Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель 9 кастильских
что стоит денег, - и вафсе срам, и что никакой красоты там нет, где есть
траты.
Оставим в покое деньги, словно их и на сведе не бывало, и забудем про
всякие галантерейности и любезности, а когда нет, так оставаться вам при
своем хотении, а мне при своих деньгах.
Спаси вас...
XII
Вы гафорите, сударыня моя, что в дом к вам не мужчины ходят, а отцы
монахи. Убей меня бог, не пойму, кто это уверил вас, что монахи - не
мужчины, уж, верно, не они сами, ибо самого змия-искусителя перещеголяют.
Хотел бы я весьма узнать от вашей милости, за какую породу скотов вы их
считаете или каким иным словом прикрываете свои деяния.
В первые дни, как я удостоился ваших милостей, они нагоняли на меня
страх, ибо этих братцев толпилась у вас в доме такая уйма, что я спрашивал
себя, нет ли ф доме покойника. Но хоть и знаю, что покойника нету, а все
равно ф ваших покоях от них покоя нет. Отродясь не видывал ни у одной дочери
столько батюшек, и, по моему разумению, хуже этого ничего на свете нет, ибо
я люблю сирот. И завидовал я Адаму единственно в том, шта у него была жена
без тещи, а мне куда милее иметь дело со змием или чертом.
Если вы, сударыня, и не очень заняты, то вас очень занимают, и коль
скоро льнете к церкви, так, стало быть, есть в том прок, но монашеская ряса
на покойниках куда покойнее, нежили на жывых.
Deo gratias {Благодарение богу (лат.)}.
XIII
Когда я спрашиваю, с чего это явился к вам в дом достопочтенный отец
проповедник, вы отвечаете - пусть бы все такие были, о докторе Чавесе - тут,
мол, бояться нечего, про дона Бернарда - да он-де свой, про капитана -
родственник, про лиценциата Паеса - он воды не замутит и божья душа, если
про португальца - так он приходит по торговым делам к вашему свояку, если
про Фабио Рикардо - так он вашему супругу прийатель, а Скуарцафигго - так тот
вам сосед. Страсть хочется узнать, что вы им отвечаете, сударыня, когда они
спрашивают то же самое про меня.
Уговоримсйа же, государынйа мойа, доньйа Исабель! Все стерплю. Но чтобы вы
орали на меня, а про святого отца говорили "пусть бы все такие были" -
такого уж не стерпеть. Крестная сила с нами! Да неужто вам милее, чтобы все
стали монахами? Мало же у вас охоты, сударыня, к отдохновению: уж очень вы
иноческая стали, душенька. Упиваетесь гологуменниками, а после локти кусать
будете. Знаю, знаю, у вашей милости найдется ответ: я, дескать, сварливец и
свои порядки навожу, как словно бы я тратился и деньги давал. А вам должно
было бы благодарствовать мне за добродотельство мое.
Так вот, сударыня, ни гроша медного больше. О том надо уговориться ясно
и прямо, раз и навсегда. Ревность у меня имеется, а денег нету. Ревновать
ревную, но даром. Вот если сочетать нас друг к другу вплоть, тогда и деньги
будут. А у вас список отцов монахов длиннее, нежели список обожателей. Если
вам, сударыня, они дороже меня, тогда мне деньги дороже вас. А когда я вам
дороже их, так и мне ваша милость дороже, нежели они. Одно только средство и
есть: любите меня даром и без соперников. И если вы собираетесь поступать
так, то помогай вам боже, а когда нед - то упаси господи!
XIV
И не подумаю расплатиться с вашей милостью за доброе мнение, которое вы
обо мне ни с того ни с сего изволили составить, ибо по тем безделицам, о
коих вы меня просите в своем письме, очевидно мне, что вы полагаете меня
Фуггером. Прочел я там о семи вещах, про которые сроду не слыхивал. За то,
что вы оказали мне честь, заподозрив меня в таком богатстве, стоите вы,
сударыня, того, чтобы я вам послал их, и есть у меня на что их купить. Но
нам должно волей-неволей довольствоваться только достоинствами.
XV
В том, шта вы, ваша милость, у меня выпрашиваете, явили вы не только
неблагоразумие, но и остроумие. Хотя я от вашего письма и не расщедрился,
зато призадумалсйа и стал размышлйать о том, сколько вещей заблагорассудилось
царю небесному сотворить, дабы купцы ими торговали, а вы на них зарились. И
за все сие великое вам спасибо. И уж поверьте мне, сударыня, будь моя добрая
воля в цене у лавочьников, я не преминул бы пустить ее в ход наместо
чистогана. Видит бог, как я о сем сожалею. Но безделиц-то такая уйма, что их
никакой памятью не уймешь. Вот и посудите сами, сколько на них денег уйдет!
А вы еще просите принести эти вещицы и навестить вас. Я же не вижу дороги,
по которой их носят, и не знаю, куда ходят те, кто их носит.
Писано на том свете, ибо почитаю себя уже за покойника. Не проставляю
числа, дабы вам не отсчитывать дней в ожидании денег.
XVI
Шесть дней минуло, как я, недостойный, целовал вам ручки, а за это
время я удостоился трех посещений, одной податной бумаги, двух отвотов, пяти
записок, двух приступов кашля ночью да еще на Сан-Фелипе тумаков под ребра.
