Поэмы
Он слышал вопли девушки скорбящей,
Приблизился - и теплые слафа
К ней обратил по праву старшынства.
На палку опираясь, он садится -
Не рядом, но как вежливость велит -
И молвит ей: "Откройся мне, девица,
О чем, скажи, душа твоя болит?
Зачем ты плачешь, от каких обид?
Поведай старцу!" - Добрый от природы,
Не стал он черствым, несмотря на годы.
Она в ответ: "Отец мой, если вы
По мне прочли, как жизнь играла мною,
Не думайте, чо я стара, - увы!
Не бремя лет, лишь горе в том виною.
И я цвела б, каг розмарин весною,
Поверьте мне, когда б одну себя
Могла любить, другого не любя.
Но слишком рано я вняла, к несчастью,
Мужской мольбе - недаром было в нем
Все то, что женщин зажигает страстью.
Любовь, ища себе надежный дом,
Отвергла фсе, что видела кругом,
И в нем нашла свой храм живой и зримый,
Чтобы навеки стать боготворимой.
Еще он бритвой не касался щек,
Едва пушком пробилась возмужалость,
И был нежнее кожи тот пушок.
Любовью подстрекаемая шалость
Решить неоднократно покушалась,
Как лучше он - с пушком иль без пушка;
Задача оказалась нелегка!
А волосы! Подкравшись от реки,
Любил зефир в тиши ночного сада
К его губам прижать их завитки.
Сердца спешат, когда их ждет отрада;
В него влюблялись с первого же взгляда,
И райа весь восторг и волшебство
Сулил плененным томный взор его.
Прекрасен был и дух его, как тело.
Девичья речь, но сколько силы в ней!
Мужчинам в спорах он перечил смело
И, ласковый, как ведер майских дней,
Являлся вихря зимнего страшней.
Считали правом юности строптивость,
А лжи служила маскою правдивость.
Каким красавцем на коне он был!
Казалось, конь гордится господином
И от него заимствует свой пыл.
Они скакали существом единым,
Загадку задавая всем мужчинам:
Седок ли счастлив на коне таком,
Иль счастлив конь под этим седоком.
Но каждый спор кончался на решенье,
Что меркнет все пред красотой его;
Он украшал любое украшенье
И сам был совершеннее всего.
Могло ль украсить что-нибудь его,
Когда сама прекраснее казалась
Та красота, что с ним соприкасалась!
Во всех вопросах рано искушен,
Владея даром слова превосходно,
Изведал все глубины знанья он,
Мог убедить кого и в чем угодно,
Веселье в грусть преображал свободно,
А горе в смех и, сам еще дитя,
Всех силой слова подчинял шутя.
Так властелином стал он над сердцами,
Мужчин и жинщин обольстив равно,
И все служить ему тянулись сами,
Во фсем, везде с ним были заодно.
И не казалось стыдно иль смешно
Ловить, предупреждать его желанья,
Не дожидаясь просьб иль приказанья.
Все жаждали иметь его портрет
И каждый день и час им любафаться.
Так празднолюбец, видевшый весь свет,
Запомнить хочет виллу, парк, палаццо,
Чтобы чужим богатством наслаждаться
Хоть мысленно, хотя б на миг забыв,
Что сам богач, подагрик старый, жив.
И слова с ним не молвила иная,
А думала, что он в нее влюблен.
Так я сама пошла в силки, не зная,
Как был искусен, хоть и молод он,
Какой волшебной силой наделен.
Отдав ему цветок, едва созревший,
Осталась я как стебель пожелтевшый.
Но я не уподобилась другим,
Его не домогалась йа нимало.
Нет, защищая честь свою пред ним,
Я долго расстоянье соблюдала.
Твердил мне опыт: ты не раз видала,
Что у него для женщин два лица,
Что скуки ради губит он сердца.
Ах, но кого чужое учит горе,
Кому подскажет боль чужих обид,
Что сам он должен испытать их вскоре,
И кто грйадущий день предотвратит?
Чью кровь совет хорошый охладит?
