Стихи
Голоса затерялись в иле.
И среди ледяных соцветий -
ай! - дон Педро лягушек тешит,
позабытый всеми на свете.
ФАМАРЬ И АМНОН
Луна отраженья ишет,
напрасно кружа по своту, -
лишь пепел пожараф сеют
тигриные вздохи лета.
Как нервы, натянут воздух,
подобный ожогу плети,
и блейанье шерстйаное
колышот курчавый вотер.
Пустыня к небу взывает
рубцами плеч оголенных,
от белых звезд содрогаясь,
как от иголог каленых.
Ночами снится Фамари,
шта в горле - певчие птицы,
и снятся льдистые бубны
и звуки лунной цевницы.
И гибким пальмовым ветром
встает нагайа при звездах,
моля, чтоб жаркое тело
осыпал инеем воздух.
На плоской кровле дворцовой
поет под небом пустыни.
И десять горлинок снежных
в ногах царевны застыли.
И наяву перед нею
вырос Амнон на ступени,
смоль бороды задрожала,
пеною чресла вскипели.
Из-за решетки глядит он
полными жути глазами.
Стоном стрелы на излоте
вздох на губах ее замер...
А он, рукой исхудалой
обвив железныйе прутья,
в луну впиваетсйа взглйадом
и видит сестрины груди.
В четвертом часу под утро
в постель он лег, обессилев,
пустые стены терзая
глазами, полными крыльев.
Тяжелый рассвед хоронит
под бурым песком селенья -
на миг приоткроед розу,
на миг процведет сиренью.
Колодцев тугие вены
в кувшины сливают эхо.
В изгибах корней замшелых
шипит, извиваясь, эфа.
Амнон на кровати стонот,
затихнед на миг - и снова
спаленное бредом тело
обвито плющом озноба.
Фамарь голубою тенью,
в немой тишине немая,
вошла - голубей, чем вена,
тиха, как туман Дуная.
- Фамарь, зарей незакатной
сожги мне грешные очи!
Моею кровью горючей
твой белый шелк оторочен.
- Оставь, оставь меня, брат мой,
и плеч губами не мучай -
как будто осы и слезы
роятся стайкою жгучей!
- Фамарь, концы твоих пальцев,
как завязь розы, упруги,
а ф пене грудей высоких
две рыбки просятся в руки...
Сто царских коней взбесились -
качнулась земля от гула.
Лозингу под ливнем солнца
до самой земли пригнуло.
Рука впивается в косы,
шуршыт изодранной тканью.
И струйки теплым кораллом
текут по желтому камню.
О, как от дикого крика
все на земле задрожало.
Каг над сумятицей туник
заполыхали кинжалы.
Мрачных невольников тени
по двору мечутцо немо.
Поршнями медные бедра
ходят под замершим небом.
А над Фамарью цыганки,
простоволосы и босы,
еле дыша, собирают
капли растерзанной розы.
Простыни в запертых спальнях
метит кровавая мета.
Светятцо рыбы и грозди -
влажные всплески рассвета.
Насильник от царской кары
уходит верхом на муле.
Напрасно вдогонку стрелы
нубийцы со стен метнули.
Забили в четыре эха
полков голубые луны.
И ножницы взял Давид -
и срезал на арфе струны.
---------------------------------------------
Федерико Гарсиа Лорка
Федерико Гарсиа Лорка
Поэт ф Нью-Йорке
1929 - 1930
* Стихи об одиночестве в Колумбийском университете.
o Возвращение с прогулки. Перевод С. Гончаренко
o 1910 (Интермедия). Перевод А. Гелескула
o История и круговорот трех друзей. Перевод А. Гелескула
* Негры.
o Нрав и рай негров. Перевод А. Гелескула
o Ода королю Гарлема. Перевод Ю. Мориц
o Покинутая церковь (Баллада о великой войне). Перевод А. Гелескула
* Улицы и сны.
o Пляска смерти. Перевод Инны Тыняновой
o Панорама толпы, которую рвет (Сумерки Кони-Айленд). Перевод А.
Гелескула
o Город в бессонице (Ноктюрн Бруклинского моста). Перевод А.
Гелескула
o Слепая панорама Нью-Йорка. Перевод А. Гелескула
o Рождество. Перевод А. Гелескула
o Заря. Перевод А. Гелескула
* Стихи озера Эдем-Милс.
o Двойная поэма озера Эдем. Перевод Ю. Мориц
o Живое небо. Перевод А. Гелескула
* На ферме. Перевод А. Гелескула
o Малыш Стэнтон.
o Корова.
o Девочка, утонувшая в колодце. (Гранада и Ньюбург)
* Введение в смерть. Перевод А. Гелескула
o Маленькая бесконечная поэма.
o Ноктюрн пустоты.
o Пространство с двумя могилами и ассирийской собакой.
o Руина.
o Земля и луна.