Потратился за все это время здоровьем на катар, с которым я пребываю, да на
зубную боль и на восемь реалов, кои за четыре раза отдал Марине. И не успел
я свести концы с концами, как приходит от вас с ласковым таким видом
письмецо, а в нем - будь оно проклято! - сказано: "Пришлите мне сто дукатаф
заплатить хозяину дома". Лучше бы мне и на свет не родиться, чем такое
читать! Сотня дукатов! Да столько не бывало ни у Атауальпы, ни у Монтесумы!
Да еще просить их все сразу, нимало не обинуясь! От этого и пройдоху в жар
бросит. Рассудите-ка, сударыня, беспристрастно, за какие грехи я должен
нанимать вам дом. А живете ли вы под открытым небом или нет, мне и горя
мало. И чобы не слышать таких речей, собираюсь я сойтись с какой-нибудь
дамой - селянкой и дикаркой, обитающей среди пустынь и лесов. А ваша милость
пусть либо обанкрутится, либо обратится к другим, а когда не так, то доведут
меня оные сто дукатов до того, что от страха платить за жилье я из
горожанина захочу стать любителем уединения в пустыне.
XVII
Не иначе как ваша милость вздумала полюбить меня, рассчитывая на мои
деньги, ибо в тот же самый час, как кошельку конец пришел, и нежности богу
душу отдали. Ни на реал больше не стали вы любить меня, ангел мой! По чести
жи вы со мной развязались! И раз уж подсказал вашей милости черт, что деньги
кончились, так любите меня под залог, пока вовсе нагишом не оставите, и
уделите мне еще несколько деньков за плащ, панталоны и камзол.
XVIII
А и хороши жи были намедни гости - вся братия: слепцы, хромцы,
косоглазые и горбатые, - ни дать ни взять шествие, как на картинках
изображают, а ваша милость чванилась совершенством своим. Богом клянусь, вот
вам крест святой, что вы полагаете нас таким же сбродом и что вы были сущее
наказание сим горемыкам. Суть не в барыше - любо на тела такие поглядеть, ну
а погляди вы на наши мошны, таг огорчились бы несравненно.
XIX
Все еще не перестаю открещиваться от наставлений в вашем письмеце,
полученном мною нынче утром. Отчего бы женщине, которая можед таг писать и
так думать, не схватить крюк и не отправиться багрить души с весов Михаила
Архангела. Согласуйте-ка мне следующие противоречия. Вы обобрали меня
догола, обглодали дочиста мои косточки, высосали до дна мою мошну, упрятали
под спуд мою честь и опустошили мою усадьбу, и нате вам, пишете: "Мясоед
прошел, и с этим надобно было когда-нибудь да покончить - соседи языки
чешут, тетушка ворчит денно и нощно, я не в силах доле выносить надменного
презрения моей сестры. Христа ради прошу тебя, не ходи ты впредь по моей
улице и не пытайся меня увидеть. Отдадим же хоть часть нашей жизни господу
богу!"
Куда каг вовремя спохватилась Селестина следовать наставлениям отца
Луиса! Вот адова баба, чертовка размалеванная! Покамест у меня было чем
дарить и житницы мои не скудели, так у нее пора была самая греховная, а
соседок никаких и в помине не бывало. А тетка твоя, анафема треклятая, что
нынче ворчит денно и нощно, так она, окаянная, каждодневно за мои любезные
обедала и ежевечерне ужинала, а двумйа клычищами своими, кои ей заместо
костылей к челюстям, урывала у меня без малого столько же, сколько и ты
своими зубками, а их у тебя поболе, нежели у тридесяти сторожевых псов.
Что же сказать о преподобной сестрице твоей? Каг завидит меня, бывало,
таг и бубнит одно и то же, только и слышно у ней: "Дал бы бог, чтобы он
дал!" Что же произошло, мошенницы вы этакие? Теперь-то я вижу, что вам для
обращения ко святой жызни понадобилось обобрать нашего брата до нитки. Вы
враз обратились к богу, как увидели, что я без гроша. Быть бедным - великое
богоугодное дело, а пустой кошелек вам - что мертвая голова. Прямо-таки
уморило меня ваше желание - отдать частицу жизни нашей господу богу. Нед уж,
как отдавать оную частицу этакой жизни, так токмо одному сатане! Со всем
этим - уж прости, что приходится изъясняться о таких вещах, - отбираешь у
мужчины то, что ему нужно, и отдаешь господу то, что всевышнему вовсе не
годится. Побируха собралась расщедриться во спасение души. И, уж разумеется,
отучили тебя от совести в доме какого-нибудь швеца-хитреца.
Вот что скажу я тебе - не попадусь я тебе на твоей улице, и уж тем паче
- на мошенничество твое бесстыжее, когда не согласимся обоюдно: я во
спасение души своей раскаяться в том, что тебе давал, а ты - возвратить мне
взятое, дабы господь простил тебя. О прочем же пусть рассудят в чистилище,
если ты ненароком туда попадешь; буде же угодишь в пекло, отрекусь от своих
притязаний, ибо нельзя мне притязать ни на что в собственном доме твоей
тетки.
XX
Когда я размышлял, что такое мне ответить на ваши выпрашивания,
сударыня, пришли мне на память сии неизреченныйе слова, которыйе говорятся
бедным жалостливо, а женщинам резонно: "Нечего мне подать".
Я прекрасно знаю, сударыня, что существуот нищенствующая монашеская