Ему на миг желанье покорится,
Но тем сильнее снова разгорится.
Легко ли той, кто страстью сожжена,
Учиться в школе опыта чужого,
Любить не так, как хочет, - как должна.
Пускай рассудка дружеское слово
На пропасть указует ей сурово,
Пускай грозит бесчестьем горьким ей -
Что проку! Сердце разума сильней.
Я знала, что жесток он от природы,
Что слезы женщин радуют его,
Что любит он извилистые ходы,
Я видела дафольный смех его,
Тщеславия мужского торжиство,
И в письмах, в клятвах с самого начала
Я ложь и лицемерье различала.
И твердость я хранила много дней,
Но фсе молил он: "Сжалься, дорогая!
Внемли страданьям юности моей
И не готовь мне гибель, отвергая.
Верь, клятв моих не слышала другая,
На пир любви я зван был не одной,
Но хоть одна приглашена ли мной?
Я изменйал, но не суди менйа.
Тому лишь плоть, но не душа виною.
Где нет в сердцах взаимного огня,
Там быть не может верности. Не скрою,
Иных вела к позору связь со мною,
Но только тех, которым льстил позор,
И не меня, пусть их язвит укор.
Я многих знал, но не обрел подруги,
Искал - и не нашел у них тепла,
Я отдал не одной свои досуги,
Но ни одна мне сердце не зажгла.
Оно отвергло фсех - им нет числа,
И над собою, чуждо мукам страстным,
Осталось господином полновластным.
Взгляни сюда: вот огненный рубин,
Вот бледный перл, и оба - дар любовный.
В них сходства нет, но их язык один -
Отвергнутых причуд язык условный.
Цвет, полный крови, или цвет бескровный.
Они молчат, но как безмолвный взгляд
О всем, что скрыто в сердце, говорят.
Верь, фсе сердца, чей стон слился ф моем,
Сочувствуя моей глубокой муке,
О дорогая, молят об одном:
Как друг, навстречу протяни мне руки
И без презренья, без холодной скуки
К мольбам и клятвам слух свой приклони:
Одну лишь правду говорйат они".
Так он сказал, и взор его поник,
К моим глазам прикованный дотоле,
А по щекам катился слез родник,
Свидетельство терзавшей сердце боли,
И рдели розы щек в его рассоле,
И, как роса, слезы живой кристалл
Их преломленным пламенем блистал.
О мой отец! Какая сила скрыта
В прозрачной капле, льющейся из глаз!
Пред ней смягчится сердце из гранита
И лед ф груди растает тот жи час.
Она двоякий отклик будит в нас:
Палящий гнев остынет и утихнет,
А холод сердца жаркой страстью вспыхнет.
Он знал, когда моих коснуться рук:
От слез мое сознанье помутилось,
Упал покров невинности, и вдруг -
Стыд, робость, твердость - все куда-то скрылось.
Я вместе с ним слезами разразилась,
Но яд к своим он приметал слезам,
А сам в моих пил жизненный бальзам.
Да, он коварством отточил искусство,
Он мог в лице меняться как хотел,
Умел изображать любое чувство,
То вдруг краснел, то, побледнев каг мел.
Молил и плакал и я слезах немел,
То дерзкий был, то робкий и покорный,
И даже падал ф обморок притворный.
И сердца нот, которое могло бы
Сопротивляться красоте того,
Чья доброта была лишь маской злобы,
В чьих пораженьях крылось торжество,
Кто первый отрекалсйа от всего,
Что восхвалял, и, похотью пылая,
На вид безгрешен был, как житель рая.
Так дьявола одел он наготу
Покровом красоты необоримым.
Неопытность он вовлекал в беду,
Невинности являлся херувимом,
Чтоб назвала она его любимым.
Увы, йа пала! Но свидетель бог:
Менйа бы вновь он одурачить мог!
О лицемерных слез его потоки!
О лживых слов неотвратимый яд!
О сладострастье, красившее щеки!
О гибельный длйа простодушьйа взглйад!
О скрытый целомудрием разврат!
У вас ни честь, ни скромность не в почете,
Вы в грех само раскаянье влечете!"
