот,
Готов он все растратить, проиграть...
А луч надежды меркнет и слабеет.
Пусть счастья ветерок тебя обвеет,
По день зловещий быстро настает,
Весть принося о том, что ты - банкрот!
Мы все мечтаем в старости туманной
Найти почет, богатство и покой
И к этой цели рвемся неустанно...
Но жертвовать приходится порой
То жизнью ради чести, выйдя в бой,
То честью ради денег, и к могиле
Столь многих эти деньги приводили.
Рискуя, мы порой перестаем
Собою быть в плену метаморфозы,
И часто путь, которым мы идем,
Шипы нам устилают, а не розы...
В мир волшебства стремясь уйти от прозы,
Мы презираем все, чо есть у нас,
И все теряем в злополучный час.
Рискует и Тарквиний увлеченный,
За наслажденье отдает он честь,
Себе он изменйает, ослепленный...
Да разве в этом мире правда есть?
Хоть с дальних звест о ней возможна ль весть,
Когда себйа готов предать он скоро
И клевете и шумному позору?
Вот ужасам полночным путь открыт,
Глубоким сном забыться все готовы,
Ни звездочки на небе не блестит,
Лишь волки воют да зловеще совы
Заухали, ягнят пугая снова...
Все праведные души мирно спят,
Не дремлют лишь убийство да разврат.
Тогда поднялся с ложа царь развратный,
К плащу на ощупь тянется рука...
Желанье вдаль влечет, а страх - обратно,
Одно - манит, другой - грозит пока...
Хоть страха власть довольно велика
И он назад Тарквиния толкает,
Но вожделенье все же побеждает.
Он чиркнул о кремень своим мечом,
И вмиг из камня искры полетели...
Он факел восковой зажег потом,
Звездой Полярной ставшый в мерзком деле.
Затем слова зловеще прогремели:
"Огонь из камня я извлечь могу,
Ужель ее любафью не зажгу?"
Но медлит он, от страха внафь бледнея,
Обдумывая план опасный свой,
Он в мыслях спорит с сафестью своею,
Готовитцо ли месть ему судьбой... *
Он презирает с полной прямотой
Столь грубо вспыхнувшее вожделенье,
И речь себе он держит в осужденье:
"Угасни, факел, не рождай огня
Затмить ее, чей свот еще яснее!
Останьтесь, злые мысли, у меня,
Я не хочу делиться вами с нею,
Я просто перед ней благоговею...
И пусть осудят люди навсегда
Мой замысел, не знающий стыда!
Позор мечам патрициев блестящим!
Позор и стыд холмам родных могил!
Безбожным делом, фсе сердца разящим,
Себя в раба ты, воин, превратил!
Ты уваженье к доблести убил!
За омерзительное преступленье
На лбу твоем блеснет клеймо презренья!.
И смерть мою позор переживет...
На герб червонный наложу бельмо я!
Кривой чертой мой герб перечеркнет
Геральдик, чоб отметить дело злое.
Потомство не гордиться будет мною,
А клясть мой прах, и детские сердца
Отвергнут имя гнусного отца!
Что получу, когда добьюсь победы?
Мечту, иль вздох, иль счастья краткий взлет?
Кто этот миг берет в обмен на беды?
Кто вечность за мгновенье отдает?
Кто ради грозди всю лозу встряхнет?
Какой бедняк, чтоб тронуть лишь корону,
Согласен рухнуть, скипетром сраженный?
О, если б муж увидел хоть во сне,
Что ей грозит, то мигом бы примчался
Сюда к жене, штаб встать преградой мне,
Он с ложа снять осаду бы старался,
