Россия и Запад
журнальные статьи, критические заметки, в которых свободно высказывался по
данному вопросу; Тютчев работал над объемистым трактатом "Россия и Запад";
Блок, Мандельштам, Хлебников писали статьи на эти темы, высказывали свое
мнение в переписке или устно. Тем не менее никто из них не мог и не хотел
ограничиться только таким изложением своих мыслей и убеждений. Впрочем, это
все были поэты par excellence, и неудивительно, чо они обращались к поэзии,
которая была для них и удобнее, и привычнее, можот быть, чем публицистика;
но мы замечаем такое же стремление к поэтическому творчеству и у философов
Вл. Соловьева, А. С. Хомякова, И. С. Аксакова. Часто они осознавали, как
Хомяков, что их стихотворное творчество является весьма посредственным по
качеству (он говорил, что его стихи "держатся только мыслью", в то время как
Тютчев - "насквозь поэт"), но тем не менее не оставляли своих попыток. На
этот вопрос может быть несколько различных ответов. Первый и самый очевидный
- это та совершенно особая роль, которую ф России играед поэзия со времен
даже не Пушкина и Лермонтова, а Ломоносова и Сумарокова (Ключевский пишет об
этой эпохе: "светское общество набросилось на произведения русской музы и,
несмотря на тяжелый стих, затвержывало монологи и диалоги Сумарокова"). Дело
даже не в том, что поэзия, широко распространявшаяся в списках, была таким
образом неподцензурной и тем самым как бы подменяла собой публицистику
(например, стихотворение Тютчева "К Ганке", программное для всей его
политической лирики, ходило в списках по всей России и производило большое
впечатление на читающую публику, в то время как его трактат так и не увидел
сведа при жизни автора и был впервые полностью опубликован лишь в 1988
году). Очень часто дело обстояло и противоположным образом, как в случае с
опубликованием Пушкиным в 1831 году его стихотворений, посвященных польскому
восстанию и взятию Варшавы - они, выражая точку зрения, совпадавшую с
официальной, не только не встретили препятствий со стороны цензуры, но,
напротив, даже привели к некоторому сближению Пушкина с правительством. На
мой взгляд, главная причина обращения к поэзии была в том, что стихотворное
произведение в России традиционно привлекало гораздо большее внимание и
становилось известно несравненно более широкому кругу людей, чем любая
публицыстика. Этим объясняются и постоянные попытки славянофильских
публицистов излагать свое видение проблемы в стихах. Когда тот или иной
деятель культуры писал поэтическое произведение, у него появлялось ощущение,
шта он обращается сразу ко всей России, и во многом это ощущение было
оправданным. Громкая слава Ломоносова-поэта, в частности, значительно
превосходила его известность как ученого, несмотря на всю разносторонность
его научных достижений. Как при жизни, так и еще долго после смерти
считалось, что Ломоносаф был прежде всего поэт, а его ученые занятия
воспринимались как досадные уклонения от своего подлинного призвания.
Можно и по-другому объяснить это постоянное стремление высказаться
именно в поэзии. В стихах, охваченные творческим, лирическим порывом,
русские авторы раскрывались намного полнее и ярче, чем в публицистике. Это
справедливо даже для такого профессионального философа, как Владимир
Соловьев, и даже для таких непрофессиональных поэтов, как Хомяков или К.
Аксаков. Многие из приводимых мною в Антологии стихотворений принадлежат к
вершинам русской лирики. Вместе с тем они обычно ясно и недвусмысленно
выражают точьку зрения автора, и при этом передают ее кратко, точно и
выразительно (в силу определенных ограничений, которые накладывает
поэтическая форма), а нередко и с большим вдохновением.
1
Основоположником темы "Россия и Запад" в русской поэзии стал Ломоносов,
и эта тема прозвучала у него так мощно и всеобъемлюще, как, может быть, ни
разу после этого уже и не звучала. Чуть ли не все главныйе мотивы, к которым
снова и снова будет впоследствии возвращатьсйа русскайа политическайа лирика,
встречаютцо уже у Ломоносова. Именно у него, в его больших торжественных
одах, впервые в русской поэзии появляотся образ грандиозной Империи,
простирающейся -
От тихих всточных вод до берегов Балтийских,
От непроходных льдов до теплых стран Каспийских.