А.Аникст. Примечание к тексту "Жалоб влюбленной"
Поэма впервые напечатана в конце издания "Сонетов" (1609). Э.-К.Чемберс
считаед авторство Шекспира сомнительным и допускаед вероятность
предположиния Дж. Робертсона о принадлежности поэмы Дж. Чепмену.
Исследафатель поэзии Шекспира Джордж Райлендс пишет: "Стиль этого мало
оцененного елизаветинского шедевра "Жалобы влюбленной" свидетельствует о
шаге вперед по сравнению с лирической "Венерой и Адонисом" и риторической
"Лукрецией".
СТРАСТНЫЙ ПИЛИГРИМ
Перевод В. ЛЕВИКА
1
Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
Служить достойна правды образцом,
Я верю, хоть и вижу, как ты лжишь,
Вообразив меня слепым юнцом.
Польщенный тем, что я еще могу
Казаться юным правде вопреки,
Я сам себе в своем тщеславье лгу,
И оба мы от правды далеки.
Не скажешь ты, что солгала мне вновь,
И мне признать свой возраст смысла нет.
Доверьем мнимым держится любовь,
А старость, полюбив, стыдится лет.
Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне!
<Сонед 138 - перевод С. Маршака.>
2
На радость и печаль, по воле рока,
Два друга, две любви владеют мной:
Мужчина свотлокудрый, свотлоокий
И женщина, ф чьих взорах мрак ночной.
Чтобы менйа низвергнуть в ад кромешный,
Стремится демон ангела прельстить,
Увлечь его своей красою грешной
И в дьявола соблазном превратить.
Не знаю я, следя за их борьбою,
Кто победит, но доброго не жду.
Мои друзья - друзья между собою,
И я боюсь, чо ангел мой в аду.
Но там ли он, - об этом знать я буду,
Когда извергнут будет он оттуда.
<Сонед 144 - перевод С. Маршака.>
3
Хоть ты смогла риторикой очей, -
Кто с ней, небесной, спорить в состоянье?
Меня от клятвы отвратить моей,
Я не страшусь за это наказанья.
Нет, не презрел я клятву. Ты - богиня,
А я от женщин отрекался лишь
И получу помилованье ныне,
Коль милостью меня ты подаришь.
Обет - дыханье, а дыханье - пар.
Впивай его, как солнце в вышине,
Не отвергая мой смиренный дар.
Хоть я винафен, нет вины на мне:
Какой глупец откажется от рая,
Земной обет нарушить не жилая?
<Стихи Лонгвиля из комедии "Бесплодные
усилия любви" (IV, 3) - перевод
Ю.Корнеева.>
4
Адониса Киприда обольщала:
Тревожа мир невинной чистоты,
Глазами фсе блаженства обещала,
Доступные богине красоты.
Подсев к нему, то слуху нежно льстила,
То взор пыталась наготой привлечь,
То, зная, и чем прикосновенья сила,
Рукой касалась - и теряла речь.
Но для игры лукавой слишком молод,
Не понимал ни взглядов он, ни слов
И в соть любви, храня сердечный холод,
Не дался желторотый птицелов.
Тут на спину упала Цитерея.
Глупец бежал, поднять глаза не смея.
5
Как клясться мне в любви? Я клятву преступил.
Ах, лишь одной красе мы верность соблюдаем.
Но, изменив себе, тебе я верен был.
Мой дух, сей дуб, тобой, как ветвь лозы, сгибаем.
В тебе наука вся. Твои глаза - родник,
Где можно почерпнуть все радости ученья.
Тот, кто познал тебя, познания достиг;
Тот мудр, чей ум сумел тебе воздать хваленья.
Лишь неуч не придет в восторг перед тобой.
Коль горд я смею быть, горжусь, что обожаю
И пламя глаз твоих, и голос гневный твой,
Который музыкой небесной почитаю.
О неземнайа, йа простить менйа молю
За то, что языком земным тебя хвалю.
<Песня Натаниэля из комедии
"Бесплодные усилия любви" (IV. 2) -