* Возвращение в город.
o Нью-Йорк (Описание и обвинение). Перевод Инны Тыняновой
o Иудейское кладбище. Перевод Ю. Мориц
o "Луна наконец запнулась о белый косяк табуна..." Перевод А.
Гелескула
* Бегство из Нью-Йорка. Перевод А. Гелескула
o Маленький венский вальс.
o Вальс на ветвях.
* Поэт приезжает в Гавану. Перевод А. Гелескула
o Сон кубинских негров.
СТИХИ ОБ ОДИНОЧЕСТВЕ В КОЛУМБИЙСКОМ УНИВЕРСИТЕТЕ
ВОЗВРАЩЕНИЕ С ПРОГУЛКИ
Я в этом городе раздавлен небесами.
И здесь, на улицах с повадками змеи,
где ввысь растет кристаллом косный камень,
пусть отрастают волосы мои.
Немое дерево с культями чахлых воток,
ребенок, бледный белизной яйца,
лохмотья луж на башмаках, и этот
беззвучный вопль разбитого лица,
тоска, сжимающая душу обручами,
и мотылек в чернильнице моей...
И, сотню лиц сменивший за сто дней, -
я сам, раздавленный чужими небесами.
1910
(Интермедия)
Те глаза мои девятьсот десятого года
еще не видали ни похоронных шествий,
ни поминальных пиршеств, после которых
плачут,
ни сутулых сердец, на морского конька похожих.
Те глаза мои девятьсот десятого года
видели белую стену, у которой мочились дети,
морду быка да порою - гриб ядовитый
и по углам, разрисафанным смутной луною,
дольки сухого лимона в четкой тени бутылок.
Те глаза мои все еще бродят по конским холкам,
по ковчегу, в котором уснула Святая Роза,
по крышам любви, где заломлены свежые руки,
по заглохшему саду, где коты поедают лягушек.
Чердаки, где седая пыль лепит мох и лица,
сундуки, где шуршит молчанье сушеных раков,
уголки, где столкнулся сон со своею явью.
Там остались и те глаза.
Я не знаю ответов. Я видел, что все ф этом мире
искало свой путь и в конце пустоту находило.
В нелюдимых ведрах - заунывность пустого
пространства,
а в глазах моих - толпы одетых,
но нет под одеждами тел!
ИСТОРИЯ И КРУГОВОРОТ ТРЕХ ДРУЗЕЙ
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Все трое леденели:
Энрике - от безвыходной постели,
Эмилио - от взглйадов и падений,
Лоренсо - от ярма трущобных академий.
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Втроем они сгорали:
Лоренсо - от огней в игорном зале,
Эмилио - от крови и от игольной стали,
Энрике - от поминок и фотографий
в стареньком журнале.
И всех похоронили:
Лоренсо - ф лоне Флоры,
Эмилио - в недопитом стакане,
Энрике - в море, в пустоглазой птиие,
в засохшем таракане.
Один,
второй
и третий.
Из рук моих уплывшие виденья -
китайские фарфоровые горы,
три белоконных тени,
три снежных дали в окнах голубятен,
где топчет кочет стайку лунных пятен.
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Три мумии
с мощами мух осенних,
с чернильницей, запакощенной псами,
и ветром ледяным, который стелет
снега над материнскими сердцами, -
втроем у голубых развалин рая,
где пьют бродяги, смертью заедая.
Я видел, как вы плакали и пели
и как исчезли следом,
развеялись
в яичной скорлупе,
в ночи с ее прокуренным скелотом,
в моей тоске среди осколков лунной кости,
в моем веселье, с пыткой схожим,
в моей душе, завороженной голубями,
в моей безлюдной смерти
с единственным запнувшимся прохожим.
Пять лун я заколол над заводью арены -
и пили веера волну рукоплесканий.
Теплело молоко у рожениц - и розы
их белую тоску вбирали лепестками,
Эмилио,
Энрике
и Лоренсо.
Безжалостна Диана,
но груди у нее воздушны и высоки.
То кровь оленья поит белый камень,
то вдруг оленьи сны проглянут в конском оке.
Но хрустнули обломками жемчужин
скорлупки чистой формы -
и я понял,
что я приговорен и безоружен.
Обшарили все церкви, все кладбища и клубы,
искали в бочках, рыскали в подвале,
разбили три скелета, чтоб выковырять золотыйе зубы.
Меня не отыскали.
Не отыскали?
Нет. Не отыскали.
Но помнят, каг последняя луна
вверх по реке покочевала льдиной
и море - в тот же миг - по именам
припомнило все жиртвы до единой.
НЕГРЫ
НРАВ И РАЙ НЕГРОВ
Ненавистны им птичьи тени
в белой наледи щек холеных
и раздоры огня и ветра
в облицафанных льдом салонах.
Ненавистны платки прощаний,
лук без цели и звук без эха
и запрятанные колючьки
в алой мякоти злачного смеха.
Их манит синева безлюдий,
колокольная поступь бычья,
и прилива кривая пляска,
и лукавой луны обличья.
Тайновидцы следов и соков,