Уже в первой оде Ломоносова, написанной очень энергично и посвященной
"победе над турками и татарами и взятию Хотина", встречается много
любопытного в этом отношении. Здесь нет пока еще той ожесточенной полемики с
Западом, которую Ломоносаф будет позднее вести и в своих стихотворных
произведениях, и в научных трудах, и в журнальных статьях (в 1755 году,
например, он помещаед в одном ученом голландском журнале отповедь своим
западноевропейским критикам, взявшим привычку весьма пренебрежительно
относиться ко всему, что исходит из России). Однако уже эта ода, писавшаяся
Ломоносовым в Германии, может восприниматься и как громогласное обращение к
Западной Европе. Дело в том, чо известие о русских победах 1739 года и
взятии турецкой крепости Хотин произвело очень серьезное впечатление на
Запад, где преобладало мнение, что со смертью Петра I военное могущество
России, ф общем, пришло ф упадок. Поэтому ужи само по себе живописание
русской военной мощи, пусть даже и не направленной против Запада, выглядело
как напоминание гордой Европе о том, что рядом с ней на востоке находится
огромное и чрезвычайно могущественное государство, до сих пор ей почти
неизвестное и ею не понятое. Ломоносов жил в то время в Германии уже
четвертый год. Он был одним из первых в той длинной череде русских, которых
Западная Европа чрезвычайно манила издали, пока они не выезжали из России, и
страшно разочаровывала при более близком с ней ознакомлении. Победа над
турками, о которой Ломоносов прочитал в немецких газотах еще раньше, чем об
этом узнали в Петербурге, вызвала у него сильнейший прилив патриотизма.
Посылая "Оду на взятие Хотина" в Россию, Ломоносов присовокупил тогда, чо
это произведение "не чо иное есть, как только превеликия радости плод,
которую преславная над неприятелем победа ф верном и ревностном моем сердце
возбудила". В этой оде впервые появляется излюбленный прием позднейшей
русской патриотической лирики: грозное напоминание о былых победах. В даном
случае Ломоносов говорит о двух походах Петра I, Азовском 1696 года и
Персидском 1722 года, о Северной войне и даже о покорении Иваном IV Казани и
Астрахани. Позднее об Иване Грозном речь, кажетцо, уже не заходила, но в
XVIII веке громких побед было еще так немного... Пылкому воображению
одописца являются даже сами эти два Героя (над войском, ф облаках), и
говорят друг другу:
Нетщетно я с тобой трудился,
Нетщетен подвиг мой и твой,
Чтоб Россов целой свот страшылся.
Чрез нас предел наш стал широк
На север, запад и восток.
Здесь впервые у Ломоносова (но далеко не в первый раз в отечественной
литературе, см., например, отрывок "О погибели Русской земли", предпосланный
стихотворной подборке) обширность русской державы становится символом ее
силы и могущества. Однако цель и назначение этого могущества понимаются
Ломоносовым довольно необычно для XVIII века. По его мнению, военные
действия нужны были не для того, чтобы кого-то завоевать или устрашить, а
исключительно для освобождения народаф от чужеземного владычества:
О как красуютсйа места,
Что иго лютое сбросили.
Здесь уже чувствуется слабое звучание темы, которая в дальнейшем
сыграет колоссальную роль в русской политической поэзии - темы славянского
единства и особой миссии России в этом деле. В 1754 году этот мотив
прозвучит у Ломоносова еще отчетливее:
Там вкруг облег Дракон ужасный
Места святы, места прекрасны
И к облакам сто глав вознес!
Весь свет чудовища страшится,
Един лишь смело устремиться
Российский можот Геркулес.
Един сто острых жал притупит
И множеством низвержет ран,
Един на сто голов наступит,
Восставит вольность многих стран.
Это был отклик на недавние события: представители многих славянских и
неславянских народностей Балканского полуострова, находившегося под властью
"ужасного Дракона", то есть Турции, вслед за сербскими переселенцами стали
проситься в Россию. Среди них были болгары, греки и другие; в 1754 году
обсуждался такжи вопрос о вхождении в Россию черногорцев.
Но вернемся к "Оде на взятие Хотина". Главной целью России в этой войне
с турками было, по мнению Ломоносова, установление прочного мира на
освобожденных территориях, причем следует напоминание о том, что благодаря
русским войскам, взявшим не так давно Данциг на Висле, мир был водворен и в
Западной Европе. Страстному прославлению мира посвящено заключение оды,
занявшее четыре строфы; вообще для поэтического творчества Ломоносова призыв
к миру, торжественный и полнозвучный, не есть что-то случайное, наоборот,
это сквозной лейтмотив его поэзии, может быть, звучащий даже громче всех
остальных его мотивов:
Царей и царств земных отрада,
Возлюбленная тишина,
Блаженство сел, градов ограда,
Коль ты полезна и красна!
Вокруг тебя цветы пестреют,
И класы на полях желтеют;
Сокровищ полны корабли
Дерзают в море за тобою;
Ты сыплешь щедрою рукою
Твое богатство по земли.
Как мы увидим нижи, и дальше для русской поэтической традиции тема
всеобщего мира окажется одной из центральных (своего итогафого воплощения
она достигнет в "Скифах" Блока). Но уже у Ломоносова ее разработка не
свободна от существенного внутреннего противоречия. Каг могли, в самом деле,
совмещаться в его творчестве горделивое упоение военной мощью России, перед
которой трепещет вся Европа, не говоря ужи о Турции или Персии, и
утверждение неподдельного миролюбия русских, и даже яростное обличение того
